В Брянске прошли памятные дни Максима Трошина, жертвенно погибшего юного певца, патриота и духовного подвижника в годы последнего для России смутного времени.
Панихиды были отслужены архимандритом Никитой (Заиграйкиным) непосредственно в храме в честь Тихвинской иконы Божией Матери и на Центральном кладбище Брянска. Этот хорошо известный в российских пределах священнослужитель в свое время ввел семью Трошиных в церковь, стал Максиму крестным отцом, духовным и творческим наставником.
Среди клириков Тихвинского храма, помогавших настоятелю в молитвенном служении, был заметен иерей Николай Ланцев. Некогда он, еще будучи мирянином, вместе с Трошиными, другими первыми прихожанами восстанавливал этот храм и уже после смерти Максима, его отца, Юрия Павловича, помогал в строительстве часовенки над их могилами.
Желание послужить панихиду на этих могилах выразил иеромонах Антоний (Короткий) в письме Надежде Михайловне Трошиной, которая продолжает служить в Тихвинском храме: «Мне не пожелать лучшего друга и молитвенника. Давно дорожу памятью о Максиме. Неожиданно произошло мое знакомство с ним. Произошло на встрече друзей в монастыре. На следующий день не мог думать ни о чем другом. Готов был кричать об этом открытии».
Печальная дата в судьбе брянского юного дарования на этот раз больше прежнего привлекла внимание людей, которых вроде как и нельзя было назвать паломниками, посещающими известные всем православным сакральные, святые места, но которые устремились сюда за сотни километров с поклоном Максиму за неземной чистоты голос, боль и правду поразительного выражения в его песнях. Еще до службы в храме к матери Максима подошли одетые в темные, но не монашеские, одежды Олег и Екатерина из Липецкой области. Рассказали о том, как песни Максима побудили их собраться в дорогу. Среди прихожан угадывались и другие дальние гости.
В цветах, которых с утра у могил было немало, Надежда Михайловна вдруг увидела небольшой портрет в белой рамке. На нем был узнаваемым ее сын еще детских лет с выразительными голубыми глазами и изображением поющего соловья в монастырском окне рядом. Надписи и посвящений на обратной стороне картины не было.
Но на другой день автор сам объявился в Тихвинском храме.
Это была молодая женщина, приехавшая из Оренбурга увидеть в эти дни многое из того, что связано с Максимом. Свою историю она записала в школьную тетрадь и перед отъездом передала ее Надежде Михайловне с разрешением другим обращаться к ее исповедальному тексту.
Рассказ Юлии Игнатовой из Оренбурга:
«Я прежде жила без Бога. Родители не были религиозными. Отец занимался компьютерными технологиями, мать – экономикой. Но крещена я была по настоянию прабабушки Анны в первые дни после своего рождения. Она жила в большом оренбургском селе. Была мастерицей по вязанию пуховых платков. Один из ее узоров отнесен к достижениям труда российских пуховниц. Еще с войны, когда село осталась без мужчин и священнослужителя, она, человек, близкий к Церкви, исполняла в приходе все дозволенные ей обряды и таинства, прекрасно пела в церковном хоре.
Жила я, не обращаясь к Господу, и не видела в этом причины своих повседневных бед. Их было же немало – хронические заболевания, сильные спинные боли, панические атаки, депрессия, проблемы, сопутствующие распаду моей некогда счастливой семьи, работа не по вузовской специальности.
В ночь со второго на третье ноября минувшего года я вижу сон. Будто я и мама заходим в белую церковь. Проходим к иконам, а у стены на лавочке парень сидит. Заметил нас, встал и также подошел к иконе Божией Матери. Я смотрю на него и узнаю Максима по тому образу, который у меня уже создался о нем.
Впервые Максима Трошина я увидела на российском телеканале «Спас». Случайно переключилась на документальный фильм о нем. Умилил момент, когда он учил пению младшего брата. Потом был сериал «Громовы». Мама смотрела, а у меня на это не было времени. Услышала только наложенный на заключительные кадры пронзительный голос в песне о монахе, просившем соловья не петь над его могилой. Стала искать по интернету сведения об исполнителе. Была удивлена, что им оказался уже знакомый мне по «Спасу» юноша.
И вот теперь, во сне, он оказался рядом у иконы. Говорит нам: «Дайте, пожалуйста, двадцать рублей». Мама протягивает ему две латунные монетки по десять рублей. Он слегка улыбается и… Тут я просыпаюсь. Не увидела, взял ли он деньги?
С утра не могла найти себе места, жила этим сном. Пересказала его маме в деталях, словно все случилось со мной наяву. Она все объяснила моей впечатлительностью. К вечеру, мол, все пройдет. Не прошло.
На другой день, в большой праздник Казанской иконы Богородицы, я засобирала маму в церковь. Говорю, надо подать милостыню. Обязательно двадцать рублей и обязательно мужчине какому-нибудь.
Пришли к храму и не знаем, кому подать. Нет просящих. Один старичок-инвалид на коляске у ворот привлек внимание.
Говорю маме: «Иди, хоть ему подай!». А сама чувствую, что не тому, другому это надо. Мама с деньгами едва направилась к инвалиду, как тот укатил от нее очень быстро. Как от огня.
Стали мы назад собираться. Но решили прежде зайти в магазин в стороне от дома. Вроде и большой нужды в продуктах не было. Погода такому маршруту также не благоприятствовала: была плохая – дождливая, холодная.
Стоим мы у светофора. А из толпы, одетой в серое для дождя, на другой стороне улицы широко и солнечно улыбается нам человек. Улыбается, как это может делать человек, если не сказать что больной, то человек явно чудаковатый.
Зеленый свет зажегся, и мы пошли через переход. На середине улицы светлый человек встает перед нами и говорит:
– Подайте, пожалуйста, мне не хватает.
– Сколько нужно? – спрашиваю у него.
А он кулачок разжимает. На ладони – мелочь разная. Показывает на десятирублевую монету.
– Вот таких мне две надо. Желтеньких. Надо две.
Он явно не разбирался в деньгах. Странным он казался и в то же время будто лучился добротой.
Меня поразила связь пережитого во сне и этой реальной встречи с человеком не от мира сего.
Деньги прохожему, конечно, дали. Он поблагодарил и продолжил свой путь.
Мы же перешли дорогу и не могли дальше ступить шагу. Моей маме плохо стало. А я рыдала. Две недели плакала, словно прорвало.
Со слезами многое, меня тяготившее прежде, ушло. Печаль сменила прежнюю боль, вымарала прошлые поводы для волнения и беспокойства. Свое новое состояние я нашла прекрасным и часто стала дополнять его посещениями храма. Уже не просто, чтобы поставить свечку и перекреститься. Задерживалась на час, другой. Скоро легко могла выстаивать службу. И этим временем стала дорожить, получая в церкви сердечную радость и душевное успокоение, готовность к добрым делам и всепрощенческой любви к другим людям. После того, как стала принимать боль других на себя, избавилась от собственных физических мук.
Стала читать Евангелие, книги о житии православных святых.
Конечно, продолжила собирать записи о творчестве и жизни Максима. Он помог мне, указал дорогу к храму именно тогда, когда я крайне нуждалась в этом. Будто прабабушка Анна попросила его явиться мне.
Мной овладела большая душевная потребность, не обязанность, помолиться на могилах Максима и его отца, низким поклоном выразить благодарность здравствующим ныне матери Максима, Надежде Михайловне, и настоятелю Тихвинского храма батюшке Никите».
Часовенка над могилами отца и сына Трошиных. Центральное кладбище Брянска
Этому рассказу не нужны комментарии. У каждого свой путь к Богу. Но с первым шагом иногда помогают те, кто оказывается рядом совсем не волей случая. В истории с Юлией Игнатовой это сделал Максим Трошин.
В следующем году календарь отсчитает уже двадцать пять лет со времени, как прервалась его земная жизнь.
Николай Исаков, полковник в отставке, ветеран боевых действий, кавалер ордена Мужества и медали Русской Православной Церкви прп. Сергия Радонежского 1-й степени, г.Брянск
