«Их имён благородных мы здесь перечислить не сможем,
Так их много под вечной охраной гранита.
Но знай, внимающий этим камням:
Никто не забыт и ничто не забыто».
Ольга Берггольц
Ленинградская Блокада — одно из наиболее тяжёлых воспоминаний о войне. С годами эта боль никуда не уходит и, пожалуй, если бы меня попросили назвать самое изощрённо-жестокое преступление гитлеризма, я бы назвала именно Блокаду. Методичное, скрупулёзное уничтожение огромных масс людей, взятие на измор — осада — этот метод существовал во все века, но нигде и никогда это не выглядело садистским экспериментом, на которые оказалась столь щедра нацистская «цивилизация». Более того, оккупантам было известно, что в городе осталось полным-полно их арийских соплеменников — обрусевших немцев, так называемых Volksdeutsche, но это — мелочь! Биомусор, как все остальные. Важно, первостепенно — растоптать изысканный царский Петербург, породивший Революцию и ставший Ленинградом.
Смотреть предвоенную хронику и фотографии, сделанные на Невском проспекте или на Васильевском острове, в новых районах, застроенных конструктивистами или на скучноватых окраинах — одинаково страшно. Ещё жутче, нежели сама блокадная летопись. Нет сил наблюдать смеющихся ленинградцев — девушек в модных платьях и белых беретиках, юношей со значками ГТО, детей в колясках, бабушек со старорежимными ридикюлями. Солнечные утра и светлые окна. Велосипедисты, рассекающие после дождя. Дама в кокетливой шляпке. Грандиозный парад физкультурников — упитанные и красивые атлетки со стриженными и подвитыми волосами. Работяги с накаченной мускулатурой. Радость и молодость накануне голодной смерти, вселенского холода и — трупов на улицах, в конечном итоге ставших привычными.
«И все, как один, сказали они: «Скорее смерть испугается нас, чем мы смерти», - молвила по-спартански лаконичная Берггольц. Так и было. Город выстоял. Но остались раны. Незаживающие. «Савичевы умерли. Умерли все. Осталась одна Таня», - строки из дневника одиннадцатилетней девочки были предъявлены на Нюрнбергском процессе в качестве доказательства. Таня пережила Блокаду, но скончалась летом 1944 года.
А сколько таких семей и таких девочек с бантом? Память о них горестно хранит Пискарёвское кладбище, а памятник скорбящей Родины-Матери держит в руках гирлянду из дубовых листьев — символ Вечности. В этом году исполняется 60 лет мемориалу на Пискарёвке и 90 лет со дня рождения Тани Савичевой. Никто не забыт — ничто не забыто. Понятие «город-герой» кажется чем-то иррациональным — по идее героем может быть конкретный человек или же группа людей, но, тем не менее, в Советском Союзе был целый ряд городов, удостоенных великого звания. Ленинград получил его первым. Коллективный подвиг был настолько явным, что это вызвало шок во всём мире.
Бытует странная точка зрения, поддерживая, стати, либеральными СМИ, что чествование Победы началось лишь в середине 1960-х, да и то с целью потрафить тщеславному генсеку Леониду Брежневу, трепетно относившемуся к своему бравому прошлому. Тогда как народ в целом считал войну — чудовищной бойней, которую и поминать-то горько. Опрокинуть стопку — за себя и за того парня — и довольно. Приводится и тот неопровержимый факт, что 9 мая стал выходным днём в 1965 году (правда, умалчивается, что в 1946-1947 годах он всё-таки значился нерабочим). Это не было связано с умалением Победы — страна восставала из руин и не давала себе простаивать. На 9 мая устраивались торжественные вечера и салюты.
Уже с лета 1945 года возникла потребность и в увековечении памяти. Проводились конкурсы, где зодчие предлагали пантеоны славы, роскошные комплексы и парки, даже массивы, занимавшие целый квартал. Мемориал на Пискарёвском кладбище был замышлен и того раньше — в феврале 1945-го и посвящался мирным жителям, погибшим в ходе Блокады, но воплощение началось только через десять лет. Северная столица восстанавливалась кропотливо, с величайшей осторожностью, поэтому резервы на созидание новых памятников появились далеко не сразу.
Монумент Родины-скорбящей был целенаправленно поручен творческому дуэту — Вере Васильевне Исаевой (1898 — 1960) и Роберту Карловичу Тауриту (1906 — 1969). Оба — ленинградцы. Оба — прошли Блокаду. Эти мастера достойны отдельного рассказа хотя бы и потому, что всегда оказывались «в тени» московских ваятелей. Так, Вера Васильева была ничуть не менее талантлива, чем её тёзка Вера Мухина, разве что никогда не распылялась на сопредельные отрасли, вроде тканевых рисунков, дизайна посуды и «пролетарской моды», как это делала энергичная авторша «Рабочего и Колхозницы».
Вера Исаева родилась в семье кронштадтского доктора и, как водится, начала рисовать в детском возрасте, а в старших классах гимназии посещала курсы Общества поощрения художеств. В начале 1920-х поступила в петроградскую Академию Художеств, считавшуюся оплотом «затхлой», дедовской классики.
Впрочем, название было уже в духе революционной эры - Петроградские государственные художественно-учебные мастерские, переименованные после во ВХУТЕИН. В те годы между авангардно-конструтивистской Москвой и традиционалистским Питером-Ленинградом велась прелюбопытная полемика, хотя и в Москве водились адепты неоклассицизма, и в Северной Венеции было много новаторов. Но сохранялся культурологический имидж, и если та же Вера Мухина в 1920-х отчаянно экспериментировала с формой, то Вера Исаева с самого начала держалась антично-ренессансных предпочтений. Этот дискурс крайне важен для последующего осмысления Пискарёвского монумента.
Исаева специализировалась на памятниках знаковых персон, а с середины 1930-х сам Николай Томский — этот баловень судьбы - регулярно приглашал Веру к сотрудничеству. К тому времени эстетическая парадигма так резко поменялась, что бывшие супрематисты и рационалисты отбросили свои «кубики» и принялись разучивать ордерную систему Древней Греции.
Тогда же Вера познакомилась с Робетом Тауритом — убеждённым неоклассиком. Выпускник той же Академии (точнее — уже мастерских), он рано проявил себя в монументальной тематике, создавая памятники вождям — Ленину, Сталину, Ворошилову. Часто работал в паре, умея подчинить свои решения — общему делу. Во время войны и Блокады оба скульптора — Исаева и Таурит оставались в осаждённом городе, продолжая служение музам. Нет - народу. Они занимались не только плакатами и пропагандой, но и принимали участие в оборонительных работах, дежурили на крышах. Изготовляли архитектурные «обманки», чтобы фашистские лётчики не видели основную цель и кидались в тщательно сконструированную пустоту. Сохранились рисунки и скульптурные портреты тех блокадных зим. Кому, как не Исаевой и Тауриту знать, чем должна поражать скорбная Вечность?
С точки зрения искусства и стилеобразования, Родина-Мать на Пискарёвке — это филигранный синтез «оттепельного» направления с жёстким академизмом, который никуда не делся и даже хрущёвская борьба с архитектурно-художественными излишествами мало повлияла на выбор формы. Сохранились воспоминания, как подбирали натурщиц. И - восклицание Таурита: «Ну-ка покажите мне вашу Нику!» Она, Ника — богиня победы, и это должна быть именно Победа. Но какая!
Торжествующая, но подавляющая рыдания. Пафосная и — печальная. Гневная и — спокойная. Одновременно. И главное — не простившая и не забывшая. Как совместить плач и — возмездие, ненависть — и мечту о будущем? Задача представлялась многосложной. Кроме того, поджимали сроки, а у Иваевой и Таурита была очередь из других заказов — Ленинград реставрировался, но и создавал новое лицо. Так, Исаева работала над памятниками Максиму Горькому и Александру Попову — изобретателю радио.
Тем не менее, Родина-скорбящая вышла идеальной. Созвучие академической статики с выразительными чертами сделало её не похожей на прочие изваяния. Одетая в греческий гиматий, статуя напоминает о вековой традиции, да и символический венок, перевитый лентами — родом из античности и Ренессанса. При этом - глаза, полные слёз и крепко сжатые тонкие губы на обветренном, осунувшемся от горя лице. Она — ничего и никому не простила, эта Родина-мать, и ритуальный венок в любой момент может обернуться мечом в её натруженных руках. На контрасте — обычные серые плиты со стихами Ольги Берггольц: «Здесь лежать ленинградцы...». Те, что испугали самоё смерть и она бежала, пристыженная.
А вот Вера Исаева не увидела открытия мемориала — скончалась в апреле 1960 года. Роберт Таурит пережил соратницу почти на десять лет. А нам — знать и помнить. И стихи Берггольц, и фотографию Савичевой Тани, и эту бескрылую Нику с очами Немезиды.
