Источник: Русский вестник
Геноцид карпаторусского населения Галиции в годы Первой мировой войны осуществлялся австро-венгерским правительством при активной поддержке Римско-католической церкви и особенно униатов митрополита Шептицкого.
Самые массовые убийства карпатороссов начались в период наступления Русской армии. Немцы и мадьяры причину своих отступлений и поражений старались оправдать неблагонадежным поведением и изменой галицко-русского населения.
В деревне Волощина уезда Бобрка мадьяры привязали веревкой к пушке крестьянина Ивана Терлецкого и поволокли его по дороге. Они захлебывались от хохота и радости, видя тело русского поселянина, бившееся об острые камни и твердую землю, кровоточившее густою кровью. В деревне Буковина того же уезда, мадьярские гусары расстреляли без суда и допроса 55-летнего крестьянина Михаила Кота, отца шестерых детей. В селе Цунева Городоского уезда австрийские солдаты арестовали 60 крестьян и 80 женщин с детьми. Мужчин отделили от женщин и поставили их у деревьев. Солдат румын забрасывал петлю на шеи и вешал одного за другим. Через несколько минут остальные солдаты снимали тела, а живых докалывали штыками.
С каждым днем жестокой бойни кровавая работа палачей принимала все большие размеры. В селе Кузьмине Добромильского уезда австрийцы вбивали в стены хат железные крюки и вешали на них людей. В один день повесили 30 крестьян. В селе Тростянцы они замучили насмерть Матвея Кассиана, Ивана и Евстафия Климовских и пастуха Дуду. В селе Квасенине австрийский офицер застрелил крестьянина Павла Коростенского только за то, что тот не сумел ему объяснить, куда ушла русская разведка.
В селе Крецовой воле солдаты повесили на вербе крестьянина Петра Ткача. Все эти ужасы случились в Добромильском уезде. По доносу жандарма Холявы, в деревне Выгода Долинского уезда повесили крестьян: Матвея Петрика, Ивана Гайнюка, Осипа Фединяка Дорофея Сосника, Елену Ковердан. Вместе с жандармом «бушевал в околице» некий Винницкий, ошеломленный «самостийник», причем он руководствовался в своих поступках не так «идеей», как ненасытной жаждой наживы: кто из арестованных давал за себя богатый выкуп, того он отпускал на волю; у кого же не было денег, тот кончал жизнь на крюке.
По причине такого страшного массового террора, галицко-русское население впало в небывалое отчаяние. Не от наступающей Русской армии, а от толпы озверевших разбойников своей державы людям приходилось прятаться в ямах, скрываться в лесах, горах и дебрях, как когда-то скрывались их предки от татар и турок.
Село Уторопы Коломыйского уезда было залито крестьянской кровью. Жандармы, солдаты и не в меру усердные австрийские патриоты вымещали свой гнев на неповинных жителях села за то, что на фронте австрийская армия терпела поражение. Отступавшие каратели гнали крестьян и женщин перед собой и расстреливали их на бегу.
На город Львов как на центр культурной жизни Галицкой Руси обратили особое внимание все административные, полицейские и военные власти. В столице Прикарпатского края находились центральные органы просветительских и культурных галицко русских обществ и организаций. После объявления мобилизации австрийской армии одним махом пера были закрыты все галицко-русские институты, организации, бурсы, приюты, редакции газет, учреждения. Все имущество подверглось грабежу и разгрому. На основании доносов галицких украинцев сепаратистов в несколько дней все львовские тюрьмы были переполнены русинами. В темном углу «Бригидок» шла экзекуция за экзекуцией. Были повешены: Иван и Семен Хиль, рабочие из Пониковицы Бродовского уезда, Семен Шпорлюк из Фольварков Великих возле Брод, Антон Супликевич – крестьянин из Скоморох Сокальского уезда, Валентин Кашуба, Александр Батовский и Василий Пержук из Лепинева Бродовского уезда, Антон Мановский из Дубровицы Яворовского уезда, Иван Шушинский, крестьянин из Хвойны Жолковского уезда, Петр Козицкий и Андрей Пужак из Мокротина Жолковского уезда. Последнего казнили за то, что он под виселицей крикнул: «Да здравствует Великая и нераздельная Русь!». Доброволец-палач истязал его на эшафоте четверть часа.
Не лучше было и в Львовском уезде. В селе Гонятичи австрийцы поставили под стеною хлева крестьян: Василия Грищинина, Юстина Карпинского, Филиппа Опрыска, Григория Кордюка, 80-летнего Тимофея Дубинку, Казимира Карпинского и Степана Гринчинина, и всех закололи штыками. В селе Острова офицер убил крестьянина Василия Зачковского. Такому же самосуду были подвергнуты: Николай Феджар из Дмития, Андрей Базиль из Лан, Иван Собский из Ярычева Нового по доносу Григория Жаткевича, Антон Маслюк, Дмитрий Михайлов, Григорий Сидоряк из Малых Подлесок, Антон Гминковский и Семен Тишийский из Борщевич. В Никуловичах бежавшие солдаты немилосердно избивали крестьян, а Ивана Таращука подвергли страшным пыткам: отрезали ему пальцы и губы и, наконец, задавили доской. Крестьянина Ивана Брыкайла из Брюхович жандармы вывели на кладбище, велели ему выкопать яму и тут же расстреляли.
Чем быстрее и ближе к Карпатам отступали австрийские бригады, тем сильней овладевал ими страх перед приближавшимся противником, тем лютее закипала месть в их сердцах. На одного Станислава Загурского, доктора прав, аудитора, т. е. военного судью, славянина-поляка, падает более ста смертных приговоров. Этот душегуб на основании показаний одного лишь свидетеля повесил десять крестьян из Синеводска Скольского уезда: Михаила и Петра Коваля, Федора Федишина, Ивана Матешина и Ивана Тишевского. Тела жертв бросили в болото, где они пролежали с сентября 1914 до марта 1915-го. Староста Стрыйского уезда С.Н. Андреев велел вынести трупы из болота и похоронить по православному обряду.
В селе Лавочном, на одной из вершин Карпатских гор, австрийцы поставили виселицу больших размеров для устрашения народа. Сколько крестьянских голов повисло на ней, трудно сказать.
В Святинском уезде наиболее претерпело село Залучье, которое накануне войны присоединилось к Православной Церкви. Палачом населения был Пушкарь, вахмистр жандармерии, прославившийся на политическом процессе С.Ю. Бендасюка: украинец – слепое орудие Австрии. Он самочинно избивал крестьян розгами: кто терял сознание, того он приказывал поливать холодной водой, а затем дальше подвергал пыткам. Неизреченные муки претерпели Прасковья Оробец и Михаил Нагорняк, последний за то, что отдал свою хату под православную часовню священнику Игнатию Гудиме. Бежавшие за Карпаты австрийцы согнали всех жителей села, чтобы смотрели на казнь через повешение крестьянина Кабацкого.
О кровавых злодеяниях, имевших место в Станиславской тюрьме на Дуброве, можно получить обильные справки из публикации Василия Маковского «Талергоф» (Львов, 1934). Автор, «украинский патриот» и «вернейший слуга Австрии», по документам и своим воспоминаниям, сообщает, что в тюрьме на Дуброве шли расстрелы с утра до вечера. Маковский сам находился среди арестованных. Журналист А. Панкратов, прибывший с русским отрядом в г. Станиславов, собрал свидетельства о зверствах австро- мадьярского военного террора и насчитал 250 повешенных. Среди доносчиков находим имя Степана Прокопова, украинца из села Курынова.
Байковщина, центром которой является г. Турка, окрасилась кровью русинов. Вся интеллигенция в уезде находилась в тюрьмах; не было поблажек для больных, стариков и женщин. В Турке мадьяры повесили: Ивана Ильницкого, Гуляновича, Осипа Цинкевича и Василя Гавринечко. Там же был расстрелян Лука Матковский за то, что назвал себя русином. В селе Разлучье мадьяры повесили крестьянина Ивана Хоминица, Петра Гвоздецкого, Максима Куруса и Михаила Сковбу. В селе Малой Волосянке они повесили Михаила Шевцова и Михаила Дьякунчака. В селе Великой Волосянке повесили Ивана Старушкевича, в селе Пристоен – Алексея Белея, Михаила Семковича и Ивана Беласа вместе с 18-летним сыном; одновременно был повешен Кирилл Кудрич.
В селе Маковиски Ярославского уезда на своих прихожан доносил священник униат Крайчик. В Червоной Воле был повешен Петр Куца. В Соснице «мужья доверия», украинцы Михаил Слюсар, войт Михаил Кушнир, Пантелеймон Василина, учитель Горошко и еврей Саул Рубинфельд донесли на своих односельчан и на основании их доноса были повешены: Иван Шостачка, Илья Яворский, Илья Якимец, Иван Кошка, Николай Смигаровский и Андрей Гардый. Двух последних мадьяры-уланы привязали за свои седла и волокли 4 км до села Задубровы и обратно, потом повесили на вербах, где они висели несколько дней под проливным дождем. Но и этого им было мало. Они арестовали Михаила Зелезу и студента богослова Николая Гардого, сына вдовы, и после страшных издевательств повесили в селе Велюничи на берегу речки Вигора. Павшего на колени студента Гардого мадьяры топтали сапогами, выбили ему зубы, а затем повесили.
Семья священника Петра Сандовича, декана Мушинского благочиния, была в близком родстве с Мохнацкими; его жена Мария происходила из Мохнацких. Сам священник Игнатий Мохнацкий уже год как находился в тюрьме, когда погибла его 16-летняя дочь Мария и повешен сын гимназист Феофил. Православный священник Максим Сандович не находился в родственных связях ни с о. Петром Сандовичем, ни с Игнатием Мохнацким. Они были только однофамилицы, и больше ничего. И именно одинаковые фамилии навлекли страшную кровавую месть австрийского террора на всех Сандовичей в пределах Карпатской Руси. Муки священника Максима Сандовича, православного подвижника в Западных Карпатах, начались за три года до начала Первой мировой войны. Он происходил из крестьянской семьи, был сыном Тимофея и Христины, проживавших в селе Ждына Горлицкого уезда. Кроме хозяйства, его отец занимал должность псаломщика при приходской церкви. Окончив 4-й класс гимназии в Новом Санче, Максим поступил в Почаевский монастырь на Волыни, а затем в духовную, православную семинарию в Житомире. В 1911-м он был рукоположен там в священники, после чего вернулся из России в родные Карпаты и вместе с женой Пелагией поселился в селе Граба Горлицкого уезда. Недолго, однако, довелось ему служить среди родных русинов-лемков. Вскоре, в марте 1912 г., по доносу учителя Леося, его арестовала австрийская жандармерия и в цепях отвела в львовскую тюрьму.
Староста Горлицкого уезда пан Митшка приказал надзирателю Ножинскому вывести из келии о. Максима. Из тюрьмы два солдата под руки вывели православного священника. Он сразу понял, куда его ведут. «Будьте добры, не поддерживайте меня! Я сам пойду куда нужно», – спокойно и смирно промолвил о. Максим и с достоинством истинного пастыря душ пошел на лобное место своих последних предсмертных мучений. Черная ряса падала с его плеч до ног. Грушевый крест осенял его мужественную грудь.
Шепот толпы, пронизывающий насквозь пронзительными взглядами всю стать «изменника», долетал до его ушей. Но он ступал, как подобает последователю Христа, спокойно, шаг за шагом к роковой стене. Опять наступила тишина. Последовала экзекуция, как во времена апостолов, экзекуция русского священника на русской земле. Ротмистр Дитрих, герой дня, сорвал крест с груди о. Максима, связал ему руки назад и черным платком перевязал глаза. «Напрасно вы это делаете, я не собираюсь бежать», – сказал священник. Ротмистр захохотал и мелом начертил на груди рясы священника черту, как прицел для стрелков. Затем он выставил охрану из четырех человек вокруг беззащитного пленника. Вокруг воцарилась гробовая тишина.
Староста Митшка вынул из сумки приговор и зачитал его. Раздалась краткая команда и щелкнули карабины. Эхо выстрелов раздалось в закоулках тюрьмы, и опять воцарилась гробовая тишина на тюремном подворье, будто на кладбище. И в этой тишине раздался голос о. Максима: «Да здравствует русский народ! Да здравствует святая, православная вера! – понижая голос, едва слышно закончил: – Да здравствует славянская идея!»
Сильный организм о. Максима не сдавался насильственной смерти. Тело его сползло по стене на землю и в конвульсиях корчилось на каменных плитах. Один из жандармов добил его выстрелом из револьвера. Так умер о. Максим, русский, православный священник.
Военный суд в г. Новом Санче работал особенно усердно. 26 августа 1914 г. в 9 часов утра перед лицом грозных судей вывели из городской тюрьмы сразу семь «изменников», среди них благочинного Мушинского округа о. Петра Сандовича, настоятеля прихода в Брунарах, и его сына Антония, студента философа. Крестьян отвели обратно в тюрьму.
За столом сидела смесь всех народностей Австро-Венгрии: майор аудитор Мечеслав Бельский, поляк; лейтенант запаса Иван Душа, вероятно, русин; обер-лейтенант судья Иосиф Вондрач, чех; обер-лейтенант присяжный поверенный Юлиан Фулайта, неизвестной национальности. Обвинительный акт прочел Вондрач, протокол писал Душа. Свидетелями были обуреваемые страстью украинизма Михаил Гуцулях, учитель из с. Избы; Петр Ключник, пенсионер жандарм из с. Флоринка; Михаил Дороцкий, униатский священник из села Злоцкое, и Василий Смолинский, униатский священник из села Ростока Великая. Поступки этих «Христовых слуг» можно назвать одной бесконечной подлостью по отношению к православным священникам.
Декан о. Петр Сандович, 56 лет, отец девяти детей, видя, что защита просто немыслима, не стал защищаться, а только затребовал показать летучку неизвестного ему епископа Никона. Понятно, что ни суд, ни свидетели не могли удовлетворить требование о. Петра, так как такой летучки не существовало вообще и кривая присяга дегенератов была для суда достаточным основанием преступления священника Петра Сандовича. Зато его сын, студент Антоний Сандович, не в силах был молчать. Он смело опровергнул выдумки криводушных свидетелей, фальшивые, бестолковые выводы следственных судей и не побоялся им заявить, что судить надлежит за злодеяния, а не за идею, веру и историческую правду.
«У меня нет ни малейших причин для того, чтобы скрывать принадлежность к Руси, за которую и смерть мне не страшна. Гибель моего отца, и моя, и даже гибель всех русских галичан не в силах спасти такую огромную державу, как Австро-Венгрия. Этот вопрос решит ее армия. История чистая и правдивая потребует ответа за все наши жертвы, тем более что никто из нас не пойман с оружием в руках против австрийской армии. У вас – власть судить, потому пользуетесь ею!».
Эти слова молодого студента будто тронули совесть «защитника» Юлиана Фулайта. Он поднялся с кресла, пробубнил ничего не значащую фразу, что даже военный кодекс не предвидит смертной казни и вышел. Председатель суда католик Мечеслав Вельский объявил смертный приговор именем апостольского величества и приказал отвести обоих приговоренных к расстрелу в тюремную келью. Исполнение приговора последовало 28 августа 1914 г. в 12 часов дня. Проходя коридором тюрьмы, студент Антон Петрович Сандович передал весточку в камеру о. Владимира Мохнацкого: «Прощайте, дядя! Идем на смерть!»
Со связанными руками вывели обоих узников через тюремный двор к грузовому автомобилю и повезли за Новый Санч на стрельбище. Высадив их, поставили рядом отца и сына. Священник мысленно углубился в молитву, юноша ловил взором окружающую его природу, желая запомнить каждую мелочь. Расстреливали их четыре солдата с карабинами. Комендант дал приказ к выстрелу. Грянул выстрел, брызнула кровь из груди обоих. Отец и сын упали рядом. Еще не закончились предсмертные судороги умирающих, а комендант уже повелел бросить их тела в свежевырытую яму. У отца Петра остались сиротами восемь детей. Кто в силах описать это?
В. ИВАНОВ
