Лейтмотивом моего выступления будет следующее - уважаемые коллеги, давайте при оценке деятельности Русской православной церкви пользоваться теми же критериями, которые мы используем при оценке деятельности других конфессий.
Тогда мы сможем избежать тенденционзности, которая лишит наш анализ объективности.
По поводу общественно-политических достижений и упущенных возможностей Русской православной церкви в 90-е - нулевые годы.
Очевидно, огромным достижением Русской православной церкви в этот период явилось то, что православие стало восприниматься важнейшим идентификатором русской идентичности, потому что в начале 90-х с этим были очень большие проблемы.
Если в начале 90-х с православием себя идентифицировали примерно 24% населения, то сейчас где-то 75%. И это, во многом, заслуга Святейшего Патриархе Алексия II.
Много это или мало, важно или неважно, значимо или незначимо?
Да, в последние годы мы много сталкиваемся в нашей повседневной жизни с таким феноменом, когда какой-либо человек говорит: «Я православный», но при этом ни малейшего намёка на соблюдение христианской этики в быту, никаких знаний христианских догматов и даже, возможно, неумение перекреститься.
Как к этому относиться?
Если мы будем исходить из того, что ощущение этой идентичности ничего не стоит, (потому что человек всё-таки говорит, что он православный), мы очень сильно ошибёмся, потому что миссионерская стратегия всех конфессий в период миссионерского наступления изначально строится именно по такой схеме.
Если вы помните, ислам во времена … наступал именно по такой схеме - признание своей мусульманской идентичности, при полном отсутствии знаний, наплевательстве, вообще, по отношению к Корану, Мухаммеду, запрету на алкоголь и так далее.
Со временем это признание своей идентичности трансформировалось в более глубокое ощущение принадлежности к своей религиозной позиции.
Соответственно, дети людей с такой идентичностью стоят к этике и догматической традиции религии ближе, внуки ещё ближе, и так далее.
Поэтому, хотя нам кажется, что этот процесс не имеет какой-то общественно-культурной и национальной ценности - нельзя недооценивать этот процесс. Этот процесс очень важен.
И, вполне возможно, что иная стратегия (здесь много говорилось об обтекаемых формулировках, о пассивности, бездеятельности, о нежелании предпринимать какие-то активные миссионерские шаги) возможно, что иная стратегия привела бы к тому, что мы имели бы более сплочённое ядро, но с идентичностью дело обстояло бы гораздо хуже.
Неизвестно, что в стратегической перспективе лучше для Церкви. Это вопрос дискуссионный.
Моя точка зрения здесь заключается в том, что, при всех издержках нынешнего времени стратегически тот курс, который был избран - это курс правильный.
И его результаты говорят сами за себя - включение максимального числа людей в Церковь.
Это деятельность, которая строится по принципу «не оттолкнуть». Существуют разные оценки этой стратегии, мне кажется, что эта стратегия была правильной, потому что при грамотных шагах, которые будут сделаны уже в наше время, в десятые годы, она принесёт свои результаты.
Соответственно, не могу согласиться с тем, что общественно-политическая роль Русской православной церкви в 90-е годы была соглашательской.
Её отношения с властью, с администрацией Ельцина были вовсе не соглашательскими.
Особенно ситуация, которая сложилась после 1996 года, 1997 года, спор из-за «екатеринбургских останков» - это был открытый конфликт, против Церкви велась информационная война. Те, кто несогласен с этим, просто откройте центральные газеты, например, «Московский комсомолец», прочитайте, что там написано.
Весь компромат, который можно было выбросить на священноначалие, конечно, был выброшен. И по силе и агрессивности это не уступало тому, свидетелями чему мы были в 70-е годы, просто изменился вектор.
Роль Церкви в национальной мобилизации, в преодолении хаоса, в укреплении государственности, на мой взгляд, огромна, потому что именно благодаря Церкви был создан какой-то идеологический фон, на основе которого удалось в начале 2000-х годов предотвратить процесс распада страны и сохранить государственное единство Российской Федерации.
Можно, опять же, по-разному относиться к этим результатам, для кого-то это формально-юридическая показуха, но, я думаю, что, если бы этого не было, то мы бы рассуждали о перспективах русских как нации в куда менее презентабельной обстановке. Это очевидно.
Конфликт между социальными притязаниями Церкви и принципом светского государства - я не думаю, что такой конфликт возможен, если само государство осознает, что поддержка Церкви в социальной политике ему сейчас необходима.
Ситуация кризиса, я думаю, подтолкнёт государство к тому, чтобы сделать такие шаги.
Модели христианской политики для России, европейский исторический опыт. Опыт европейской христианской демократии сейчас пока ещё не осмыслен ни на уровне российской политологической науки, ни в практике политических партий.
Попытки создать карликовые христианско-демократические партии в начале 90-х годов, очевидно, не говорят о том, что сам потенциал обращения к этой теме утратил свою актуальность.
Тем более, что некое стремление к движению в этом направлении есть. Я купил журнал «Фома» по дороге и вижу, как высокопоставленные функционеры «Единой России» на страницах этого журнала публикуют некий текст, в котором пытаются таким-то образом подойти к этой теме.
Другое дело, что того потенциала, который сейчас есть у политических функционеров, недостаточно, чтобы обратиться к этой теме на оперативном уровне.
Я думаю, что наша задача заключается в том, чтобы создать тот фон, ту площадку для более углублённого изучения этой темы.
И, если говорить о европейском опыте, то я, прежде всего, упомянул бы опыт американский. Потому что опыт американских республиканцев, правых, как одной из ведущих сил в обществе, это очень важный опыт, который должен быть здесь осмыслен.
Я стараюсь говорить об этом везде, где присутствую, потому что представления об Америке во многом формируются голливудскими штампами, а реальная Америка, те процессы, благодаря которым она сохраняет за собой роль мирового лидера во многом связаны с той христианской политикой, которая реально проводится хотя бы на части этой территории, хотя бы частью этого политического класса.
Пусть эта часть не половина, не треть, а, допустим, четверть - я беру, к примеру, то количество сенаторов, которые проголосовали за инициативу Буша по стволовым клеткам 24 сенатора. Это очень много.
Термин «политическое православие» сам по себе мне представляется не очень корректным в силу того, что Русская православная церковь изначально очень тесно связана с процессом государственного строительства России.
И, если мы можем говорить о политическом исламе как о некоё системе, некоё идеологии, направленной на реализацию определённого специфического общественно-политического проекта, то в отношении Русской православной церкви я не думаю, что мы имеем дело с аналогичной тенденцией.
И я хотел бы напомнить, что сам по себе термин «политическое православие» был введён в оборот значительно раньше, чем его стали использовать представители нашей патриотической интеллигенции.
Этот термин был введён теми, кто сделал своей профессией так называемую борьбу с клерикализмом, борьбу с клерикальной опасностью и т.д.
Именно они, пусть это не было достаточно широко известно, но на уровне научной политологической дискуссии они стали говорить о «политическом православии» первыми.
Я думаю, что это говорит само за себя.
Я бы советовал, по крайне мере тем, кто Церкви симпатизирует, кто желает её более активного вовлечения в процессы государственного строительства, этого термина избегать.
О вызове внутренних расколов в Русской православной церкви. Я не думаю, что сейчас перед Русской православной церковью стоит угроза раскола в силу того, что её внутренняя структура не жёстко централизирована. И миф о корпорации - это миф политологического сообщества. Церковь - никакая не корпорация. Церковь, если брать организационную структуру - это нечто, прямо противоположное корпорации, где есть высочайшая степень самостоятельности авторитетного священника, высочайшая степень самостоятельности авторитетного епископа и так далее.
Поэтому нет причин, которые вынуждали бы инакомыслящих, тех, кто имеет какие-то собственные взгляды на ту или иную проблему, уходить в раскол.
Это причины просто отсутствуют.
Если есть желание идти в раскол ради раскола - это да. Но таких желающих, на самом деле, немного, и пример Диомида показал, что ничего эти люди не получают, никаких дивидендов ни информационных, ни политических, ни статусных. Эти действия бесполезны и бессмысленны.
Роль Церкви в ситуации социально-экономического кризиса. Я думаю, что, очевидно, эта роль будет возрастать, и я не думаю, что эта роль будет сводиться исключительно к тому, чтобы снимать психологические стрессы населения.
Очевидно, что сейчас у Церкви есть достаточный потенциал, чтобы начать диалог с бизнесом и предъявить, наконец, крупному бизнесу те претензии, которые могли бы быть предъявлены гораздо раньше, но для этого не было необходимых возможностей.
Всё таки, согласитесь, в 1990-м году Русская православная церковь, которую сейчас пытаются представить в виде мощнейшей корпорации, представляла собой структуру, в которой было всего лишь 6 тысяч священников. Это капля в море на огромную Россию - 6 тысяч священников, небольшое количество храмов.
Теперь ситуация изменилась, поэтому я думаю, что время для диалога с крупным бизнесом и с предъявлением крупному бизнесу претензий, которые касаются его социальной ответственности - это время, очевидно, наступит, и эти претензии будут в самое ближайшее время предъявлены.
И очевидно, что это будет, видимо, первый эпизод, когда та самая идентичность, которая кажется нам пустой, про которую говорят, что за ней ничего не стоит, заработает.
Будет поставлен вопрос - либо ты действуешь в рамках христианской этики, и тогда, соответственно, ты получаешь право именоваться православным, либо - нет, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
http://www.apn.ru/opinions/article21226.htm
.jpg)
