Несколько лет назад Александр Яковлевич написал умную, раздумчивую книгу «Личное дело». В ней народный артист России не только рассказывает о пройденном, пережитом, но и пристально вглядывается в сегодняшнюю жизнь. Делится с читателями тем, что его волнует, тревожит. И рассказывает, почему он, полный сил и наполненный творческими замыслами, нечасто появляется на экране…
С годами он все больше становится похож на русского аристократа. Высокий, статный, с благородной сединой в волосах и бородке. В общем, смотрится господином почтенным, значительным. Хотя благородных мужчин играл не часто, чаще – обычных мужиков, но – крепких, основательных, как Шорохов в «Змеелове», Зубов в «Мужиках!..». Или – забавных, но безалаберных, как Василий Кузякин в фильме «Любовь и голуби». Та роль стала, считают, едва ли не лучшей в его кинокарьере. Герой Михайлова – сродни сказочному Иванушке-дурачку. Хотя на самом-то деле он умнее многих. Потому что добрый, а в доброте вся сила…
Кузякин близок Михайлову еще и потому, что он, как и актер, родом из российской глубинки.
Появился на свет Александр Яковлевич в бурятском поселке Цугульский Дацан. Бедность была беспросветная, одно время – он и мама – жили в землянке, в бывшем… морге. Потом переехали на станцию Степь. Но лучше не стало.
«Сладкого вообще не помню. И доходило до того, что на грани голодного обморока я ходил по помойкам и собирал зубную пасту – чтобы сладость во рту была. Выдавливал кое-как остатки из выброшенных тюбиков – и глотал. От голода и цинги так спасался…»
Где только его мама не работала! На железной дороге, рудниках, кирпичном заводе, обстирывала военных. Все время трудилась, рвала жилы. Потом он часто просил у нее прощения. Мама удивлялась: «За что, Шурка?». Он отвечал: «Просто прости и все…»
Михайлов и поныне навещает родные места. Тянет его в тайгу, в кедровую рощу, к соснам. Говорит, что ему там теплее. Хотя зимой морозы ужасные, до костей пробирают. По дороге в школу он собирал и клал за пазуху упавших с проводов воробьев – замерзших, полумертвых. Приносил в класс и отогревал…
Спустя много лет его согрела Москва. Но сначала… Шурка заболел морем. Начитался Джека Лондона, в журнале увидел репродукцию картины Айвазовского «Девятый вал». И был очарован красотой водной стихии. Стал собирать все, что связано с морем. Мама купила ему тульскую гармошку-трехрядку – учись, мол, развивай музыкальные способности. А он ее на тельняшку обменял. Купила фотоаппарат, так Шурка его отдал за бескозырку. Получил от мамы на орехи, однако с мечтой не расстался.
После ремесленного училища не пошел на завод, а сбежал к морякам. Уговорил капитана рыбацкого дизель-электрохода «Ярославль» взять его на борт. Ходил в море сначала учеником моториста, потом – мотористом, еще позже – электриком. Ощутил – и не раз – неистовую силу стихии. Когда надвигался ураган, наступал мрак. Сверкали молнии, бесновался ветер, корабль взлетал на гребни громадных волн. Морская пучина разверзалась, грозя поглотить моряков…
Однажды в Охотском море десятибалльный шторм погубил сразу четыре судна, 70 с лишним моряков навсегда легли на дно. Но корабль, на котором служил Шурка, выстоял.
Мама встречала его в порту, и он увидел, как сильно она поседела. Крепко обняла и сказала, едва сдерживая слезы: «Решай, сын – или море, или я». Он не стал перечить, потому что был у нее один...
Михайлов списался на берег. Сначала думал, что на время, но оказалось – навсегда. Поглотила парня другая пучина – театральная. Он решил поступать в Дальневосточный институт искусств. Не слишком надеясь на успех, выучил басню Крылова «Белка в колесе» и стихотворение Лермонтова «На смерть поэта». Но утром узнал, что поступил: «Я понимаю так, что авансом. Потому что читал я ужасно. Просто бездарно. Но с душой, правда... И являл я собой там нечто вроде пылающего факела».
После института играл сначала во Владивостоке, в Приморском краевом драматическом театре имени Горького. Первая роль – Родиона Раскольникова в «Преступлении и наказании»: «И видимо, растерялся я все же в свои двадцать четыре года перед многообразием красок, перед бесчисленными уровнями мысли – внезапно прикоснулся к слишком мощному пласту. Довел я себя до такого нервного и физического истощения, что не выдержал мой организм. Даже премьеру пришлось откладывать на несколько недель...
Но сыграл потом. И вроде, говорят, неплохо. Это была для меня еще одна хорошая школа. С тех самых пор Федор Михайлович стал одним из самых любимых моих писателей. Он и Чехов…»
Потом Михайлов переехал в Саратов – в местном театре ролей у него было много. Там работал его ровесник Олег Янковский. Он уже на тот момент прославился, снялся в фильмах «Служили два товарища», «Щит и меч». И вдохновенно рассказывал о съемках.
Михайлов тоже стал думать о кино. Его он всегда любил – взахлеб, страстно, как мальчишка. И теперь ему предстояло к кино прикоснуться…
В 1974 году Михайлова утвердили на роль рабочего Углова в фильме «Это сильнее меня». Потом сыграл сталевара Рудаева в сериале «Обретешь в бою», лейтенанта Ивановского в картине «Дожить до рассвета», летчика-истребителя Станицына в ленте «Тебя ждут на земле».
Михайлов привыкал к кинематографу, к его превратностям. Играл недурно, но ему доставались образы, в которых ему не очень-то удавалось развернуться. Пожалуй, переломным стал фильм «Белый снег России». В нем Михайлов сыграл главную роль – блистательного русского шахматиста: «До сих пор благодарен кинематографу, что он подарил мне встречу с реальной гениальной личностью. И, благодаря этой работе над трагическим, вечно тоскующим образом великого, бессмертного Алёхина, многие, очень многие вещи открылись для меня в новом свете...»
На съемках произошла одна характерная история. Не кинематографическая, а житейская, показавшая характер Михайлова. Не актера – человека.
В картине снималась польская актриса Кристина Миколаевска. И некто из администрации – артист в книге не называет его фамилию – беспрестанно ей хамил, просто проходу не давал. Михайлов терпел-терпел, но потом не выдержал. Вывел он этого мужика на палубу – съемки проходили на корабле – и за борт свесил. Поучил, так сказать, уму-разуму. Урок пошел впрок – больше этот человек к актрисе не подходил…
После фильма «Мужики!..» Михайлова завалили письмами. Взрослые просили помощи, спрашивали совета. К нему обращались дети, которых бросили родители, и те, кого воспитывала одна мама. Актера отождествляли с героем фильма, просили удочерить, усыновить, чтобы жить в семье, которую увидели на экране:
«Конечно, кино не должно давать рецепты и уж тем более – не должно учить. Кинематограф – это вовсе не лечебный центр. Скорее – это центр диагностический. Но когда фильм точно ставит диагноз, то благодаря этому диагнозу кто-то находит в себе силы измениться. Порой маленького щелчка достаточно, чтобы не осиротели дети, чтобы жена лишний раз слезу не пустила, чтобы дом не потерять…»
Михайлова не раз спрашивали, что для него важнее: театр или кино? Он отвечал, что театр – это мой дом, а кино – гостиница с временной пропиской.
«Но возвращаюсь-то я всегда – в театр. И всегда – с удовольствием. Театр никогда не умрет, потому что нет ничего прекраснее живого дыхания актера. Если в кино ты можешь выложиться в дублях – и все остальное от тебя уже не зависит, то в театре изволь каждый день выкладываться на полную катушку – и на глазах у зрителей. Театр отбирает больше – и больше дает».
Приехав в столицу, Михайлов работал в Театре имени Ермоловой, затем в – Малом: «Этот театр представляется мне могучим, тяжелым океанским лайнером. Изрядно потрепанный штормами, местами проржавевший, но все такой же мощный и уверенный в своем историческом предназначении, он, как и двести с лишним лет назад, неторопливо режет волну и идет своим курсом. И никакие временные человеческие междоусобицы не способны свернуть его с этого пути...»
В спектакле по пьесе Алексея Толстого «Смерть Ивана Грозного» Михайлов сыграл главную роль. На том царе – клеймо жестокости, безумства. Однако он радел об Отечестве – присоединил Сибирь к княжеству Московскому, наладил книгопечатание, провел военные преобразования. Не жестоким самодуром, по разумению актера, был царь, а радетелем Отечества, страдальцем за Матушку-Русь…
Участие в трагедии Алексея Толстого трагедией едва не обернулось и для самого артиста. Спектакль первоначально назывался, как и пьеса – «Смерть Ивана Грозного», но Михайлов просил слово «смерть» убрать. Предупреждал: иначе быть беде. Как у Шекспира в «Гамлете»: «Из жалости я должен быть суровым. / Несчастья начались. Готовьтесь к новым».
После шестого спектакля у артиста внезапно пошла горлом кровь. Однако по пути в больницу кровотечение вдруг, словно по волшебству, прекратилось: «Образовался самопроизвольный тромб, что и спасло меня. Необычность этого факта отмечали потом врачи – случай был редкий, как говорят, один из тысячи….»
И все же Михайлов – в большей степени актер кино. Он снимался много и успешно. И вроде бы нет оснований сетовать на судьбу. Однако это не так.
«Редко что могу смотреть, не дергаясь. Но и тут бывает временами так: воспринимаешь свою работу, будто собственные старые фотографии проглядываешь, и только. Скажем, из пятидесяти картин я мог бы назвать только шесть – семь, от которых получил удовлетворение, где произошло органическое сочетание сценария, режиссуры, актерской работы. Для меня это "Приезжая", "Любовь и голуби", "Змеелов", "Мужики!.. ", "Белый снег России", "Очарованный странник", "Бешеные деньги" ».
Актер – человек сильный. Однако ранимый. Слово его могло ударить и очень больно: «Только на пятом десятке я научился, как будто, владеть собой так, чтобы не краснеть, да и то... Скорее всего, не вполне».
В своей книге «Личное дело» Михайлов говорит – так и представляешь его, негодующего, с пылающим взором – о том, что идет ограбление народа, неуклонно растет пропасть между богатыми и бедными. Искусство же мутнеет, его застилает душевная слепота:
«Никогда еще на Руси не было такого сквозняка – сквозняка чуждых верований, чужеродных растлевающих идей, искушающих нас на каждом углу. Я вовсе не консерватор. Но не видеть, что они вытесняют наши традиции, истребляют наши корни, унижают нашу культуру, уничтожают наше Православие, выжигают всё, на чем выросли наши деды и прадеды, – преступно...»
Отечественное кино, сотканное из дешевого, чужеродного материала, отчуждено от жизни. Оно не дает представления, как живет нынче Россия. Более того, загораживает его фальшивым, картонным фасадом. И уже не понять, то ли новая стройка затеялась, то ли очередная перестройка подоспела…
Сегодня снимается Михайлов нечасто. И вот почему: «Уже на пятой-шестой странице сценария ясно понимаешь, что тебе предлагают, куда тебя пытаются втянуть – и ради чего. Многие понимают. И, увы, не все выдерживают этот чудовищный напор суеты, воинствующей жестокой безвкусицы: жить-то надо...»
И рекламу он отвергает, хотя гонорары сулили – нынче уже и не пытаются – умопомрачительные. Однако в одном клипе все-таки снялся: «Рекламировал электронагревательный прибор, который изобрели северодвинцы – наши нищие инженеры, у которых мозги ничуть не хуже, чем у западных ученых. И за эту рекламу мне не стыдно, – за которую я не взял ни копейки…»
Дед Михайлова – высокий, двухметрового роста, суровый мужик – был из донских казаков. Когда умирал, позвал внука: «Слушай, Шурка, мой наказ: люби Россию больше, чем свою жизнь. Сердце людям отдай, душу – Господу Богу. А честь сохрани себе».
Народный артист России Александр Яковлевич Михайлов старается следовать дедовскому завету.
Источник: Столетие.Ru
_1.jpg)
