23 октября 1937 года – день расстрела архиепископа Феодора (Поздеевского)

Источник: Прихожанин

В то же время у владыки были и близкие по духу люди, и студенты, и единомысленные с ним преподаватели, и друзья, сподвижники, в воспоминаниях которых владыка Феодор предстает совсем другим человеком – милостивым, внимательным, заботливым, любящим, остроумным, способным на неожиданные и неординарные поступки. Владыка далеко не всем раскрывал сокровенные тайны своей души, далеко не каждого впускал в свое сердце, но если впускал – то человек на всю жизнь становился его верным другом и помощником. У владыки был круг людей, преданно его любивших, не прерывавших с ним связи даже когда это было опасно, в лагерях и ссылках. Владыка Феодор, безусловно, был яркой и неординарной личностью, оставлявшей незабываемый след в душах и памяти людей. Многие из его учеников в академии, затем ставших даниловскими насельниками, были преданы владыке до конца, до мученической кончины. А те немногие, и не только даниловские монахи и прихожане, но и его ученики-епископы, кто пережил осень 1937 года, через всю свою жизнь пронесли благодарную благоговейную память о владыке Феодоре, о Даниловом монастыре, о том особом даниловском исповедническом духе, который укреплял их потом на протяжении всей последующей жизни.

Приведем некоторые из воспоминаний о владыке Феодоре, в которых наиболее ярко и отчетливо видна не только его незаурядная личность, но и мудрый и простой человек.

Владимир Македонович Волков был студентом Московской Духовной Академии в 1915-1919 гг. Спустя полвека, будучи заведующим академической библиотекой, он написал свои воспоминания о ректоре Академии тогда ее епископе Феодоре. Вот, что он пишет:

«В оценке личности руководящих деятелей современники не всегда бывают единодушны, справедливы и беспристрастны, тем более в том, что касается именно епископа Феодора. Тогда, в буре революционных событий, в угоду духу времени, многое из устанавливаемых порядков казалось ничем не оправданным и даже совершенно чуждым по духу церковности и каноничности.

Обычно, характеризуя личность ректора Московской Духовной Академии епископа Феодора, говорят, что он был человеком самозамкнутым, большой индивидуальности, по взглядам своим строгим консерватором, что по существу он не вникал во внутреннюю жизнь Академии и в быт студентов, был недоступен не только для студентов, но и для профессоров и держал себя с ними отчужденно, что близко и душевно он не сходился ни с кем. Казалось, он жил сам по себе, а Академия сама по себе. Однако же он управлял Академией восемь лет (с 19 августа 1909 года по апрель 1917 года), да еще в какое время... Его же предшественники по ректорству в Московской Духовной Академии занимали эту должность лишь по пять-шесть лет.

Одно несомненно, что епископ Феодор был человеком твердого характера, несгибаемой воли, принципиальных взглядов и вел вверенный его управлению корабль богословской школы и науки твердым курсом, на знамени которого было начертано: «Православие». Хотя ему так и не удалось преодолеть разногласия среди профессоров, и он стал жертвой оппозиции и своей собственной неуступчивости, нежелания идти на какой бы то ни было компромисс.

Такие стойкие и непоколебимые натуры, как адаманты, могут вызывать к себе симпатию, уважение и даже преклонение; а у заносчивых, с самомнением, людей, враждебных церкви и зараженных духом критикантства, – одно лишь раздражение, осуждение и самое неприязненное отношение, чуждое духу христианской терпимости и всепрощения. Главное – непонятно, во имя чего такие люди протестуют.

Суд над людьми и над событиями в их жизни, говорят, принадлежит истории. Современники – плохие и близорукие судьи и притом несправедливые и пристрастные…

Служил Владыка Феодор всегда благоговейно, молитвенно. Как столп благочестия стоял он на кафедре, высокий, стройный, представительный, с полным сознанием своего епископского достоинства, без всякой рисовки и манерности, совершенно естественно, как светильник веры, истово полагая на себя короткие крестные знамения и не низко кланяясь.

Голос у него был не громкий, даже несколько тихий, глухой, но приятный. Проповеди говорил с амвона, иногда опершись на жезл, размеренным тоном и богословским языком, может быть, для основной массы молящихся не всегда доступном. Но, несмотря на это, сергиевопосадское интеллигентное общество любило слушать владыку Феодора и любило его служения. У него было много почитателей и особенно почитательниц из высшего круга, которые обычно становились впереди у амвона, чтобы после окончания службы первыми получить архиерейское благословение и засвидетельствовать владыке свое простодушное почтение и уважение. Он же молча благословлял всех до конца, как-то пристально всматривался в лицо каждого подходящего своими карими глазами через очки в черной роговой оправе, словно обладал двойным зрением, проникавшим в душу человека, и спрашивал: “Какого ты духа, человек?” И этот неразгаданный взгляд всякий уносил в себе в смущении и раздумье».

Священник Сергий Сидоров, расстрелянный в 1937 г. в Бутово, был близко знаком с владыкой и знал некоторые события из жизни владыки, которые не были известны большинству современников и которые дают более полное представление о владыке:

«В первый раз я увидел владыку Феодора поздней осенью 1915 г. в Сергиеве. Туманы окутывали белым облаком Успенский собор и митрополичьи покои. В академии кончалась всенощная. Богомольцы, скользя по мокрому снегу, спешили к воротам. Я задержался у могилы И. Аксакова, ожидая моих спутников, когда ко мне подошел высокий монах в очках и бархатной скуфье и сказал: “Вы не от М.А. Новоселова?” – “Да, я знаком с ним”. – “Я прошу вас, передайте это, пожалуйста, по адресу д.10, кв.7, улица.., только не смотрите, что в этом узле и конверте, и не говорите, что это от меня”. “Владыка, как я рад”, – услышал я голос Дурылина, подходившего к нам. Он познакомил меня с епископом Феодором, который пригласил нас к себе и накормил прекрасным ужином.

После посещения владыки я исполнил его поручение. В доме 10 жило несчастное семейство паралитика, была грязь и ужас голода. Я не знаю содержание узла, переданного владыкой несчастным, но, когда передавал конверт, они раскрыли его, и из него выпали 200 рублей. С этого времени я стал частым посетителем знаменитого тогда главы “реакционного духовенства” – епископа Феодора, ректора МДА, и сделался пламенным почитателем его. Я не разделял многие его взгляды, но, созерцая подлинную, скрытую от других доброту, слушая его мудрые речи, проникнутые горячей любовью к божественным творениям, я познал в его келии суть подлинного Православия.

После 1917 г. владыка Феодор был уволен на покой в Данилов монастырь, где началась его слава, слава первого праведника, охраняющего Церковь от мятежных мирских течений. В 1918 г. я был на богословских курсах, на которых преподавал епископ Феодор.

Как-то я провожал владыку до Храма Спасителя, он должен был сесть на трамвай. Стояла жаркая весенняя погода. Лучи солнца горели на главах Храма Христа Спасителя, они казались раскаленными шарами, несущими зной на шумную суету Москвы. На пыльных тротуарах вереницы людей ждали хлеба, и текла жизнь, властвовал голод. Какой-то старик, с убогими клочками седых волос, бритый, с выпуклыми остановившимися глазами, жадно следил за выдаваемым хлебом. У владыки была булка, и он дал ему. Старик рванулся и бросился целовать руку Преосвященного Феодора, но владыка ее насильно отдернул, а тот склонился перед ним почти до земли.

Старик смешался с очередью, а я спросил у владыки, знает ли он его. “Как же, это сумасшедший чиновник Петр Федорович Спицын, его я хорошо знаю. Он юродствует давно в Москве. Знаете, чтобы понять сущность Православия, надо его изучать не по книгам и ученым трудам, а в близком общении с людьми забытыми, презираемыми миром, с юродивыми, странниками, с сумасшедшими, даже с преступниками.

Особенно это общение полезно пастырям. Узнав ближе отверженных миром людей, пастырь поймет, что, в сущности, эти люди гораздо ближе ко Христу, чем он, потому что грешные, сознавая своё падение, любят Господа, прощающего и милующего их. Православие – религия жалости и смирения, жалеть надо грешников и сознавать свои грехи. А это чувство даётся при соприкосновении с миром отверженных и убогих”.

Я вспоминал, слушая слова епископа Феодора, митрополита Филарета, который также любил искать и находил людей, забытых жизнью, духовный облик владыки стал мне еще ближе. Кроме уважения к его уму и сердцу, я почувствовал трепет его души, светлой, чистой, приобщенной к истокам Православной веры.

Поразительно смирение владыки Феодора, этого властного администратора академии, человека, влияющего на целый ряд иерархов нашего времени.

…Прошел год, разразились бури ересей над Русской Церковью. Авторитет владыки Феодора особенно возрос среди оставшихся верными Православию. Наиболее почитаемые иерархи России, либеральные профессора – бывшие враги епископа Феодора, интеллигенты, простецы, видевшие в Церкви опору жизни, – все признали авторитет епископа, все преклонились перед его стойкой верой и неколебимыми убеждениями. В дни живоцерковья Данилов монастырь был светочем Православия, и к авторитету его настоятеля прислушивалась все православная Русь».

Далее в своих воспоминаниях о владыке Феодоре отец Сергий рассказывает случай из жизни владыки, приоткрывающий нам его внутреннюю духовную жизнь:

«В 1923 г. я стал настоятелем Петропавловской церкви Сергиева Посада, и тревоги прихода часто заставляли меня посещать владыку и советоваться с ним. Как-то, утешая меня, огорченного клеветой, преосвященный Феодор рассказал мне о событиях, предшествующих его увольнению из Московской академии. Эти события особенно ярко открывают внутреннюю сущность гонений на него, поднятых либеральной прессой и профессурой в 1917 г. Вот его рассказ:

– В Сергиеве чрезвычайно много бесноватых. Много их подходит к святой Чаше. Как-то раз, когда я служил литургию в Академической церкви, я заметил, что кто-то упорно смотрит на меня злыми глазами. А когда причастники стали подходить к святой Чаше, среди них подошла девушка лет двадцати, и я узнал, что она дочь сергиевского старожила. Придя домой и став на обычное правило, я не мог молиться. Внутренний голос повелевал мне спасти несчастную от духа зла, который, как я ясно убедился в церкви, был в ней. Убеждение мое зиждилось только на особом, холодном и тусклом взгляде глаз девушки. Вела же она себя в храме благопристойно. На другой день я посетил ее родителей и выяснил, что их дочь действительно больна, что она не может, молясь, читать ”Богородицу” и на нее нападает тоска при Святом Причастии. Эти сведения убедили меня в том, что девушка бесноватая, и я стал усиленно о ней молиться и совершил над ней чин изгнания бесов. В день совершения этого чина с ней произошла разительная перемена по отношению ко мне. Раньше она относилась ко мне с полным доверием и любовью, а после молебна перестала совершенно бывать у меня и скрывалась в дальней комнате, когда я посещал дом ее родителей. Они, по слухам, собирались покинуть Сергиев, а это, по моему мнению, могло ее погубить, так как ей особенно покровительствовал преп. Сергий.

Как-то, проезжая вечером по Переяславке, я увидел ее, несущую чемодан и направляющуюся к вокзалу. Я велел остановить карету, слез и, приказав ей сесть со мною, отвез ее домой. По дороге она спросила меня, отчего я не пустил ее на вокзал, и уверяла, будто я был у нее утром и уговаривал уехать из Сергиева. Я тогда принял ее слова за бред явно больной. Но едва только переступил порог комнаты, как услышал глухой смех и голос: “Перехитрил я тебя, не борись со мной, а то я тебя выгоню отсюда”. Я понял, что это голос темного духа, и, окропив крещенской водой комнату, заставил его умолкнуть. Заснуть, однако, в эту ночь не пришлось. Я все время думал о несчастной девушке и начинал догадываться, что ее слова о том, что я был у них, не бред больной, а действия темной силы. На другое утро я, вложив в панагию часть мощей преп. Сергия, отправился к больной. Дверь в их квартиру была отворена, никто не встретил в прихожей, и я прошел прямо в комнату девушки. Она сидела на кровати, а против нее сидел мой двойник и убеждал ее немедля покинуть Сергиев. Я, пораженный, остановился на пороге. Двойник обернулся ко мне и, указывая на меня девушке, сказал: “Этому не верь, это диавол”. – “Ты лжешь!” – сказал я и дотронулся до него панагией. Двойник мой тотчас исчез и больше не тревожил девушку, которая оправилась совершенно от душевной болезни, мучившей ее с 7-летнего возраста.

А меня через 2 месяца выгнали из ректоров академии и из Сергиева. Когда я переехал в Данилов, ночью я слышал голос: “Выгнал тебя из Сергиева, не спасай моих девушек”.

“Отчего, владыка, – спросил я, – так много бесноватых в Сергиеве?” – “Я думаю, – отвечал он, – что в подвиге преп. Сергия заключалась особая черта борьбы с бесом, но есть указание на то, что эта борьба велась долго и упорно. Преподобный избрал место для прославления Бога, населенное темной силой, и раньше, чем построить монастырь, уничтожил демонов. Но ведь вы знаете свойства темных мест. Они становятся еще страшнее, еще темнее, когда колеблется сдерживающая их святыня”.

Мы расстались. Вскоре после нашей беседы епископ был арестован, и я его больше не видел».

Одним из даниловских насельников в 1920-е годы был будущий архимандрит Дорофей (Рябинкин). Он пережил 30-е годы и уже в 70-е смог поделиться своими воспоминаниями о владыке Феодоре с протоиереем Валерианом Кречетовым, благодаря чему открывается, каким владыка был в своем близком окружении:

«Владыка Феодор, при всей внешней суровости, был на самом деле очень милостивый человек. Вот, например, такой случай. Архиереи жили тогда очень скромно и вкушали воздержанно. И после трапезы на заговенье Рождественского поста остался пирог с капустой. Владыка Феодор утром приходит к отцу Дорофею, приносит пирог и говорит: “Уж ты потихонечку съешь – о Господи, прости нас, грешных! Ведь пропадет, а ты голоден”. Так владыка заботился! А ведь это первый день поста, Данилов монастырь! Всё было очень строго! И то, что владыка так поступил, говорит о его большой внутренней доброте.

И еще как-то было – приходит владыка: “Я тебе какао принес. Ты, наверное, забыл, что это такое. Ну, где у тебя кружка-то?” – “Я растерялся”, – вспоминал отец Дорофей, кружка у него была вся в налете от чая. А владыка говорит: “Давай я тебе кружку помою, тебе некогда посуду мыть, ты же умной молитвой занимаешься”. Помыл кружку, налил какао и ушел.

Это было в голодные годы. Но когда кто-нибудь приезжал и что-нибудь привозил, то владыка сам вкусит немножко, а остальное раздаст своим близким. Такое у владыки Феодора доброе было отношение к людям. Он очень любил своих духовных чад, заботился о них. Он только внешне был строг и суров…

Рассказывал отец Дорофей, как он как-то приехал к владыке, а тот ему сказал: “Возьми с собой частичку Святых Даров. Обязательно!” И на обратном пути произошло крушение, поезд сошел с рельсов, только вагон, в котором ехал отец Дорофей, остался на колесах, а все остальные повалились. Отец Дорофей верил, что это по благословению владыки Святые Дары сохранили его и еще целый вагон вместе с ним».

И еще одни воспоминания о владыке Феодоре оставила нам схимонахиня Даниила (Мачкина). Она в 1920-е годы была активной даниловской прихожанкой, а в 1931 году владыка даже скрывался в перерыве между лагерями и ссылками в деревенском доме Мачкиных:

– Владыка очень простой был в обращении с людьми. Когда он был у нас в деревне, очень любил, чтобы все время самовар шумел, и пока печку топишь, он все напоминает: «Параскева, самовар помирает». Я бегу скорее уголь подсыпаю. В чашки разливать всегда любил сам. Вечером чай пил с топленым молоком, сам разогревал себе молоко и наливал чай. А в чай клал, когда были, розовые лепестки. Иконы в праздники Богородицы всегда убирали гирляндами из роз, вот он потом розы соберет, высушит и в чай кладет. Чай был душистый! Если спросят: «Интересно, что это за чай вы пьете?» – он отвечал: «Чай мы пьем свой. У вас такого нет и не будет». А чай был душистый от роз.

Владыка после лагеря очень слабый был, но болеть мы ему не давали, всячески старались его поддержать. У нас корова была, парным молоком его поили. Если не хочет парного – прокипятим. Владыка очень любил томленое молоко. Бабушка печку натопит, натомит – даем томленого молока.

Питался владыка очень просто. Как утром встанем, спросишь: «Что готовить?» – «Щи и кашу». – «Так ведь это же вчера было!» – «А что тебе еще надо?» – «Да нет, может, еще чего-нибудь хочется?» – «Щи и кашу». Щи кислые постные, а каша черная, гречневая, с молоком или морсом. Очень просто питался.

Присылали ему из Ветлуги посылки его сестры старые, и он всегда, получая эти посылки, плакал: «Ведь я им должен помогать, а они в таком возрасте меня содержат!» Присылали грибы сушеные.

Или вот еще что присылали – свеклы сварят, разрежут ее на куски и повялят в печке. Владыка получает посылку: «Пань! Цукатов хочешь?» – «А какие у вас, Владыко, цукаты?» – «Откуда у него фрукты?» – думаешь. – «Сейчас я тебе дам», – и сует мне свеклу. Владыка очень любил пошутить…

Службы Владыки никогда никто не пропускал. Два часа мог проповедь говорить, муха пролетит – слышно, никто с места не сдвинется, все будут стоять до последнего.

– Владыка считал, что Церковь не должна общаться с богоборческими властями? А если эти власти уничтожат Церковь?

– Владыка говорил: «Держите, сколько можете. Но ничто нечистое да не входит в Церковь». Как они изощрились: всякая власть от Бога – и всё хорошо! Владыка говорил: «Неправильно это, неправильно!» Он за это 20 лет не выходил из тюрьмы: тюрьма – ссылка, тюрьма – ссылка. Вот сколько он страдал! И расстреляли в 37-м.

– Владыка считал, что Церковь не уничтожат?

– Нет, не будет этого. Господь сказал: «И врата адовы не одолеют ея» (Мф. 16, 18). Церковь будет существовать. Конечно, силы нужны, борьба нужна. Если будет, говорил, правильная жизнь – Господь сохранит Церковь…

* * *

Воспоминаний о владыке Феодоре осталось, слава Богу, много. Это лишь крохотная часть. И их хочется читать и перечитывать, чтобы как бы побыть рядом с этим необыкновенным человеком.

Упокой, Господи, душу убиенного раба Твоего архиепископа Феодора и его святыми молитвами помилуй нас, грешных!

Татьяна Петрова