Фото: flagman.bg
Ситуация с протестами в Беларуси, по оценке министра иностранных дел России Сергея Лаврова, начала успокаиваться, однако нравится это не всем. Как считают в Минске, нормализация обстановки идет вразрез с интересами США, направлявших активистов оппозиции через «специальный центр в Варшаве». Какие выводы можно сделать из продемонстрированных на белорусском кейсе новых тенденций цветных революций, специально для «Евразия.Эксперт» проанализировал профессор НИУ ВШЭ Дмитрий Евстафьев.
Кризис в Беларуси, безусловно, является продуктом внутренних процессов, обостренных целым рядом краткосрочных обстоятельств – начиная от последствий пандемии коронавируса и заканчивая чрезмерной уверенностью властей в эффективности административных методов управления социально-политическими процессами. В Беларуси мы имеем важный и поучительный пример одновременного выгорания и модели экономического развития, и модели обеспечения социальной стабильности на фоне неосознанного руководством страны кардинального изменения характера геоэкономических процессов в регионе. Ситуация в республике уникальна и вряд ли в полной воспроизводима в других странах Евразии. Но целый ряд ее элементов могут в перспективе стать «модельными» для управления протестными политическими и социально-политическими процессами.
Индикатор новой протестной модели
Кризис в Беларуси в целом укладывается в сценарий «цветной революции», но есть и некоторые отличия.
Первое. Кризис развивался в пространстве экономической иррациональности, когда обе условные стороны противостояния не смогли сформулировать никаких экономических идей, адекватных новой геоэкономической ситуации. Политическое, а на завершающем этапе кризиса – национально-политическое противостояние развивалось на фоне конкуренции двух уже ставших неактуальными экономических парадигм: «сохранения государственно-монополистического капитализма», ставшего неэффективным, и «интеграции в Европу» на фоне отсутствия интереса Европы к такой интеграции.
Это отражало стремление внешних сил к «деэкономизации» протестной активности, переводу настроений гражданского общества в зону социальной иррациональности. И ситуация доказала достижимость, хотя и временную, такого состояния. Этот фактор является, безусловно, новым для истории «цветных революций».
Второе. Это был не просто «протест без лидеров», но и протест, управляющий центр которого находился за пределами государства. Это показывает новые возможности управления с использованием современных систем коммуникаций. Как выяснилось, пока этого недостаточно, чтобы привести к кардинальному выигрышу в политическом противостоянии. Оказалось невозможно управлять протестом в поле в условиях активного противодействия со стороны властей.
Но белорусский опыт доказывает, что такой «дистанционный» подход, максимально безопасный для организаторов дестабилизации, вполне достаточен для создания устойчивой нестабильности в отдельных регионах страны, что является условием для потенциальной гуманитарной интервенции.
Третье. Кризис в Беларуси продемонстрировал и частично успешный пример «приватизации» гражданского общества внешними силами на этно-религиозной основе. Такая ситуация сложилась в результате сознательного уничтожения властями политической и социально-политической жизни в стране, выдавливания ее в несистемную, а в ряде случаев, – в прямо антисистемную сферу. Эта ситуация не нова, но впервые в ходе кризиса в Беларуси она реализовывалась в условиях тесного сращивания с политическим, а не только с этно-религиозным протестом.
Это существенно усиливает дестабилизирующий эффект в целом ряде регионов, где государственно-территориальное размежевание носит условный и исторически неустоявшийся характер: в значительной части пограничья Евразии и в ряде внутри-евразийских пространств, как на Юго-Востоке, так и на Западе.
Можно предположить, что и дальше ситуация вокруг Беларуси будет развиваться вне рамок ключевых экономических процессов с акцентом на геополитические (военно-политические и национально-политические) аспекты. Не исключено, что мы наблюдаем смену парадигмы расширения влияния Запада на Восток, происходящую в результате понимание невозможности полноценной экономической интеграции новых восточных земель в экономическую систему Запада. С этим и связаны заявления о нежелательности для Запада повторения «украинской модели» в Беларуси.
Зеркало общеевразийских процессов
Процессы в Беларуси отражают две принципиально новые для Евразии тенденции, характерные в целом для большинства стран региона. С одной стороны – совмещение внешнеполитических и внутриполитических рисков для устойчивости государства, вплоть до рисков утраты территориальной целостности. Социально-политический кризис в Беларуси развивался на фоне не просто активного участия внешних сил, но через «прорастание» внешних сил, зачастую негосударственного формата, в социальные структуры и систему социальных отношений белорусского общества. Это проявляется и в символах протеста, активно поддерживаемых Польшей и Литвой, и в вовлечении в протест этноконфессиональных структур, и в трансграничной коммуникационной среде.
Эту модель можно было бы назвать «новой социальной гибридностью», способной проявиться и в других странах Евразии, прежде всего в Центральной Азии и Прикаспии, где в ряде государств для возникновения подобных трансграничных информационно-социальных гибридных структур есть достаточная социальная и этническая база.
С другой стороны, в Беларуси мы наблюдаем кризис постсоветских моделей функционирования систем власти, даже там, где они были традиционно устойчивы. Причина – не только разрыв системы обратной связи между властью и обществом, но также и фрагментация элит под воздействием неблагоприятных геоэкономических процессов.
Этот аспект характерен для всех государств Евразии, не исключая и Россию, причем его значение будет, видимо, расти в среднесрочной перспективе. Это связано с окончательной деградацией не только советских, но и основных постсоветских социальных институтов из-за кардинального изменения социально-демографической структуры обществ всех стран Евразии. Характерно, что движущей силой протестной активности в подавляющей числе случаев является молодежь, которая просто не видит себя в существующих социально-политических и экономических структурах (как правило – застойных) своих государств.
Оба эти фундаментальных процесса отражают на практике новую социально-политическую, а по сути, – геополитическую реальность развития Евразии в условиях кризиса глобализации и возможного глобального финансового кризиса. Конечно, тенденция последних десятилетий к превращению Евразии в пространство конкуренции ведущих промышленных держав сохраняет свою актуальность. И ситуация в Беларуси, во многом определявшаяся конкуренцией в треугольнике ЕС-Россия-Китай, казалось бы, должна была подтвердить эту гипотезу, как и рассчитывало руководство Беларуси.
Но политическая практика показала, что в условиях отсутствия у власти устойчивой социальной базы и перенесения подковерных противоречий в плоскость публичной политической борьбы у одной из политических сил возникает иллюзия слома существующего многовекторного равновесия (по определению неустойчивого).
Не секрет, что ситуация в Беларуси была до известной степени форсирована прозападной группой в руководстве страны, добивавшейся окончательной маргинализации пророссийских элементов. Но такая же ситуация может возникнуть и в ряде других стран, прежде всего, Казахстане и Армении. Россия также не защищена от такого варианта развития событий в случае ухудшения социально-экономической ситуации.
Геоэкономические процессы как среднесрочный фон
Приходится констатировать, что в условиях объективной, как минимум, стагнации процессов общеевразийского развития, а, вероятно, и демонтажа части их архитектуры, внешние экономические процессы приобретают большую важность. В среднесрочной перспективе следует ожидать возникновения по периметру Евразии новых или обострения традиционных точек военно-силовой напряженности, и параллельного формирования новых точек экономического роста. В таких условиях сохранение геоэкономической и геополитической целостности Евразии будет крайне затруднительно.
Ситуация в геоэкономических и геополитических трансформациях в Евразии определяется следующими факторами:
– Усложнение для стран Евразии доступа к глобальным финансовым и инвестиционным ресурсам.
Если раньше этот аспект касался только России и был связан с политическими причинами (санкциями), то теперь причины все более становятся экономическими. Возможности покрывать внутреннюю неэффективность и убыточность экономических систем за счет внешних источников сокращаются. Более того, встает вопрос о доступности экономических ресурсов, ранее выведенных на внешние, как казалось, более безопасные рынки.
– Сокращение в результате глобальной экономической стагнации возможностей сохранять приемлемые темпы экономического роста.
Это касается, как государств, ориентированных на присутствие на сырьевых рынках (Россия, Казахстан, Узбекистан), так и государств, стремящихся сохранить промышленную составляющую своей экономики (Беларусь).
– Сокращение возможностей большинства глобальных игроков для расширения влияния и экономически эффективного контроля над новыми пространствами.
Ни один из крупнейших игроков глобальной экономики: ни США, ни ЕС, ни даже Китай в настоящее время не имеет достаточных ресурсов для социально-экономической модернизации и даже относительной экономической стабилизации. Одновременно обостряется борьба за контроль над новыми логистическими коридорами, но в формате максимальной экстерриториальности (что заметно по эволюции подходов к проекту Великого шелкового пути).
Выводы
Можно констатировать, что реальных ресурсных возможностей для продолжения многовекторной политики нет ни у одного государства Евразии. Их нет и у большинства государств, находящихся по ее периметру. Им придется примыкать, как минимум на временной основе, к той или иной глобальной силе, беря на себя соответствующие политические и экономические риски.
Как результат, вполне реальным становится сценарий не перехода того или иного государства из одной сферы влияния в другую, обеспечивающего сохранение элитой своих активов и влияния (реализованный частично с колоссальными издержками для населения на Украине и в Молдавии), но хаотизации государства.
Сегодня инициаторы подобных процессов не имеют ни желания, ни потребности во взятии на себя обязательств перед местными элитами. Следовательно, снимается и потребность в контроле развития политического протеста.
Иными словами, сценарии временной хаотизации с целью не дать конкурентам возможности установить свой контроль над ценными в ресурсном и логистическом отношении пространствами Евразии становится вполне допустимым. На политическом уровне это означает не просто жесткое противодействие центростремительным (интеграционным) тенденциям в Евразии, но разрушение политических и экономических институтов без создания альтернативы.
В складывающихся условиях любые практически значимые интеграционные инициативы в реальном секторе экономики, даже без политической составляющей, могут противодействовать хаотизации, хотя и не являются гарантией от этого негативного сценария. Тем не менее, активное социально-экономическое развитие, которое сейчас еще возможно в евразийском формате, как минимум, способно обозначить некоторые перспективы формирования нового социального каркаса общества.
Дмитрий Евстафьев, профессор НИУ ВШЭ
