Предадимся бурной фантазии. Представьте себе, что собрались у вас за столом Пушкин, Гоголь, Достоевский и Чехов, а вы просвещаете их относительно особенностей современного языка и пытаетесь объяснить им, что значит появившееся ныне словечко «лузер». Полагаю, что великие оказались бы на редкость непонятливыми. А между прочим, о чём-то таком вроде бы похожем писал каждый из них, и это даже имеет своё название в литературоведении: «тема маленького человека».
Тему маленького человека открыл, как и многое другое в русской литературе, Александр Сергеевич Пушкин повестью «Станционный смотритель». Главный герой повести Самсон Вырин - самого низкого ранга чиновник, у которого гусар Минский увёз красавицу-дочь. И хотя худшие предположения Вырина не оправдались: Минский не выгнал Дуню, натешившись ею, а долгие годы оставалась она его богатой содержанкой, - горе Вырина от того ничуть не меньше. Не меньше, потому что повесть не о том, что богатые не должны лишать бедных куска хлеба, а об их равном человеческом достоинстве, о глубинном равенстве всех перед Богом, когда заповеди для всех одни; и то, что невенчанной содержанкой оказалась его дочь, разбило сердце отца, состарило в четыре года и свело в могилу. Он готов был её простить и принять. В предельно лаконичной пушкинской прозе нет ничего не стоящего внимания: не случайно на стенах вверенной Вырину почтовой станции висят картинки, иллюстрирующие историю блудного сына.
Но, несмотря на то, что именно эта повесть признана истоком «темы маленького человека», меня гораздо более удивляет «Медный всадник». В этой поэме рядом поставлены два главных героя: Пётр Первый с его планами заложить город «на берегу пустынных волн», «прорубить окно в Европу», «грозить шведу», Пётр Первый, который «уздой железной Россию поднял на дыбы», - и мелкий чиновник Евгений со своими планами жениться на любимой девушке, получить место с чуть большим жалованием, вырастить детей и умереть в кругу детей и внуков.
Интересы этих героев в пушкинской поэме стоят рядом, более того, Пётр ответственен за сломанную жизнь Евгения: его невеста погибла во время наводнения в Петербурге. Воплотившиеся планы Петра сломали планы Евгения. Он доживает свою недолгую жизнь безумным бродягой, но бродяга этот обвиняет Петра, грозит его конному изваянию и, убегая, слышит за собой «тяжёло-звонкое скаканье» бронзового коня. В этой погоне есть некие личные отношения, ответ на угрозу. Чего хочет бронзовый Пётр? Раздавить, наказать или оправдаться?
Родственным «теме маленького человека» кажется мне стихотворение «Анчар». Тот, кто послал «раба» к ядовитому дереву, именуется и князем, и царём, и владыкой. А то, что вернувшийся умирающий раб «лёг под сводом шалаша на лыки», расширяет этот парад вариантов власти и заставляет нас мысленно переодеть владыку из шелков и бархата в банановую юбочку и украсить акульим зубом на шее. Но есть среди имён этих персонажей и такие: «человека человек послал к анчару властным взглядом». Очевидно, что эти-то имена - главные. Не может один человек быть средством для другого. Я боюсь быть превратно понятой. Может ли генерал посылать в бой солдата? Да, конечно. В вынужденной войне, защищая отечество. Но у Пушкина «царь тем ядом напитал свои послушливые стрелы и с ними гибель разослал соседям в чуждые пределы». Это захватчик, уверенный в своём праве, не подозревающий, что рабы и соседи - люди.
Следом за Пушкиным «темы маленького человека» коснулся Гоголь своею повестью «Шинель», в которой Акакий Акакиевич Башмачкин, чиновник низенького роста, несколько подслеповатый, несколько рябоватый, не способный ни к чему, кроме переписывания, подвергается насмешкам своих молодых сотрудников. С глупостью школьников они сыплют ему на лысину мелко нарванные бумажки и говорят: «Снег идёт»; толкают под руку, выдумывают, что его бьёт дряхлая квартирная хозяйка, и спрашивают, когда будет их свадьба. И только когда шутка становилась совсем уж невыносимой, Акакий Акакиевич говорил: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» И услышал молодой чиновник в этих словах другие: «Я брат твой».
Персонаж повести Достоевского «Бедные люди» Макар Девушкин даже узнаёт в Башмачкине себя. Но есть существенная разница. Акакий Акакиевич живёт, погружённый в свой собственный мир. Вот что пишет о нём Гоголь: «Мало сказать: он служил ревностно, - нет, он служил с любовью. Там, в этом переписыванье, ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир... Наслаждение выражалось на лице его, он и подсмеивался, и подмигивал, и помогал губами, так что в лице его можно было прочесть всякую букву, которую выводило перо его». А Макар Девушкин очень самолюбив и амбициозен. Он постоянно помнит, какое впечатление производит, и именно это приносит ему самые жгучие страдания: «Ведь для людей и в шинели ходишь, и сапоги, пожалуй, для них же носишь. Сапоги в таком случае нужны мне для поддержки чести и доброго имени; в дырявых же сапогах и то и другое пропало».
Так же самолюбивы почти все обездоленные страдальцы Достоевского. Помните, как Катерина Ивановна в сотый раз рассказывала, что у неё отец генерал, и о том, как она на выпускном балу в пансионе танцевала с шалью. В «Братьях Карамазовых» Илюшечка заболевает и погибает от обиды, нанесённой его отцу. Герои Достоевского будто ежесекундно требуют уважения, уж они-то сами помнят о своём человеческом достоинстве и, колотясь головой в обступившую их беспросветность, хотят сначала уважения, понимания, а потом уже, совсем не в первую очередь, хлеба.
Антон Павлович Чехов умеет пронзительно сочувствовать и сироте Ваньке Жукову, который пишет письмо «на деревню дедушке» о горькой своей жизни в доме сапожника, который не учит его, а бьёт и мучит; и старому извозчику Ионе, который весь день пытался рассказать кому-нибудь о том, что у него умер сын, и не выслушал его никто, кроме его лошадёнки. Но есть у Чехова и возмущение тем, что человек сам ставит себя ни во что, что он сам прежде всех согласен, что он червяк пред сильными мира сего. Я имею в виду рассказ «Смерть чиновника». Чиновник по фамилии Червяков чихнул на лысину генерала в театре, своими нелепо и назойливо повторёнными извинениями довёл его до гнева, испугался и со страху умер. Если Акакия Акакиевича убило равнодушие и жестокость к нему людей, то Червяков - жертва собственного раболепия.
В советской литературе, когда мир до основанья был разрушен и кто был ничем, должен был стать всем, «тема маленького человека», насколько я могу судить, разлилась так широко, что её невозможно уж было увидеть как отдельную. «Маленький человек» побеждал, строил и ходил «как хозяин необъятной родины своей». И вдруг с неожиданной силой «тема маленького человека» выплеснулась в творчестве ныне здравствующей Татьяны Толстой. Любопытно, что было это в восьмидесятых годах, примерно в то же время, когда корифей мультипликации Юрий Норштейн взялся за мультфильм «Шинель» по Гоголю. И кажется мне, что они пользовались одним и тем же приёмом, точнее, они одинаково увидели «маленьких людей». Как же?
Рассказы Татьяны Толстой почти все о неудачниках, об одиноких стариках, о тех, кому не додано любви, и все они вызывают даже не просто добрые чувства, а умиление. Татьяна Толстая либо включает во внутренний мир героя его детские впечатления, либо показывает его со стороны глазами ребёнка, и это сближение с миром детства придаёт истории жизни её неудачников глубину, значительность и трогает сердце читателей.
Это со стороны других персонажей её Петерс, напрасно мечтающий о любви нескладный толстяк, смешон и странен, - это сотрудница, слова которой о себе он случайно услышал, называет его «дундук какой-то эндокринологический». У нас, читателей, он вызывает пронзительное сочувствие, потому что мы знаем, как в нём живёт его детство. Когда он жил с бабушкой и слышал рассказы о том, что его мама сбежала в тёплые края с негодяем, а папаша проводит время с женщинами лёгкого поведения. «Петерс представлял себе негодяя негром под банановой пальмой, папашиных женщин - голубыми и воздушными, лёгкими, как весенние облачка». Мы знаем, как он хотел дружить, когда его в первый и последний раз повели в гости на ёлку, и мы чувствуем значительность и глубину его жизни, как всякой жизни, и не можем не откликнуться на финал рассказа: «Старый Петерс толкнул оконную раму - зазвенело синее стекло, вспыхнули тысячи жёлтых птиц, и голая золотая весна закричала, смеясь: догоняй, догоняй! Новые дети с ведёрками возились в лужах. И, ничего не желая, ни о чём не жалея, Петерс благодарно улыбнулся жизни - бегущей мимо, равнодушной, неблагодарной, обманной, насмешливой, бессмысленной, чужой - прекрасной, прекрасной, прекрасной».
А рассказ «Самая любимая» - это рассказ про Женечку, которая живёт тем, что учит и воспитывает детей по семьям. В рассказе она уже старуха, ещё бодрая, ещё нужная старуха в ортопедическом ботинке и со слуховым аппаратом, но зовут её Женечка, как когда-то, как, может быть, назвал её кто-то из приласкавшихся к ней её многочисленных воспитанников.
«Давным-давно, по ту сторону снов, на земле стояло детство, ветры молчали, спали за далёкими синими лесами, была живая Женечка».
В рассказе есть история о том, как Женечка приезжает прожить с детьми лето на даче: «она распакует вещи, заставит углы букетами полевых цветов, раздарит шуршащие бумагой подарки, и крепко схватит нас и больно расцелует с судорожной любовью, которую мы снисходительно принимаем: пусть любит, и потащит первую жертву на урок, приговаривая: „Я и маму твою учила. Я и с бабушкой твоей с детства дружила..."».
Рассказ «Самая любимая» - об одинокой женщине, которая всегда любит больше, чем её, но стоит она перед нами, погружённая в мир чужого таинственного, дремучего детства, а ещё в мир собственных воспоминаний - и при всём пронзительном сострадании к ней ни на секунду не возникает мысли о неудавшейся жизни. Жизнь её глубока, и значительна, и чудесна, как всякая жизнь.
А что же Норштейн с его «Шинелью»? Он создал умилительного Башмачкина, умилительного, как младенцы. Акакий Акакиевич погружается в своё переписывание с той полной трогательной сосредоточенностью, на которую способен разве что годовалый малыш, который вертит в руках новый предмет. Так же сосредоточенно и важно он пьёт чай. Его лысоватость превращается в милый пушок, напоминающий нам о скудных первых волосёнках. Он так беззащитен и так не способен постоять за себя, как и те, кого носят на руках, только его никто не любит и не жалеет. У Норштейна получился настоящий гоголевский Башмачкин: речь идёт о гораздо большем, чем социальная справедливость. Обездоленных Достоевского так снять было бы нельзя. Они вызывают жгучее сострадание, но не умиление: дети не бывают так амбициозны.
И вот теперь давайте поговорим о том, что означает новое словечко «лузер». «Лузер» - неудачник, который виноват в своих неудачах, тот, кого можно презирать, тот, кем стать стыдно. Примерно так можно понять это слово из контекста его употребления.
Есть ли в русской литературе «лузеры»? Нет. Даже в «Смерти чиновника», рассказе безусловно сатирическом, Чехов укоряет своего героя не за то, что тот не рванул в гонке за первенство, а за то, что он не чувствует своего несомненного достоинства на своём скромном месте.
Современный мир хочет всех увлечь в вечное соревнование, в гонку, в комплексы или недолгие радости утолённого тщеславия. Полагаю, что гораздо лучше заниматься своим делом с сосредоточенностью Акакия Акакиевича и радоваться своей единственной жизни, «прекрасной, прекрасной, прекрасной»!
http://otrok-ua.ru/sections/art/show/malenkie_geroi_bolshoi_literatury.html
