На первый взгляд, это рассказ о плохом молодом человеке, который оставил свой дом, и хорошем юноше, который остался дома. Но если мы поближе рассмотрим притчу, то станет ясно, что все обстоит сложнее. Было совсем не так, будто один — грешник, а другой — праведник. Эти братья оба грешные, только грехи у них разные. Младший — самовольный, легкомысленный сластолюбец, который растратил жизнь в беспечности и рассеянии, старший — самоправедный, самодовольный человек, который, может быть, своей праведностью заставил младшего уйти из дома, а теперь отказывается принять его в дом. Мы не должны пытаться определить, кто из них больший грешник, но слова Христа о блудницах и фарисеях дают возможность предположить, что старший — не меньший грешник, чем младший, и что младший более восприимчив к покаянию. Старший подобен фарисеям с их гордостью и самоправедностью, младший — блудницам, с которыми, как обвиняет его старший, он промотал жизнь. Скажет ли Господь старшему сыну, как фарисеям: «Блудницы предваряют вас в Царствии Божием» и скажет ли младшему, как женщине, взятой в любодеянии: «Иди, и больше не греши»?
Одно внешнее пребывание в доме отца не спасает. Вся «праведность» старшего сына внезапно обнаруживается в не менее страшном бессердечии, чем у младшего, который разменял верность отцу на внешнюю сладость. Для него лучше видеть грешника гибнущим, чем спасенным. Кто же из них, в конце концов, блудный сын? Мы не знаем, как заканчивается история. Повернул ли старший сын в дом отца, чтобы встретить своего брата, или повернулся спиной к отцу, его дому и пошел по чужим дорогам? Оба они грешники, но оба — дети любящего отца, который заботится о каждом из них в равной мере. Как он вышел встретить идущего домой младшего сына, издалека увидев его, так же встретил он в поле и старшего, возвращающегося домой после трудового дня. Каждый может встретиться с другим только в доме Отца, чтобы разделить Его милосердие и любовь и изумленно познать себя не только сыном, но и братом.
В этой притче предельно просто и ясно изображена любовь Божия к человеку и тайна человеческой свободы, возможность демонического восстания человека против Бога. Перед нами — злая природа греха, неумолимость Божия правосудия и непостижимая любовь Божественная, которая не дает человеку уйти в бездну погибели. Почему Бог сотворил человека свободным? Разве не было это опасным: человек может уйти далеко, заблудиться, злоупотребить своей свободой? Но несвободное добро — не добро.
Венец этой притчи — пир по случаю возвращения младшего сына, на который все приглашаются возвеселиться. В ликовании отца-старика и его слуг раскрывается величественная картина Небесного Отца и Его Ангелов, встречающих заблудившиеся души. И на этом пиру предлагается «телец упитенный» — Агнец, закланный прежде основания мира, и здесь ответ о тайне человеческой свободы. Всякий раз, когда на земле совершается грех, невидимый крест пронзает Господа. Как можем мы знать об этом невидимом кресте? Мы никогда не могли бы о нем узнать, если бы Господь не воздвиг видимый крест посреди земли, чтобы мы через этот внешний крест могли видеть невидимый Божий Крест. Самоотдающая любовь Божия в центре вселенной — Божественная литургия, Агнец, закланный на престоле. В этой притче раскрывается изумительная Божия любовь к погибающему в грехах миру. Его неумирающая любовь не может отказаться от нас или уступить нас страшному греху. Он продолжает любить тех, кто отвергает Его позорным грехом, и сопровождает их до тех пор, пока не терпят они полное крушение в своем сопротивлении воле Божией.
Любовь Божия берет на себя риск, как говорят святые отцы, в даровании человеку свободы. Человек свободен жить в доме Отца, в Церкви Христовой, избыточествуя хлебом жизни, и свободен избавиться от Отца безумием и презрением. С самого начала Бог дает нам такую свободу, как будто Его нет, как будто Он умер, или мы можем умертвить Его.
Вот что такое на пиру телец упитенный. Именно это означают слова младшего сына в начале притчи: «Отец, дай мне сейчас часть моего имения — ту, которая полагается мне по наследству, то есть после твоей смерти». И вот что происходит с нами: мы в доме Отца, и мы свободны всегда идти на все четыре стороны. И более того — Бог предлагает нам десять дорог свободной вольной жизни, десять Своих заповедей. Отвержение Отца приводит к презрению Его закона. Без присутствия Отца и силы Его любви заповеди теряют смысл, хотя внешне мы можем как будто их соблюдать. Будучи неспособны жить по заповедям, мы бунтуем против них, попираем их, огрубляем их и отвергаем их. И хотя человек свободен в своем выборе отвергнуть лучшее, что дает ему Бог и Церковь, он не свободен выбрать или предопределить последствия этого выбора.
Свобода — опасная вещь. Как далеко мы можем уйти от Бога по всем существующим в мире дорогам! Мы можем оказаться в далекой стране, где наступает великий голод. Человек может духовно питаться со свиньями, превратиться в скота. Это началось не сегодня и не вчера с блудным человечеством, которое, получив от Бога все дары, с самого начала захотело жить независимо от Него. И чем дальше вглубь истории, тем больше удаление от Бога. И последние столетия — восемнадцатый, девятнадцатый и двадцатый века особенно отмечены попыткой людей во всем мире вступить в такое наследство землею, как будто Бога нет, как будто Он умер или как будто можно Его еще раз умертвить.
А что случилось с блудной нашей Россией, которая, как говорит святой Иоанн Кронштадтский, больше всех народов земных согрешила, ибо имела у себя неоцененное жизненное сокровище — веру православную с Церковью спасающей, и попрала, оплевала ее в лице своих гордых сынов и дщерей! Русь Святую, отчий наш дом мы оставили, изменили вере отеческой и устремились душой по темным дорогам, которые так зловеще знакомо сегодня снова петляют перед нами: вначале отступление от истинной веры, затем, как полагается свободному человеку, всяческое вольнодумство, а затем — открытое безбожие и сатанизм с обожествлением низменной чувственности, беснование и свинство.
После ужасов семидесятилетнего вавилонского коммунистического пленения, казалось бы, могли мы опомниться, прозреть духовно. Но разве вернулись мы на родину, разве нет на нашей родной земле «земли чуждей», где насмешка над святыней, над покаянием, над воздержанием, где столько наших юношей и дев превратили в блудных детей, где так далеко от Бога, что ощутимо дыхание преисподней? Вот почему у многих на родине — разрывающая сердце тоска по родине. Где Отечество наше небесное, и где земное? Без небесного не обрести земного, и нет другого пути спасения России, как возвращения нашего к Богу.
«Нет» — возможность свободы. Однако эта возможность свободы всегда означает поражение, неуспех, потерю всех дорог, отрицание себя. Но оттого что Бог не отступает в Своей любви от человека, свобода «нет» обнаруживает то, что имеет «да». И — о, чудо милости Божией! — через «нет» человек может двинуться к «да». Однако самое страшное — не то, что все земное, даже Отечество, мы можем потерять. Существует бесконечно горшее — возможность предельного «нет», когда человек отождествляет себя со злом, теряет свое имя, так что на вопрос «как твое имя?» бесы за него отвечают «легион».
Гибнут ли люди навеки, и многие ли гибнут? Может ли человек в своей высшей первоначальной свободе на самом деле решиться быть навсегда против Бога? Все Писание, и то, что мы услышим в следующее воскресенье в притче о Страшном Суде, говорит не только о том, что может быть, но прежде всего о том, что сегодня, сейчас происходит. Говорит не другому, стоящему рядом, а каждому, кто еще сознает свое «я», единственному и неповторимому: ты можешь оказаться осужденным Богом в самом сокровенном центре себя самого и войти в абсолютное одиночество, в вечный ад, в то, что до конца раскрывает значение «нет».
И тогда, сказано в Евангелии о блудном сыне, он пришел в себя. Эти простые, потрясающие слова снова и снова говорят о том, что пока человек далеко от Бога, он не является подлинно собой и не является свободным, а является, так сказать, рабом обстоятельств. Он становится собою только на пути домой. Пока человек не придет домой, к Богу, он не может стать самим собой. С одной стороны, мы находимся в состоянии постоянной свободы: нам все время нужно делать выбор. С другой стороны, подлинной, реальной свободы мы не достигаем. Как бы щедро ни одарял нас Господь, мы не можем быть в этом в полной уверенности, пока мы грешники. Для человека, который обнаруживает себя не только возможным грешником, но реальным грешником, свобода исчезает в непреодолимой, не имеющей конца бессмыслице этого мира. Но именно в этой непреодолимости зла, и несмотря на эту непреодолимость, в нашей устремленности преодолеть его и открывается свобода — как единственный, самый удивительный дар Бога человеку. Даже там, где мы живем для смерти, где каждодневный наш ад, Бог не оставляет нас и касается наших сердец благодатью веры и покаяния.
Самое главное, что хочет сказать нам сегодня Церковь, — не должно быть отчаяния. Сколь многие, дойдя до тяжких грехов и не видя в себе надежды на исправление, впадают в отчаяние и вследствие этого уже безо всякого разбору совершают еще более тяжкие и мрачные грехи. Высший грех — отчаяться в милосердии Божием. Это значит ограничить его собою, в то время как оно безмерно. Милосердие Божие не знает пределов, ничто не может одолеть его. Вот почему кто отчаивается, говорит святой Иоанн Лествичник, предает себя смерти. Бесчисленное множество грешников спаслись покаянием и стали святыми.
Он пришел в себя, сказано в Евангелии, и он пошел. Это случилось, потому что Агнец, закланный прежде основания мира, был с ним. Вера и покаяние — одно и то же, и это есть единственный путь. У нас нет другого пути, кроме Христа, Который нам говорит: «Я есмь путь и истина и жизнь» (Ин. 14, 6). К Нему мы обращаемся со всей пронзительной печалью неодолимой греховности и смертности нашей жизни, со всей нашей неспособностью покаяться, очиститься, помолиться, ибо Он — наше покаяние, наше очищение, наша молитва. В Нем печаль смертная становится печалью по Бозе, по Богу — Богу воплощенному, сходящему во ад, Который избрал путь ужаса, чтобы освободить нас.
Идти путем веры и покаяния — это возвращаться к любящему Отцу, и узнавать себя любимым, и отвечать на любовь любовью, как Он Сам говорит: «Любовью, которою Я возлюбил вас». Покаяние — это любовь, это плач узнавания того, что мы грехом позабыли, когда мы понимаем, что Он прежде возлюбил нас — до ужаса Креста, до ада. Чтобы в этом аду, где мы оказались, скорбями и раскаянием открылась в сердце рана, через которую проливается Христова любовь. Скоро наступит Великий пост, впереди — чудо Четыредесятницы, таинство исповеди и причастия Агнца Божия, пир веры в дому Отца Небесного, к Которому мы идем в эти дни.
Протоиерей Александр Шаргунов, настоятель храма свт. Николая в Пыжах, член Союза писателей России
