Воспоминаниями о своём друге, протоиерее Всеволоде Чаплине (+26.01.2020) делится иеромонах Никон (Белавенец), клирик московского храма Святой Живоначальной Троицы у Салтыкова моста.
Всеволод Чаплин в юности. Фото из архива иеромонаха Никона (Белавенца).
— Отец Никон, Вы помните, как познакомились с будущим отцом Всеволодом?
— Это был 1984-ый или 1985-ый год. Троице-Сергиева Лавра, на площади полно народу, все ждут появления на балконе патриарха Пимена. И вот ко мне подошёл юноша небольшого роста, щупленький, и сказал своим характерным заикающимся голосом: «П-п-простите, В-вы ип-подьякон митроп-полита П-питирима?» (митрополит Волоколамский и Юрьевский Питирим (Нечаев; 1926-2003), в 1963-1994 гг – председатель Издательского отдела Московской патриархии- прим.ред.). Я ответил «да», и так завязался наш разговор. Меня поразило, как этот мальчик ориентируется в церковной тематике. Тогда молодёжи церковной было очень мало, мы все друг друга знали, и очень ценили каждое новое лицо… В 86-м году меня исключили из института и я «загремел» в армию. Вернулся – а Севка уже иподьякон, уже работает в Издательском отделе. Я как-то возревновал даже. Но потом я с ним подружился. Я вернулся тоже к иподьяконству, мы вместе прислуживали владыке Питириму, вместе поступили в семинарию в 88-м году.
— Как Вы считаете, какова была роль митрополита Питирима в жизни отца Всеволода?
— Владыка, конечно, сыграл огромную роль в жизни всех нас, кто служил у него. Понимаете, для нас общение с владыкой Питиримом и та среда, которая была вокруг него, были окном в настоящую русскую культуру. Мне кажется, нас поэтому практически и не захватило диссидентство. Мы ведь много общались с диссидентами, — особенно Сева. Насколько я вижу, в диссиденты многие люди тогда попадали от духоты. От того, что в обществе в буквальном смысле дышать было нечем. Но конкретно для нас с Севой Издательский отдел владыки был тем местом, где мы дышали. Там, — до 91-го года, по крайней мере, — была атмосфера полной духовной свободы. Большинство сотрудников у нас были людьми с высшим светским образованием. Потом, мы постоянно встречались там с интересными, образованными людьми. У нас тогда были так называемые редакционные среды. То есть, каждую среду у нас было в отделе какое-то культурное событие. Или владыка приглашал в гости какого-то интересного человека, или мы все вместе смотрели какой-то интересный фильм и потом обсуждали его.
Всеволод Чаплин в молодости. Фото из архива иеромонаха Никона Белавенца.
— Про владыку Питирима много писали негативного – будто он был агент КГБ, и у вас там был чуть не филиал компартии.
— Это просто смешно, чушь собачья. Конечно, мы регулярно писали в церковных изданиях о том, как у нас прошла какая-то конференция «в нужном духе», принимали всяких иностранных гостей… Но это было позднесоветское время, и все всё понимали, в том числе и те иностранные гости. Мы надо всем этим советским официозом постоянно смеялись. Мы шутили про советскую власть совершенно открыто. Помню, как все в шутку спорили, как правильно снимать прослушку с редакционного телефона. Что-то вроде снять трубку и набрать одну цифру…
— А как происходил отбор сотрудников? Насколько я понимаю, отец Всеволод в ваш отдел буквально с улицы пришёл.
— Да, у нас почти все были вот так с улицы. Кого-то подбирал сам владыка – как меня с моим приятелем. Мы подошли к нему в Богоявленском Елоховском соборе под помазание, и он спросил, не хотим ли мы быть иподьяконами.
— Всеволод как-то отличался от остальных иподьяконов?
— Он был самый дружелюбный, самый контактный. Григорий Алфеев, нынешний митрополит Иларион, например, тоже был в кругу митрополита Питирима, — он служил алтарником. Но он был (и есть) такой, что ли, сдержанный. «Привет, как дела?» — «Хорошо, нормально». Общения такого тесного у нас с ним не было. А Сева был общительный и какой-то очень отзывчивый. Я помню, 89-ый год, весна, Великий пост, и у меня первая Пасха после армии. А я попадаю с жутким пищевым отравлением в больницу. Состояние отвратительное, настроение ужасное – я так ждал Пасхи на свободе… И всего два человека из всего иподьяконского корпуса меня тогда навестили, один из них Сева. Я так обрадовался, когда увидел эту знакомую фигуру в синем костюмчике и с дипломатом (в котором было две бутылки вина!). Мы тогда очень хорошо провели время!
— Как Вы думаете, почему он не женился, не стал обычным женатым священником?
— Мне кажется, что в молодости он просто об этом не думал. Мы, церковная молодёжь призыва 80-х годов, настолько были погружены в церковную жизнь, что, по большому счёту, ничего другого для нас не существовало. Мы проводили в Издательском отделе дни и ночи. Когда Сева перешёл в ОВЦС, там было то же самое. И мы были счастливы, нас это захватывало. Нам больше ничего было не нужно.
Иеромонах Никон (Белавенец) и священник Всеволод Чаплин, 23 апреля 1992 года (день хиротонии иеромонаха Никона). Фото из архива иеромонаха Никона.
— Вы упомянули «церковную молодёжь призыва 80-х». Правда ли, что у вас всех было что-то общее? Что вас всех объединяло?
— Нас объединяло то, что мы пришли в Церковь из нерелигиозных семей, и пришли осознанно. И то, что мы пришли в гонимую Церковь. Нам поэтому не понять многих проблем современных священнослужителей – того, что они называют «выгоранием». Они печалятся, что им не хватает на новую машину, на отпуск в Египте. А мы были счастливы просто тем, что мы можем служить. Мы ведь застали священников, которые прошли лагеря. Мы знали, какие бывают в жизни трагедии. И ещё у нас не было никакой партийности. Сейчас ведь, знаете как – с этим не общайся, потому что он либерал, с этим тоже – он жидомасон… Когда мы были молодыми, ничего такого не было. Мы знали, что мы все вместе в Церкви, а остальное – неважно. Конечно, были люди более либеральных и более консервативных взглядов, были какие-то шутки, — кто-то над кем-то подтрунивал. Но такого, как сегодня, чтобы вообще с человеком из другого «лагеря» не общаться – такого не было. Отец Всеволод всегда общался со всеми. Он не делил людей на группы. Это особенно ярко проявилось на его похоронах, когда у его гроба стояли люди самых разных взглядов. Там рядом стояли, например, такие люди, как профессор Владимир Мау и полковник Квачков…
— Что, на Ваш взгляд, было самым позитивным качеством отца Всеволода?
— Открытость, умение видеть человека, а не внешнюю мишуру. Он старался в каждом человеке видеть что-то хорошее, никого не отталкивал. Он не терпел, чтобы ему ставили ультиматумы, с кем общаться – с кем нет. Он никогда не смешивал собственно человека и его общественную позицию. Он мог не принимать позиции, но принимать человека. Показательный пример – с Маратом Гельманом. Многие консерваторы тогда крутили у виска, говорили отцу Всеволоду, что нельзя вступать в общение с подобными людьми. Я тоже спросил его, что это значит, Гельман же – сволочь законченная. А он мне отвечает: «Ну не скажи. Я считаю, что он не потерян для Царствия Божия». А в 12-м году к нему вообще Навальный приезжал, он его блинами угощал. Потом шутил: «Случился со мной «навальный» грех»!
— Про отца Всеволода постоянно писали ужасающие вещи, всякие гадости. Как он это воспринимал, по Вашим воспоминаниям? Его это обижало?
— Ой, его это веселило. Он никогда не обижался. Иногда он расстраивался за человека, особенно если это был кто-то из тех, кому он раньше помогал. Он ведь очень многим помогал. Но он никогда не злился, он всегда всех жалел.
Священник Всеволод Чаплин, 1992 год. Фото из архива иеромонаха Никона (Белавенца).
— А как он пережил то, что после отставки многие, кто раньше перед ним заискивал, поспешили от него отречься? Это было для него неожиданностью?
— Мне кажется, не было тут никаких неожиданностей. Он всё это предвидел – в том числе то, что многие просто перестанут с ним здороваться. Он как-то смиренно это всё принял. После отставки его больше расстраивала, мне кажется, его невостребованность. Всё-таки он был человек таких дарований…
— Вы говорите, как и многие, что отец Всеволод противостоял разделениям в Церкви. Но ведь за годы его пребывания в высоких церковных должностях противостояние между различными церковными группировками только усилилось. Почему эта его объединительная миссия оказалось не особенно удачной?
— Во-первых, потому, что большинство православных людей даже в 2000-е годы были людьми советскими. Им нужны были чёткие схемы, с кем и против кого дружить, кто враг… Во-вторых, когда Церковь получила свободу, церковное сообщество захватила «борьба за Православие». Одни боролись за «чистоту Православия», другие – за «обновление Церкви». Многие решили, что у них большая миссия. Что они «спасают Церковь». Это очень заразительное явление, ему трудно противостоять. А ужас ещё в том, что многие наши священники стали подыгрывать таким настроениям. Поэтому я довольно скептически относился к его церковно-общественным проектам, и неоднократно ему об этом говорил. На мой взгляд, ядро нашей церковной общественности – слишком маргинально, а та общественность, которая не маргинальна – так она малоцерковна…
— Как Вы думаете, почему он разочаровался в либеральных идеях?
— Он разочаровался в либерализме, потому что увидел, что современный либерализм противостоит церковности. Потому что либерализм просто стал уже не тем, что в советские годы. Например, для нас всех очень значимой фигурой был отец Александр Мень. Он, конечно, был довольно либеральным священником. Но если бы он был жив сегодня, у него бы, думаю, волосы дыбом встали, когда бы он услышал лозунги наших православных либералов. И потом, ведь отец Всеволод хорошо знал западную жизнь. Он с молодости много ездил в Европу, и почти тридцать лет наблюдал, как развивается западное общество. Если в конце 80-х годов Европа была вполне христианской, то в 2000-х христианская культура оказалась там уже в позиции гонимой. И он понимал, что если Россия пойдёт по либеральному пути, то и у нас будет то же самое.
— Какова была подлинная причина его отставки?
— Я не знаю, не могу об этом утверждать ничего. Общеизвестно, что он дал несколько критических интервью, где говорил о том, что та система принятия решений, которая сложилась в Патриархии – неадекватна. Но, в общем, это не только он один так думал – многие действующие церковные функционеры тоже так думают. Он говорил о тогдашнем засилье в церковном аппарате «матушек» (речь идёт о руководителе канцелярии Московской патриархии монахине Серафиме (Пиковой) и монахине Валерии (Меркуловой), которая контролировала переписку патриарха с руководителями синодальных учреждений — прим.ред.), — которых теперь тоже отставили. Понятное дело, это было ненормально, когда какие-то монашки правили тексты, подготовленные синодальными отделами…
— Он был обижен на патриарха за свою отставку?
— Это была не обида, это было разочарование. Мы разговаривали с ним тогда, в день отставки. Он сказал, что патриарх с ним имел разговор в день Синода, что он сообщил ему лично о предстоящей отставке. Что были какие-то туманные намёки по поводу его дальнейшего трудоустройства, но ничего конкретного не прозвучало. Такого поворота он, конечно, не ожидал.
Протоиерей Всеволод Чаплин и иеромонах Никон (Белавенец). 2018 год. Фото из архива иеромонаха Никона.
— Как Вы думаете, он предчувствовал свой такой ранний уход? Ведь он был очень нездоров.
— Здоровьем он, конечно, никогда всерьёз не занимался. Но, мне кажется, он не чувствовал себя совсем уж плохо. Думаю, он рассчитывал прожить ещё сколько-то, хотя бы до шестидесяти. Даже в последний день он был очень активен, много перемещался, ходил после службы во МХАТ на какой-то круглый стол, потом вернулся на приход, лазал на колокольню…
— А как он себя чувствовал в последние месяцы? Вы его спрашивали, как дела, как настроение?
— Мы встречались иногда после службы, но всё было как-то впопыхах… Рядом были, как правило, посторонние люди, и возможности откровенно поговорить-то и не было. Мы как-то всё ждали, что всё устаканится, и вот, мы встретимся…
