С протоиереем Игорем Балабановым – настоятелем храма первоверховных апостолов Петра и Павла в уральском городе Талица, который не закрывался даже в самые безбожные времена, – я заочно познакомился лет пять назад, когда собирал материалы о возрождении Православия в Камышлове. Одной из старейших прихожанок нашего храма была Валентина, с ней Игорь, тогда алтарник первой открытой после революции церкви в Камышлове – домового храма 40 Севастийских мучеников, несколько раз ездил в Москву – за разрешением сделать к церкви пристрой и чтобы добиться возвращения верующим главной городской святыни – кафедрального собора Покрова в Камышлове. А такие инициативы в советское время были делом опасным, почти антигосударственным.
В храме Петра и Павла, расписанном итальянскими мастерами-иконописцами, привезенными в Талицу уральским промышленником Альфонсом Фомичом Поклевским-Козелл – прототипом Ляховского в романе «Приваловские миллионы» Д. Мамина-Сибиряка, – отец Игорь служит уже больше 30 лет. За это время он отреставрировал церковь, восстановив уникальный иконостас, родил троих и усыновил шестерых детей, завел на приходе большое хозяйство с лесопилкой и скотным двором и создал приют для одиноких пожилых людей.
Я приехал к отцу Игорю в гости, где за домашней трапезой и чаем записал для читателей портала Православие.Ru это интервью.
На празднике Благовещения в Петропавловском храме, настоятель отец Игорь Балабанов в центре
«Я пришел к вере благодаря маме»
– Отец Игорь, давайте с самого начала. В детстве вы были примерным мальчиком?
– Вряд ли в детстве меня можно было назвать послушным ребенком, скорее сорванцом и хулиганом. В нашей семье было шестеро детей, я был первенцем. Наши родители – простые рабочие из Артемовска, мама Александра работала токарем на заводе. Она часто работала в две смены, и тогда нас оставляли ночевать в садике. Я был предоставлен самому себе и большую часть времени проводил на улице в компании таких же особо никому не нужных ребят. Это мало способствовало приобретению добрых навыков: я прогуливал уроки, предпочитая проводить время с ребятами на речке. А с третьего класса начал курить.
– Боюсь даже подумать, что должно было произойти, чтобы вы стали тем, кем стали…
– С третьего по шестой класс меня отдали в интернат, а когда забрали домой, после восьмого класса из школы меня «попросили». В советское время строго следили за успеваемостью, и от плохих учеников, которые портили статистику, старались поскорее избавиться. В нашей компании ребята вовсю курили и пили, и дорога была одна – в тюрьму или на кладбище.
Но со мной произошло самое главное, что рождает человека для вечной жизни и открывает для него Царство Небесное, – я покрестился. Когда был в седьмом класса, мама собрала всех своих детей и отвезла в Алапаевск в один из немногих тогда действующих на Урале храмов – церковь великомученицы Екатерины, где перед своей мученической кончиной молились преподобномученица великая княгиня Елисавета Феодоровна и инокиня Варвара, и там нас всех покрестили.
С того времени моя жизнь начала меняться. Я стал задумываться о Боге, о том, что Он для меня значит. Бога я буквально искушал. Сижу, о чем-то мечтаю, а про себя молюсь: «Господи, если Ты есть – помоги! Если поможешь, поверю, что Ты есть!» Самое удивительное, что когда просимое неведомо как исполнилось – меня это не обрадовало, а, наоборот, испугало. Думаю: не буду больше просить, чтобы Богу должным не быть! Спросит Он с меня, а я что отвечу? И перестал просить. Но то, что Бог рядом и всё слышит, тогда сильно запало мне в душу. Через какое-то время я перестал появляться в компании, устроился в школу рабочей молодежи, исправил успеваемость, стал заниматься в секции бокса, выступать и побеждать на соревнованиях самого разного уровня, стал готовиться к службе в армии.
– В армии вера помогла?
– В армии мне помогла молитва мамы. В 1982 году я попал в пограничные войска в Хабаровском крае. К тому времени мама стала много ездить по монастырям и храмам и во всех письмах писала мне о Боге и вере. А в части я вступил в комсомол – тогда нас, новобранцев, скопом всех принимали. Старший прапорщик у нас был Пахомов, беспартийный, смеялся над нами. «Раз, – говорит, – вы теперь в Коммунистической партии, можете спокойно безобразничать, воровать – что угодно творить, ничего вам не будет, дедушка Ленин всё спишет!»
Благодаря комсомольскому билету в части мне дали путевку на поступление в Университет дружбы народов имени Патриса Лумумбы в Москве. После демобилизации я приехал в столицу, пришел в университет и подал заявление на химический факультет. Это была чистая авантюра. В аттестате одни тройки, денег нет. Ребят с красными дипломами могли за короткие брюки до экзаменов не допустить, такой там был строгий дресс-код, а мне на собеседовании декан говорит: «Тройки – это ничего! Вы попробуйте сдать экзамены!» Но на экзамены я не пошел. Понял, что не по Сеньке шапка. Да и не мое это. Характер у меня крутой, в маму. Пришел в приемную комиссию и говорю: «Отдайте документы: я решил, что не буду к вам поступать!» Они удивились: знаете, – говорят, – какой у нас большой конкурс, сколькие мечтают у нас учиться? Уговаривали. А потом видят, что бесполезно, отпустили с миром.
Я вернулся домой и устроился работать на радиозавод имени Попова. Снова стал ходить на секцию бокса и каждый день утром и вечером устраивал пробежки до работы и обратно – до завода было семь километров. Мама приходила ко мне по вечерам и проводила беседы о Боге. Книжки из церкви какие-то приносила, Евангелие. Поначалу это мне очень не нравилось. Один раз не выдержал и говорю: «Мама, если не прекратишь агитировать, я все иконы у тебя выброшу!» Она в слезы. Но спустя время мне самому захотелось с ней поговорить о вере. Помню, как она читала мне старенькую затертую книжечку – житие преподобного Серафима Саровского. Я внимательно слушал, захотелось другой жизни, которая была бы с Богом.
Как-то раз мама читала мне житие преподобного Серафима Саровского – и так захотелось мне другой жизни, с Богом!
Видя такое мое настроение, мама говорит: «Поехали в Алапаевск, там храм есть, можно на службы ходить!» И я переехал туда – поближе к храму, устроился в местном совхозе учеником столяра, получил третий разряд. Но долго в столярке не задержался. Все мужики на работе поголовно пили, пили страшно, беспробудно. У моего учителя руки были золотые, а я его ни разу трезвым не видел. Думаю: как же так, люди такие хорошие, а Бога совсем не знают, гибнут ни за что?
Был конец брежневской эпохи, безверие, идеалов нет, люди не знали, зачем и для чего живут. Это и есть страшная советская безысходность, когда не знаешь, зачем живешь. Вера для человека – самое большое счастье. Если у него в жизни на первом месте Бог, то и все остальное будет там, где положено. Все проблемы у людей оттого, что вместо Бога человек ищет совсем другого.
«Дорога к храму была тернистой»
– А как вы оказались в Камышлове и стали алтарником? Алапаевск ведь от Камышлова довольно далеко, на другом краю области.
– В Камышлов я переехал благодаря своей верующей маме. Однажды она приехала ко мне в гости радостная и говорит: «В Камышлове храм открылся, батюшка там замечательный, за веру стоит, народ к нему со всей области ездит, отец Владимир Зязев из Талицы! Давай к нему съездим. Поговорите, подскажет, как тебе жизнь с Богом устроить».
Сели мы на поезд, поехали. А в дороге такая мука напала на душу, хоть ложись и помирай! Это я сейчас знаю, что, когда человек решает посвятить свою жизнь Богу, у него случаются искушения и нападения врагов, а тогда я смутился и говорю: «Не надо мне этого всего! Домой поехали!» И мы вернулись с половины дороги.
Фото на память возле храма. В центре впереди - настоятель отец Владимир Зязев. Отец Игорь в центре в последнем ряду. 1990-е годы
Мама тогда на меня сильно обиделась. Даже Евангелие у меня забрала. И уехала. А у меня на душе сумбур, мысли, что надо деньги зарабатывать, семью заводить, а не о Боге думать. В общем, дорога к храму была тернистой.
Но, видимо, зерно веры уже упало в мою душу, тянулось к Небу и требовало изменений в жизни. Когда мама снова приехала, я прямо взмолился: «Ты, пожалуйста, верни Евангелие, не могу без него!» Когда стал снова каждый день Евангелие читать, все душевные терзания меня оставили. Я маме говорю: «Поехали в Камышлов к этому батюшке. Теперь твердо знаю, что мне туда надо!»
Приехали мы в Камышлов к воскресенью, пришли в храм 40 Севастийских мучеников, который находился в частном доме на окраине возле кладбища. Отец Владимир благословил нас и сразу провел меня в алтарь. «Стой, – говорит, – смотри и молись!»
Помню, бабушки на службе красиво пели, отец Владимир службу вел неспешно, торжественно, возгласы с чувством произносил. Стою словно на Небе, слезы от счастья по щекам текут, ничего кругом не замечаю!
«Батюшка, – говорю, – как хорошо на службе! Я решил: вернусь к вам, буду делать, что скажете!»
Потом отец Владимир спрашивает у меня: «Как тебе на службе? Понравилось?» «Понравилось, батюшка, слов нет, как хорошо! Я решил, что отвезу маму домой, а сам через три дня вернусь к вам, буду делать, что скажете!» Он удивился такой моей горячности: время советское, парень – отличник службы, спортсмен, рекомендации хорошие, с профессией, на любое предприятие с руками возьмут – а он хочет Богу служить. Покачал головой и благословил нас на дорогу.
Уже на следующий день, не заходя домой, я пришел на работу и принес заявление на увольнение. Прораб на меня глаза вытаращил: что, куда, зачем? «Ты не пьешь, не куришь, не ругаешься, не гуляешь! Хотел тебя учиться послать в институт, чтобы ты потом мое место занял!» Обиделся чуть не до слез. Трудовую не хотел отдавать. А я стою на своем, одно только в ответ: «Увольняйте! Хотите – забирайте трудовую книжку для заводского музея. Все равно уволюсь, без трудовой уйду!»
Наши женщины-штукатуры, как узнали, что я увольняюсь, давай допытываться, ради чего я все бросаю. Сначала я молчал, отнекивался, а потом набрался смелости и говорю: «Уезжаю Богу служить, буду в Церкви трудиться!» Думаю: «Кто меня за язык тянул?» А женщины меня выслушали и говорят: «Молодец! Нечего тебе здесь с нашими алкашами делать! Езжай, Бог тебе в помощь!»
Уже через три дня я приехал в Камышлов и сразу с вокзала в храм. С того времени отец Владимир поставил меня алтарником.
– А комсомольский билет не мешал служить?
– С билетом у меня целая история вышла. Как-то раз подхожу к отцу Владимиру, говорю: «Давайте я комсомольский билет в печку брошу!» А он покачал головой: «Нет, так нельзя! Ты же сам туда вступал, никто тебя за уши не тянул! Сам и выходи, чтобы всё было честно, по совести!» Я пошел в горком комсомола. Меня там спрашивают: «А где вы работаете?» Я говорю: «В Церкви!» Они растерялись, что делать, не знают. Так и ушел ни с чем. Потом ко мне на дом прислали активистов. Они мне – за партию и Ленина, а я им – за Бога! В общем, не получился у нас разговор.
В конце концов меня все-таки уволили из комсомола, но не по религиозным убеждениям, потому что, как они мне объяснили, в Советском Союзе религии нет, а за неуплату членских взносов. Тем дело и закончилось.
Борьба за камышловские храмы
– А как вы оказались в группе верующих, которые ездили в Москву, чтобы получить разрешение на расширение храма 40 Севастийских мучеников и возвращение Покровского собора Церкви?
– Домовая церковь 40 Севастийских мучеников была маленькой: простая изба-пятистенка. Верующих оказалось так много, что народ внутри просто не помещался. Многие стояли во дворе и на улице, а те, что были внутри, порой от недостатка воздуха падали в обморок. Их выносили на улицу, укладывали на траву, умывали святой водой, они приходили в себя и снова шли молиться. За свою священническую жизнь никогда больше такого не видел, чтобы из-за множества народа от недостатка воздуха затухали свечи. Отца Владимира самого несколько раз выносили из храма под руки на улицу, чтобы он пришел в себя и снова мог служить. Те прихожане – простые советские люди, воспитанные в безбожии и антицерковной пропаганде, не видевшие икон и не знавшие молитв, – готовы были терпеть любые неудобства, чтобы только попасть на службу. Власти устраивали над верующими показательные суды, не давали повышение по службе, порой увольняли с работы, детей не брали в детские садики, путевки в дома отдыха не давали, но людей в Церкви становилось всё больше.
Иконостас в талицком храме Петра и Павла работы итальянских мастеров
Сколько отец Владимир по кабинетам ни ходил, сколько ни просил разрешить сделать пристрой, власти разрешения не давали. После очередного похода по кабинетам отец Владимир пришел и говорит: «Не дают – их дело! А мы всё равно будем строиться! Не могу смотреть, как люди мучаются!»
Я – столяр, отец Владимир хорошо плотничал. Закупили через наших бабушек материал – Церкви ведь в те времена никто бы ничего не продал. Отслужили молебен и стали строить. Пристрой получился квадратов на сто. Крышу закрыли, печки сложили, все утеплили – красота! А народ всё равно не умещается – тогда на всю Свердловскую область было всего несколько действующих храмов: один в Ирбите, один в Талице, в Савино, в Алапаевске и Ивановская церковь на двухмиллионный Екатеринбург. И тогда мы стали просить, чтобы верующим отдали Покровский собор, который тогда стоял в запустении, заваленный мусором. Власти видят, что народ на службы валом валит, забеспокоились! Быстро посовещались и решили пристрой снести. Хотели бульдозер пригнать и всё с землей сравнять. Отец Владимир уполномоченной по делам религии говорит: «Мы не дадим вам ничего сносить, под бульдозер ляжем!»
Отец Владимир уполномоченной говорит: «Мы не дадим вам ничего сносить, под бульдозер ляжем!»
В общем, обстановка накалилась, и тогда мы решили собирать подписи горожан в защиту храма, а потом везти их в Управление по делам религий в Москве. Всего было собрано более 5 тысяч подписей. Это были бланки с указаниями всех данных конкретного человека, местом его работы, домашним адресом и личной подписью. Потом мы сделали ксерокопию всех собранных заявлений на случай, если нас арестуют.
Бухгалтером в нашем храме была Валентина Романовна, бывший секретарь партийной организации в большом институте (потом ушла из партии), которая взялась организовать это дело. Была отобрана группа прихожан для поездки в Москву, куда я тоже вошел. Благословляя нас на дорогу, отец Владимир без обиняков сказал, чем нам это грозит, и, если кто сомневался, просил не рисковать, а остаться дома. Но никто не отказался. Нас было 8 человек.
Отец Игорь и матушка Фотиния с первенцем. 1990-е годы
– Страшно было?
– Честно говоря, да, страшно! Но мы понимали, что это дело Божие и кроме нас никто его не сделает, поэтому помолились и поехали. В это время в Москве проходил Международный фестиваль студентов и юношества, никого иногородних без московской прописки не пускали. Валентина Романовна говорит: «Спокойно, берем билеты не в Москву, а до Владимира». Во Владимире уже продавали билеты в Москву без проблем. Мы ехали на разных местах, между собой не разговаривали. Помню, стою в тамбуре, смотрю в окошко, читаю про себя 90-й псалом «Да воскреснет Бог». Проходят контролеры, у всех билеты проверяют, а на меня даже не оборачиваются, вообще внимания не обращают! И так со всеми из группы! Ходили, проверяли, а к нашим ни к одному за всю дорогу не подошли!
Билеты у нас были до Новогиреево, дальше на метро. Мы сразу направились в Совет по делам религий. Нас провели к заместителю этого учреждения. У того глаза на лоб: «Как вы сюда попали?!» Мы ему честно отвечаем: «Так с Божией помощью!» От такого ответа он опешил, накричал на нас и выгнал вон. На улице Валентина Романовна говорит: «Раз нас тут слушать не стали, поедем в Кремль, в ЦК партии!» Поехали. Первым в ЦК в фойе нас встретил офицер КГБ: «Что нужно?» Мы объясняем. Он взял наши паспорта, бумаги, ушел куда-то наверх. Стоим, молимся, рассуждаем между собой: может, сейчас придут и всех арестуют! Но обошлось.
От ареста нас спасло, что повсюду были иностранцы, журналисты и скандал с верующими был никому не нужен. Нас приняли, выслушали. Пристрой разрешили оставить, но Покровский собор категорически отказались возвращать. Хватит, – говорят, – с вас и этого! Не борзейте!
А чтобы Покровский собор вернуть, в Москву пришлось ездить 19 раз! Так в Советском Союзе относились к Православию.
К владыке пришли из КГБ и прямым текстом сказали: если он отца Владимира не уберет, того посадят в тюрьму
После той поездки к владыке Мелхиседеку приехали из КГБ и прямым текстом сказали, что, если он отца Владимира не уберет, того посадят в тюрьму. Владыка позвонил отцу Владимиру и прямо сказал: «Отец Владимир, я за вас сильно боюсь, они хотят устроить над вами показательную расправу, надо вас спрятать!» И перевел его в Слободу Кауровскую вторым священником.
Пока я служил в Камышлове алтарником, у нас с отцом Владимиром сложились теплые доверительные отношения, он стал моим духовником. Я часто гостил в его доме, ходили в лес за ягодами и грибами, купались в реке. Отец Владимир любил спорт, в молодости занимался боксом, имел спортивный разряд. Мы вместе бегали на пробежки, боксировали. А потом с его дочерью Светланой у нас возникли романтические чувства, с благословения родителей мы стали встречаться, я приезжал к нему как к духовнику и как к своему будущему тестю.
Начало служения во Всесхвятском храме Тюмени
– Я знаю, что вы служили в одном из старейших храмов Тюмени – Всехсвятской церкви, куда я часто ходил студентом, когда учился в Тюменском университете. Расскажите о том периоде вашей жизни.
– Когда отца Владимира перевели в Талицу настоятелем храма Петра и Павла, я переехал в Тюмень, где алтарничал во Всехсвятской церкви у отца Михаила Курочкина. Это был настоящий проповедник, в нем я нашел хороший пример миссионерской деятельности. При Всехсвятском были организованы очень хорошие по тем временам занятия для оглашения. Там была купель для полного погружения. Хотя тогда православной литературы почти не было, после крещения каждому прихожанину дарили настоящее Евангелие и Молитвослов. Евангелия мы брали у баптистов, у которых были хорошо отлажены связи с единоверцами в Германии и Франции, откуда им присылали Евангелия на русском языке в большом количестве. Все тексты были с каноническим синодальным переводом и нам замечательно подходили, их и сейчас можно встретить у старых прихожан.
Молитвословы мы распечатывали на принтере, а затем вручную собирали в тоненькие книжки
А мне настоятель дал послушание: летать в Москву за молитвословами, которые подпольно печатались на частных квартирах. До сих пор помню, что билет на самолет из Тюмени до Москвы стоил 45 рублей. Молитвословы распечатывали на принтере форматом А4, а затем вручную собирали в тоненькие книжки. Там были утренние и вечерние молитвы, последование ко Причастию. Мы укладывали их в коробки, которые потом плотно запечатывались и обматывались клейкой лентой. Для отвода глаз я брал с собой книжки каких-то советских писателей, которые якобы позарез были нужны в Тюмени. По тем временам настоящее Евангелие и Молитвослов были очень ценным подарком, люди потом их хранили и передавали своим детям и внукам.
Там же, во Всехсвятском, отец Михаил отменил хождение во время службы с тарелкой для пожертвований. Он часто повторял, что молитва – это святое, это разговор с Богом и святыми и человека во время службы от молитвы ничем нельзя отвлекать! И если у него есть желание пожертвовать на Церковь, он и безо всяких тарелок это сделает. А то «Отче наш» поют, а другие с тарелками по храму ходят, звенят мелочью, отвлекают людей от службы. Помню, староста с бухгалтером ему высказывали: как так, доходов же не будет?! А тот отвечал: «Если пожертвования понизятся в сравнение с тем, как собирали с тарелками, недостающее будете удерживать из моей зарплаты!» Как оказалось, когда с тарелками перестали ходить, пожертвований на храм стало больше, чем до этого.
И у нас в храме мы с тарелками не ходим, а люди жертвуют, и, слава Богу, на все нужды хватает. Еще и другим стараемся помогать.
Общение со старцами
– Как вы приняли решение посвятить свою жизнь Богу?
– Это произошло не вдруг и не сразу. У меня всё острее вставал вопрос: как жить дальше? Мне и в монастырь хотелось уйти, и семью создать тоже хорошо. Что выбрать, не знал, сомневался, испытывая себя, свою совесть, буквально места себе не находил. Однажды матушка Галина, супруга отца Владимира Зязева, поехала к духовнику Пафнутьева Боровского монастыря отцу Власию (Перегонцеву), которого знала еще, когда он служил в Тобольске в Покровском возле мощей святителя Иоанна Тобольского. Потом она ездила к нему в Боровский монастырь, ездил к отцу Власию и отец Владимир. В одну из поездок в конце разговора батюшка неожиданно подал ей деньги и говорит: «Это тебе на свадьбу дочери!» Та в изумлении: «Отец Власий, какая свадьба? У нас Света замуж пока не собирается! Она у нас еще в школе учится!» А тот смеется: «Погоди, скоро засобирается!» А про меня сказал, что как мне исполнится 25, так я сразу и женюсь! Так потом и произошло.
Отец Власий шутит, ты смеешься, а он раз – и как бы невзначай твою духовную проблему тебе открывает
Отец Власий – удивительный, веселый, жизнерадостный, я с ним неоднократно общался, приезжая в монастырь паломником. Говорит вроде бы о чем-то несерьезном, ты сидишь, слушаешь, смеешься, а потом он раз – и как бы невзначай какую-то твою духовную проблему тебе открывает, как рентгеном просветил! И снова улыбается, шутит как ни в чем не бывало. Тогда еще такого ажиотажа, чтобы к отцу Власию попасть, не было, можно было свободно прийти к нему после службы и пообщаться. Он всегда что-то интересное нам рассказывал с каким-то духовным назиданием, которое западало в самую душу. После общения с ним на сердце было легко и радостно.
А отец Иоанн (Крестьянкин) открыл для меня волю Божию самым неожиданным образом.
До свадьбы я ездил паломником по многим святым местам, особенно мне нравился Псково-Печерский монастырь, где я был несколько раз, однажды жил месяц, ходил на послушания и службы вместе с братией. Там ни с чем не сравнимая благодатная духовная атмосфера: монашеская, молитвенная, наполненная духовной радостью! Когда ты приезжал из мира, издерганный, в суете, проблемах, это очень явно чувствовалось, словно с мороза попадал в теплое солнечное лето. Хотя наместник там был строгий – отец Гавриил, который был очень требовательным к порядку. Но эта внешняя строгость в нем была растворена такой любовью, что ты этого особо и не замечал.
В Псково-Печерском монастыре я общался с отцом Адрианом и, конечно, с духовником обители отцом Иоанном (Крестьянкиным), который был как живой светильник веры, добрый и милосердный ко всем людям. Мне довелось неоднократно с ним беседовать, получить от него духовные наставления, которые я до сих пор храню в своем сердце.
Однажды вечером перед всенощной отец Иоанн шел из своей кельи в храм архистратига Михаила – по дороге его многие встречали, брали благословение, какие-то вопросы задавали… Он увидел меня, улыбнулся и поздоровался: «Здравствуйте, батюшка!» Я опешил и говорю: «Нет, отец Иоанн, вы ошибаетесь, я не батюшка – простой алтарник!» Но он только в ответ улыбнулся и ничего больше не сказал. А до моего священства было еще несколько лет.
Храм Петра и Павла в Талице
Отец Иоанн увидел меня, улыбнулся: «Здравствуйте, батюшка!» Я опешил: я же только алтарник!
Во Всехсвятском в Тюмени настоятель отец Михаил и второй священник отец Иоаким видели мои переживания, головами качали, старались поддержать, как могли, а однажды пригласили меня на разговор и говорят: «Давай собирайся! Поедем тебя сватать!» Больше я уже не противился. Отцы поехали куда-то на рынок, купили большую замороженную нельму, которую я нес на плече по городу как ружье, и мы поехали в Талицу свататься.
Когда сыграли свадьбу и повенчались в храме Петра и Павла, мы с матушкой переехали в Тюмень, жили в маленьком церковном домике. Матушка пела на клиросе, а я был алтарником.
– Это правда, что вы долгое время отказывались от рукоположения? Вам было мало слов старцев, еще знаков каких-то ждали?
– Долгое время не соглашался на рукоположение, но не из-за каких-то знаков: я не хотел сделать это по самоволию, по гордыне, говорил себе: «Пойду в священство только по послушанию, сам напрашиваться и искать этого не буду. Предам себя в руки Божии». Так потом и случилось. Архиепископ Феодосий пригласил меня в Омск, побеседовал со мной, а в конце разговора подал мне листок с ручкой и сказал: «Садись, пиши прошение на рукоположение в диаконы!» Я сел и написал. Владыка рукоположил меня в воинском храме святителя Николая. Это было в 1988 году.
(Окончание следует.)
С протоиереем Игорем Балабановым
беседовал Денис Ахалашвили
