Признаваться ему в любви - опасно: прослывёшь подхалимом. Такой уж дал ему Бог калибр, такой отовсюду заметный, первостатейный рост. Люди ростом поменьше напрягаются, пытаясь допрыгнуть, а главное - доказать друг другу, и прежде всего - самим себе, что «размер не имеет значения». Ещё как имеет! Способность нации время от времени производить на свет великанов не просто льстит национальному самолюбию - она жизненно необходима для нормального самоощущения народа, привыкшего доминировать в культурном пространстве Европы. Присутствие в нашем войске, в наших окопах такого рослого, громкого, жадного до битвы комдива - это часть общей силы, общей славы и общей надежды на выживание в мире, где побеждают неброские управленцы.
И столь же весомые, бесспорные, неотменяемые художественные глыбы он положил в кладку нашего культурного наследия. Мы до такой степени органически усвоили рождённые им зрительные образы, что они стали картинками русского букваря. Бывает, поглядишь с высоты на полого открывшуюся зелёную даль с голубой рекой вдали, да крикнет за лесом гудок невидимого поезда - и улыбнёшься узнаванию: «никитин» пейзаж!
- Маменька при-е-ха-ла! Ма-мень-ка при-е-ха-ла!!
Вот, вчера думаю: не буду смотреть «Неоконченную пьесу», которую показывают ко дню его рождения! Сколько можно... Опять, в сотый раз, как дурак, лить слёзы над тем, что знаешь наизусть... Но не утерпел, нажал кнопочку на пульте. И, не глядя в телевизор, ходя по комнате, занимаясь своими делами - мысленно вижу всё кино от первого кадра до последнего, радуюсь встрече с каждым персонажем, каждой шутке, которая для меня давно превратилась в семейную репризу. Слышу шум дождя по водяной мембране: значит, мальчик стоит под зонтиком и смотрит на комариные кружочки на поверхности пруда, и следующим будет крупный план - он улыбается каплям на кончиках зонтичных спиц. Или вот - наступила тишина; значит, сейчас пронесут по первому плану зажжённую керосиновую лампу, и в кадре сгустится усадебный вечер...
Высший дар художника - сотворить для своего народа коллективную память, всем равно небезразличные картинки для разглядывания истреблённого революциями и войнами прошлого. Сколько их, таких, и в «Обломове», и в «Цирюльнике», и в «Утомлённых солнцем»! Перрон Белорусского вокзала с паровозными дымами. Масленичный торг у стен монастыря, похмельный генерал Радлов христосуется с лилипутом в наполеоновской треуголке. А как замечательно на обледенелой, заснеженной русской дороге Гостюхин запихивает огромный мотоцикл в тесный багажник «Фиата» и, придерживая крышку, раздражённо бросает обалдевшему итальянцу:
- Что ты за шóфер, если у тебя проволоки нету?
Или вот - с полотенцем на плече толпой идут по глиняному уклону купаться на речку; гавкает мегафон, клочьями расползается из радиорупора бодрая воскресная музыка. А потом неспешное чаепитие, дачное солнце в хрустале и на крахмальной белизне скатерти...
Перебираю, как семейный фотоальбом, улыбаюсь, кусаю губы... Спасибо, Никита Сергеич! Дай Вам Бог счастья и здоровья. Спасибо. Утешили.
