Фото: Елена Кондратьева-Сальгеро
Каждый час, как только начинают звонить колокола, где-то совсем рядом с собором, из-за садовых стен раздаётся такой рвущий душу и жгущий нервы вой, что даже самому бесстрастному туристу становится очевидно: именно так радовала героев Конан Дойла собака Баскервилей.
Это Пит, сенбернар. Он ещё слишком молод, не знает тягот жизни, а потому страшится любого напоминания о вечном. А может быть, Пит что-то такое предчувствует, но нам не говорит. Колокольный звон вызывает у Пита депрессию, легко снимаемую словесным увещеванием или печенькой. Пит доверчив и прост в обращении. Будьте, как Пит.
В городе на холме, у самого подножия великой и таинственной базилики, гроздьями лепятся серо-каменные дома и домишки, отстроенные и перестроенные бесчисленное множество раз, с тех самых пор, как Папа римский благословил на этой вершине первое святилище в 878 году.
В 1050 году сюда прибыли реликвии Святой Марии Магдалины, а между 1120 и 1140 годами был построен тот самый неф, над загадкой которого по сей день бьются историки, истерики и любители эзотерики, в попытках понять, каким таким неведомым миру способом удалось достичь мистического эффекта прохождения света, ровно в 14 часов, в день летнего солнцестояния.
Кроме космического и астрального, базилика имеет также множество иных измерений, которые вам перечислит любой путеводитель, прежде всего упомянув её местоположение на пути известнейшего католического паломничества в Сантьяго-де-Компостел.
Это Франция, историческая провинция Бургундия, город Везлей.
У подножия великой и таинственной базилики, в одном из налепленных и сотни раз перелатанных со времён средневековья домов, в самом обычном, ничем не примечательном и ни к чему особому не приспособленном, почти не заметном с центральной, ведущей к большому собору улицы, находится крохотная и внезапная православная церковь.
Крест на её фасаде католический. Маленький золочёный крест. Даже не над крышей, а на боковой стене. Основавший приход священник нашёл его сломанным и в буквальном смысле втоптанным в землю недалеко от одного из местных кладбищ. Нашёл, отчистил, укрепил. Форма значения не имеет. Крест он и есть крест.
Изнутри церковь напоминает маленькую забытую библиотеку в старинном городишке, ателье безвестного художника и оранжерею одновременно. Все цветы здесь живые. И не срезанные, а в горшках, у каждого крохотного окошка, больше напоминающего бойницы, нежели витражи. Даже на узкой и витиеватой каменной лестнице, прямо на ступеньках и в выемках стены упрямо зеленеет жизнь. И она же пробирается скромными ростками между каменной кладкой и иконами.
Сам священник, хозяин Пита, гораздо “внезапнее” и чем его питомец, и чем обустроенная им на голых камнях церковь, и чем этот католический крест на фасаде дома с православными иконами внутри. Вы сейчас убедитесь, что этот человек решительно не вписывается ни в какие мыслимые каноны.
Его зовут Стивен Хедли (Stephen Cavanna Headley). Он американец, антрополог, этнограф и православный священник. Автор множества научных публикаций и нескольких весьма неожиданных книг. Например “Христос после коммунизма. Духовный авторитет и его трансмиссия в сегодняшней Москве” (“Christ after Communism. Spiritual Authority and Its Transmission in Moscow Today”). Или “Сокрытое ухо Бога. Сравнительная антропология молитвы в христианстве, иудаизме, исламе, индуизме и буддизме” (“The Hidden Ear of God. A Comparative Anthropology of Prayer in Christianity, Judaism, Islam, Hinduism & Buddhism”).
На этом месте в повествование мелодично вступают колокола, раздирающе воет Пит и непременно цитируется киноклассика: но Боже ж мой, Холмс… как?!.
Елена Кондратьева-Сальгеро: От рождения в Филадельфии и обучения в Колумбии до Бургундии и Везлея, можно сказать, целый Млечный Путь. Как вы здесь оказались и — почему Православие? Православие в вашей жизни было изначально?
о. Стивен Хедли: Православие не выбор. Это эволюция.
Родился я в англиканской среде. И крестил меня в 18 лет ливанский священник, католик, униат. Но вообще семья была не религиозно настроенная и не практикующая. Мать к Богу относилась скорее недоверчиво, но толерантно. Ничего не имела против моего личного интереса, но сама не участвовала. А отец умер, когда мне было 8 лет. Сегодня мне 76, и я теперь думаю, что может потому и начал искать Бога, что мне категорически не хватало отца.
Всё по-настоящему началось в университете, где я изучал восточные языки: китайский, санскрит. Вот тогда мне несказанно повезло: преподавателем у меня был человек замечательный — румынский учёный Антон Зигмунд-Чербу (Anton Zigmund-Cerbu), мирового уровня специалист по буддизму и индо-китайской культуре. C 1960 года он преподавал в Колумбийском университете историю восточных религий. Вот на его лекциях меня захватило и понесло. Мне уже тогда не слишком нравился традиционный университетский подход: в нём любую живую мысль подавляет культ компетентности. Этот румынский профессор научил нас ценить достоверность превыше кем бы то ни было установленных догм. До Колумбийского университета он занимался исследованиями в Париже, в Национальном Центре Научных исследований (CNRS). И я, вдохновлённый, улетел в Париж.
Там тоже изучал санскрит, очень много читал греческих философов и, по примеру Шмемана и Мейендорфа, которыми заслушивался и зачитывался ещё в университете, поступил в Свято-Сергиевский православный богословский институт. В 22 года крестился в православную веру. Здесь всё мне казалось настолько глубже, духовнее, богаче… Я чувствовал, что “нашёл”.
В общем, с 1969 года я уже не возвращался в Америку. Учился богословию и продолжал изучать санскрит. Мне всегда казалось, что чем-то этот язык непосредственно связан с православием…
Елена Кондратьева-Сальгеро: Я только недавно узнала, что русский считается наиболее близким к санскриту.
о. Стивен Хедли: А ведь верно! Русский я толком так и не выучил, даже в Москве, но много раз замечал сходства между отдельными словами.
Елена Кондратьева-Сальгеро: Посчитайте до десяти на санскрите, потом на русском — очень наглядно получится… Так что же вы делали в Париже, после Свято-Сергиевского?
о. Стивен Хедли: Начиная с 1973, был назначен дьяконом в православную церковь на улице Сен-Виктор (Notre-Dame-Joie-des-Affligés-et-Sainte-Geneviève). А в 1978 стал священником. В 1979 получил докторскую степень по этнологии (EHESS et Paris V). Много ездил, изучал антропологию, много работал, в частности, на острове Ява (с 1973 по 2005). Публиковал. Выступал с лекциями. Сотрудничал с парижским Национальным Центром Научных исследований. С 2006 по 2010 регулярно приезжал в Москву, жил там, преподавал, изучал жизнь разных приходов, иконографию (с 1985 по 2005). Тогда и написал “Христос после коммунизма”.
В области сравнительной социологии религий, эта книга — об эволюции духовного авторитета на посткоммунистическом пространстве. Все крупные антропологи сегодня очень серьёзно изучают русское Православие. И особенно его влияние в этот самый переходный период — с крушением Советского Союза, падением Берлинской стены, общего распада социалистического мира. Чувствуется необходимость. Ни один из историко-экономических моментов не может быть верно проанализирован без понимания роли именно этого духовного авторитета. Вся социальная антропология обуславливается духовными авторитетами.
И что самое главное — понимание роли русского Православия в сегодняшнем мире важно именно для самого Запада. Даже только по моим скромным наблюдениям, кажется очевидным, что с падением “железного занавеса” в Европу хлынул поток экономической эмиграции, весьма ощутимо изменивший этнический баланс во многих областях жизни и в культурных пластах. А это, в свою очередь, серьёзно изменило и до сих пор бытовавшее, так сказать, чисто “французское православие”. Это как раз тот случай, когда каждая сторона, сама меняясь в процессе слияния, меняет другую, не всегда безболезненно, но не нарушая того единства, в котором обогащаются обе. Мои космополитические прихожане сегодня — выходцы из самых разных, когда-то даже немыслимых вместе слоёв населения из самых разных стран и провинций. У некоторых, правда, до сих пор бытует такой, знаете, явно избыточный страх перед Россией, некая утрированная концепция Московского Патриархата, якобы полностью подчинённого так называемой “путинской стратегии”. Это, на мой взгляд, традиционная и явно преувеличенная фобия всех тех, кто постоянно живёт не в России и фабрикует собственные представления о мире на основе самых простых широко распространяемых клише. И в моей пастве иногда такой взгляд осложняет отношения.
Елена Кондратьева-Сальгеро: Вот теперь мы и добрались до вашего прихода и ваших прихожан. Почему “деревня, глушь, Саратов” — пусть не Саратов, но деревня, глушь, Везлей, и когда в вашей жизни появился этот город?
о. Стивен Хедли: С тех пор, как я приехал во Францию, в моей жизни этот город был всегда. Я даже не упомню, когда побывал там впервые, ещё в 1969. Но когда побывал, сразу захотелось вернуться. Потом остаться. Поначалу, когда мы с моей супругой меняли одну съёмную квартирку в Париже на другую, мы наезжали в окрестности Везлея, как “дачники” (наша беседа идёт спонтанно, перескакивая с французского на английский, но слово “дачники” он произносит по-русски, почти без акцента: “datchniki”— это понятие! — Е. К-С.)
А дачники, как известно, имеют обыкновение обрастать знакомствами буквально на ходу. И в каждый новый приезд формировалась и пополнялась наша “православная компания”. Никаких особенных проектов создать здесь церковь не было. Я, честно сказать, вообще не люблю “проекты”. Мне кажется, “проекты” вас пожирают. Если вы священник, вы здесь для того, чтобы молиться. Не для того, чтобы “строить”. Вы сами должны “отстраиваться” в контакте с прихожанами. А церковь пробивается сама, как растение…
Елена Кондратьева-Сальгеро: Интересно отметить, что абсолютно то же самое мне однажды сказал женевский архиепископ Михаил (Донсков) и почти слово в слово то же самое мне сказал о. Савватий (Севостьянов) из Валаама: церковь обязательно вырастает там, где люди собираются на молитву. Надо думать, все вы правы, поскольку договориться между собой заранее никак не могли…
о. Стивен Хедли: Церковь — это растение. Оно само потянется к свету, как только его начнут орошать молитвой. Сначала люди приходят из любопытства. Потом их приводит необходимость. После нескольких таких “наездов” на дачные сезоны мы с женой решили окончательно переселиться в Везлей. Шесть лет переезжали из одного дома в другой — моя жена (американская художница Анн Эверетт (Anne Everett), в последние годы жизни писавшая также православные иконы — Е. К-С.) очень любила реставрировать старые дома. А новых в Везлее, как вы можете убедиться, не бывает. Во всяком случае, у подножия базилики. Вот мы так и переезжали, с одной улицы на другую, пока не нашли этот дом, совсем рядом и с собором, и с нашей теперешней церковью. И церковь, кстати, тоже “переезжала” не один раз, пока мэрия не предоставила нам тот самый старинный дом, где она сейчас и находится. Только был он тогда без окон, без дверей, без электричества, без отопления, но с крышей, которую тоже пришлось подлатать.
За все эти годы, кроме случайных посетителей и туристов, можно сказать, проросла и сколотилась постоянная паства, около 40 человек. На праздники бывает больше. Иногда гораздо, гораздо больше. Не помещаемся никак. Поэтому, для особенно крупных случаев — свадьбы или крестины, католический диоцез предоставляет нам сам Везлейский собор. Жену мою отпевали там же. И на местном кладбище теперь существует православная “сторона”… Расширяемся и вглубь и вдаль!
Теперь в нашей церкви служат целых три православных священника: француз Реми Геррен (Rémi Guerrin), русский Николай Тихончук (Nikolaï Tikhonchuk) и я, американец, Стивен Хедли. Если один из нас в отъезде, ему всегда найдётся замена другим из нас, “дачников”! Я часто даю конференции по теологии, в самых разных странах. В последние годы побывал в Чехии, в Румынии, в июне еду в Грузию…
Елена Кондратьева-Сальгеро: Неужели вас, с вашей биографией и вашими бесконечными путешествиями, никогда и нигде ни разу не побеспокоили на предмет особо изощрённого шпионажа? Всё-таки, годы в Москве и все “русские связи” непременно должны были привлечь интерес хоть каких-нибудь спецслужб к вашей далеко не стандартной персоне…
о. Стивен Хедли: Хо-хо! Видимо моя нудная писательская заумь, мои санта-клаусские седины и мои тёмные одеяния кажутся настолько неинтересными широкой публике, что я “их” не привлекаю. Но если вдруг окажется, что в ЦРУ на меня есть “досье”, я бы с удовольствием сам посмотрел!
Елена Кондратьева-Сальгеро: Вы ежедневно, что бы ни случилось, приходите в церковь служить утром и вечером, даже если в будний серый день не придёт ни один прихожанин.
о. Стивен Хедли: Это не имеет значения. Молитва — это всегда монашество. Даже если только в тот момент, когда её проговариваешь. Даже если совсем один, я всё равно буду служить.
Елена Кондратьева-Сальгеро: Нельзя прерывать “контакт”?.. Одна из ваших последних книг называется “Сокрытое ухо Бога”: вы поясняете там, что Ефрем Сирин описывал Создателя как “слушающего людские молитвы сокрытым от мира ухом”; все людские молитвы слышны и понятны через этот “канал” только Ему. Мне кажется, что каждый священник, неважно какой конфессии, точно так же обладает неким скрытым слухом, позволяющим ему ощущать то, чего не замечают другие. В этой же книге вы пишете: “Я живу в глубоко дехристианизированной (“очищенной” от христианства) стране, Франции, где повсеместно буквально молятся секуляризации”. Что конкретно вы имеете в виду?
о. Стивен Хедли: Секуляризация в Западной Европе началась четыре века назад и сегодня, даже если она и не тотальная, слишком серьёзно успела расшатать все церковные устои. Эта секуляризация проходит несколько по-другому в России, на Ближнем Востоке, в Индии. Европа решительно вырвалась вперёд и “оторвалась” от Бога более остальных. Бог — Создатель мира, здесь принципиально не является путеводным понятием для стабильного большинства.
Сегодня витриной православия во Франции, я считаю, является недавно построенный Собор Святой Троицы в Париже, на набережной Бранли. В первую очередь, потому что это центр Парижа, что делает его заметным и легко доступным. Сюда стекаются люди самых разных конфессий, верующие и любопытствующие. И в этом соборе проходят замечательные службы.
Елена Кондратьева-Сальгеро: Вы в вашей провинции, хоть и намного скромнее и труднодоступнее, но тоже не плошаете. А Церковь, тем временем, как видите, пробилась к свету и растёт, согласно определению… Вы своим “сокрытым слухом” улавливаете какие-нибудь особенные различия в вашей пастве между русским её частицами и местным, сугубо французским менталитетом?
о. Стивен Хедли: Конечно. Обязательно! Для выходцев из России и коренных европейцев нужны совсем разные службы, не с точки зрения культа, а исключительно с точки зрения общения с паствой. У русских и французов в массе очень чёткое различие в восприятии самой идеи христианства. И Православия. И общего отношения к жизни.
Елена Кондратьева-Сальгеро: Что же их различает?
о. Стивен Хедли: Пессимизм.
Елена Кондратьева-Сальгеро: Чей?!
о. Стивен Хедли: Французский, конечно.
беседовала фотографировала Елена Кондратьева-Сальгеро
