„Aber dieser Boden wird einst arm und zahm sein, und kein hoher Baum wird mehr aus ihm wachsen können.“
Nietzsche
Тот социальный феномен современности, который я, пожалуй всë ещë недостаточно часто, называю «антибелым расизмом», в действительности является лишь одним из симптомов тотального самоуничтожения человека как вида. Избежать ликвидации homo sapiens’a, предоставить ему очередной, возможно последний шанс сотворить из себя нечто обновлëнное духом, а после неизбежно и плотью – вот цель моей неполиткорректной педагогики, запрещëнной, естественно, на наших гуманитарных факультетах.
Всякая высшая культура, высасывая жизненные соки своего народа-созидателя, переходила – даже после кромешной эпохи Secoli bui – к другому носителю, пусть варварскому, но мощному в своей искромëтной юности. Λόγος избранной расы – дионисическая мудрость сгинувших творцов – опалял с подчас неведанной силой молодое племя, иногда убийц одряхлевшей цивилизации, теперь питавшей их. Ещë несколько поколений, и вот уже элита новоиспечëнной нации находила своих мифических предков среди поэтов и мыслителей, возможно истреблëнных их пращурами. Так завершался процесс аккультурации, неизменно требовавший установления генетической связи со сверхсозидательным народом, а следовательно и с его языком, – даже если для селекции сего фантастического генеалогического древа надо было прибегнуть к наисложнейшим этно-филологическим конструкциям, вроде предреволюционной парижской формулы Юлиана – уже отступника, но ещë не императора, – мол, отныне я считаю себя кельтом подобно тебе, галл Саллюстий, достойный быть добродетельнейшим ритором и философом среди эллинов…. В гиппократической иерархии неоплатоники, конечно, обладают наиудачнейшими способностями к излечению человечества: цезарь Юлиан тотчас разглядел не загаженного космополитическим мракобесием стоического кельта, напитанного глубинной σωφροσύνη Гомера. Раса, а значит духовный потенциал эллинизированного галла Саллюстия («раса души», сказал бы барон Эвола, так и не примирившийся с нордическим совершенством тела, воли, а главное еë реализации) предстала митраисту непорочнее всего галилеянского двора Констанция II, и Юлиан запросто отрекся от своей латинской плоти ради метаморфозы в варварское племя, даровавшее супрематистскую привилегию подсоединения к демиургическому Λόγος’y аэдов, чья государственность была низвергнута его дедами. А если проект неоязыческого возрождения Юлиана претерпел фиаско с гибелью самого αὐτοκράτορος’a, так только потому, что Апостат не располагал трëхкастовой патриархальной империей с Oratores, Bellatores и Laboratores свежей варварской крови чреватой великим будущим.
Но ведь существуют и иные соседи греков, например негры восьмого параграфа третьей книги Исторической Библиотеки Диодора Сицилийского. Вот они, грязные, с длинными словно звериными когтями, чуждые человеческим чувствам, негры Диодора – абсолютные ἄλογοι, ибо их разговор сводится к визгу, цивилизация им противна, а нравы сих «эфиопов» полностью отличны от эллинских: «αὐχμηροὶ γὰρ ὄντες τοῖς ὅλοις σώμασι τοὺς μὲν ὄνυχας ἐπὶ πολὺ παρηγμένους ἔχουσι τοῖς θηρίοις παραπλησίως, τῆς δὲ πρὸς ἀλλήλους φιλανθρωπίας πλεῖστον ὅσον ἀφεστήκασι· καὶ τὴν μὲν φωνὴν ὀξεῖαν προβάλλοντες, τῶν δὲ παρὰ τοῖς ἄλλοις ἐπιτηδευομένων εἰς βίον ἥμερον οὐδ´ ὁτιοῦν ἔχοντες, μεγάλην ποιοῦσι πρὸς τὰ καθ´ ἡμᾶς ἔθη τὴν διαφοράν.»
Прежде его величество случай дозволял удерживать дикарей вдали от хрупких творений ветшающих наций, передающих, под эгидой того же Von Ohngefähr, трагическую эстафету талантливым варварским расам. Однако нынче всякий, кто знаком с любым политиком или профессором играючи распознает в негре Диодора цель оптимистических скрещиваний и дрессуры наших гипердипломированных кретинов: отдать Гомера в заложники принстонским неграм-«эллинистам», чтоб сии профессора всласть поглумились над Λόγος’ом, объявив его «расистским», сделав неприкасаемым для последних нордических варваров, например евразийских славян, коих другие «демократические борцы с расизмом» станут смешивать с «беженцами» из Африки, низводя цивилизационный уровень получаемых мулатов до нормализированной олигофрении визгливых диодоровских «эфиопов».
Да! Моя «борьба с антибелым расизмом» — это вовсе не жажда спасти от изнасилования гвинейскими нелегалами дегенератку-лесбиянку из Парижа, и не попытка избавить от множественного перелома рëбер вечерком заблудшего в Ринкебю шведского содомита! Мой гуманизм не простирается до облегчения участи неизлечимых больных, будь то люди или народы. Более того, я способен оценить весь смак сатирической драмы, когда, после трëx трагедий, на жизненном логейоне, под вакхическое улюлюканье негритянских паяцев-душегубов, издыхает пошлая белая трибада – ярая активистка антибелого расизма, столько сделавшая, чтобы мужчины еë расы забросили охрану рубежей республики с оружием в руках.
Моя гражданская миссия противления антибелому расизму – закономерное продолжение моего философского и литературного созидания, часть моего университетского диссидентства. Предотвратить расовую униформизацию homo sapiens’a глобалистским стиранием границ, – дабы на планете остались племена психически здоровых варваров, способных вызволить Гомера из лап негрофильского интеллектуала, вернуть аэду трагическую конкретику жизни, чтобы обеспечить людскому роду шанс сверхчеловеческой эволюции, уже описанной в моëм последнем русском романе.
Швейцария
1.