Отречение от Престола Государя Императора Николая Александровича Романова стало тяжелым испытанием для российской государственности. Возможно ли оценивать этот акт только с точки зрения формального права, государственной системы ценностей, или же как акт сугубо духовного, морального, нравственного порядка? Вопрос, на который до сих пор нет однозначного ответа. Между тем, от правильной оценки данного решения Государя и последовавшего за ним акта непринятия Престола Великим князем Михаилом Александровичем во многом зависит понимание политико-правового статуса российского Белого движения, его легальности и легитимности, основ его политической программы.
В задачу статьи не входит рассмотрение и оценка действий Совета министров, высших военных и гражданских чинов в Петрограде, в Ставке и на фронте, а также полулегальных и нелегальных революционных структур в период с 23 февраля по 2 марта 1917 г. Речь идет о другом. Для понимания особенностей формирования политико-правового базиса Белого движения гораздо важнее рассмотреть юридическую ситуацию, созданную актом отречения от Престола Государя Императора и непринятием Престола Великим Князем Михаилом Александровичем.
Данная статья представляет собой один из разделов подготовленной автором монографии "Белое дело в России. От Корнилова до Дитерихса. 1917-1922 гг.".
В период с февраля 1917 до конца 1920 - начала 1921 гг. ни в прессе, ни, тем более, в официальных заявлениях каких-либо "государственных образований", возникших на территории бывшей Единой России, не поднимался вопрос о "подлинности" отречения, о его соответствии законодательству Российской Империи и его правовых последствиях. Исключением были только частные высказывания, сделанные на проходивших весной-осенью 1918 г. в Киеве монархических собраниях. Правда, на них речь шла о возможности каким-то образом "дезавуировать отречение", то есть добиться того, чтобы Государь сам отказался от принятого им решения. Отсутствие публичных, официальных заявлений о "незаконности отречения", отчасти объяснялось отрицанием идеи сохранения монархии в любой форме со стороны социалистических партий, имевших в то время значительное политическое и общественное влияние. "Демократическая, федеративная Республика" - лозунг, разделявшийся широкой социалистической коалицией. Не чуждыми данной идее оказались и кадеты, и даже немалая часть тех, кто до февраля 1917 г. заявлял о своих монархических принципах. Не подвергалась сомнению также законность последующих за ним актов о непринятии власти другими представителями Дома Романовых.
С 1920/1921 гг. отношение к отречению и его политико-правовым последствиям существенно изменилось. Были разгромлены основные военные фронты Белого движения в России, большая часть представителей "несоциалистической общественности" и военных оказались в Зарубежье. Военные, в большинстве, продолжали оставаться на позиции безусловной поддержки лозунга "непредрешения" и идеологии Белого движения, отстаивавшей традиционный в России тезис "армия - вне политики". Для представителей правых и правоцентристских кругов монархическая идея оставалась принципиальной формой выражения своей позиции, она усиливала обособленность их положения в системе политических партий и организаций Русского Зарубежья.
Публичные заявления, ставившие под сомнение как правомерность отречения, так и гибель Царской Семьи, были сделаны во время работы Съезда хозяйственного восстановления России, проходившего в баварском городе Бад-Рейхенгалль 29 мая - 5 июня 1921 г. 1 июля 1921 г. в журнале "Двуглавый орел", печатавшем отчеты о работе съезда, был полностью опубликован доклад бывшего товарища председателя Главного совета "Союза русского народа" В.П. Соколова-Баранского. В разделе доклада "Организация Русской Государственной Власти", говорилось о нарушении правовой традиции: "…Ни одним компетентным учреждением не установлен факт смерти Государя Императора Николая II, Его Сына - Наследника Цесаревича Алексея Николаевича и Брата, Великого Князя Михаила Александровича. Наоборот, в некоторой части монархических кругов есть убеждение, что они спаслись и скрываются, и что отречения их - Государя Императора Николая II, как насильственно исторгнутое и незаконное за Сына, не действительно, а Великого Князя Михаила Александровича, как условное до Учредительного собрания - незаконно…" "Основные законы, определяющие порядок и права дальнейшего Престолонаследия, позволяют разные толкования, а, следовательно, могут привести в зависимости от этого толкования к тому или иному лицу Династии Романовых…" (1).
Данный доклад не был утвержден съездом в качестве итогового документа, но при этом официально был провозглашен принцип "легитимизма", продекларированный как возврат к правовым нормам Основных законов Российской Империи: "Единственный путь к возрождению великой, сильной и свободной России - есть восстановление в ней монархии, возглавляемой законным Государем из Дома Романовых согласно основным законам Российской Империи". Постановление декларировало возврат к Основным законам лишь в части установления общего принципа формы правления, а в остальном (организация аппарата власти, государственное устройство, земельный вопрос) съезд остался на позициях "непредрешения", повторяя по существу установки Белого движения.
Решения рейхенгалльского съезда продемонстрировали очевидное стремление восстановить принцип правопреемственности, разорванной революционными событиями 1917 г. Для Белого движения разрыв правопреемственности определялся, главным образом, тремя датами: моментом непринятия Престола Великим князем Михаилом Александровичем в марте 1917 г., приходом к власти большевиков в октябре 1917 г. и разгоном Учредительного собрания. Участники Рейхенгалльского съезда признавали законным правопреемство только на уровне "дофевральском". Это означало, прежде всего, необходимость пересмотра правовых норм и правовых последствий, связанных с отречением Государя Императора. Принятое Съездом "Обращение ко всем русским" так представляло неприглядную картину отречения: "…Кучка людей, не имевших ни способностей к строительству государственному, ни авторитета в народе, дерзостно протянула руки к древнему Венцу Мономахову, обманом убедив Государя, что Его отречение от Престола необходимо для блага народного. И Русский Царь, в годину тяжкой войны не желая поднимать междоусобной брани, в святой покорности воле Божией, сошел со своего Престола, предоставив народу русскому, как требовали его самозваные вожаки, самому по-новому перестроить старый родной дом русский…" (2) Поскольку Николай II своим отречением не предоставлял "народу русскому… перестроить родной дом" - налицо явное "совмещение" актов Николая II и Михаила Александровича, вероятно допущенное в пропагандистских целях.
Декларирование "легитимизма" престолонаследия должно было сопровождаться определением "имени возглавителя" государственной системы будущей Российской Империи, для чего съезду требовалось сосредоточиться на разработке правового механизма восстановления монархии. В качестве варианта сенатором А.В. Бельдгардтом предлагалось ввиду отсутствия кандидата на Престол ограничиться установлением Местоблюстителя Престола ("законы не предусматривают незамещенного Престола"), который должен быть определен Государыней Императрицей Марией Феодоровной "как венчанной Царицей и Помазанницей Божией". Затем следовало созвать Сенат для разрешения вопроса об "имени" "исключительно в духе Основных законов". Отмечалась важность восстановления именно "Императорского Сената", в персональном составе, действовавшем до марта 1917 г., причем игнорировался факт, что эти "сенаторы дореволюционного времени" ранее утвердили акты Николая II и Михаила Александровича. Не "предрешая" самого "имени", Марии Феодоровне предполагалось указать на "популярность" в Зарубежье и в России, в частности среди военных, Великого князя Николая Николаевича (3).
Резолюции съезда вырабатывались в контексте решения вопросов о Престолоблюстителе (26 июля 1922 г.) и, затем, - об Императоре Всероссийском (31 августа 1924 г.). Однако их реализация произошла, как известно, не по рекомендации Вдовствующей Императрицы и не по утверждению Правительствующего Сената, а исключительно по личной инициативе Великого князя Кирилла Владимировича, самопровозглашение которого было осуждено, как членами Дома Романовых, так и многими монархическими организациями. Основанием для самопровозглашения стала уверенность в невозможности спасения кого-либо из Семьи последнего Императора и Великого Князя Михаила Александровича, а также объявленное Кириллом Владимировичем "старшинство в Роде Царском". Однако, право "старейшего Члена Дома Романовых" по мужской линии фактически признавалось за Великим князем Николаем Николаевичем, хотя у него и не было детей - наследников. Поведение Кирилла Владимировича во время Февральской революции, когда он, еще до отречения Государя 1 марта 1917 г., фактически первым среди Романовых заявил о своей верности Временному комитету Государственной Думы (вместе с подчиненным ему Гвардейским экипажем) многими осуждалось (4). Существовала и еще причина, препятствующая занятию Престола именно Кириллом Владимировичем. Его мать, Великая княгиня Мария Павловна, была лютеранкой и перешла в православие лишь в 1908 г. (через 34 года после свадьбы). Кирилл был рожден от неправославной матери и, согласно статье 185-й Основных законов Российской Империи, мог претендовать на Российский Престол лишь в случае отсутствия мужчин наследников, рожденных от православных браков ("Брак мужеского лица Императорского Дома, могущего иметь право на наследование Престола, с особою другой веры совершается не иначе, как по восприятии ею православного исповедания") (5).
Тем не менее, в начале 1920-х гг. благодаря рейхенгалльским декларациям в Русском Зарубежье сложилось мнение о правомерности действий Великого князя Кирилла Владимировича и, соответственно, незаконности актов Николая II и Великого князя Михаила Александровича. Первым серьезным обоснованием этих двух по сути своей противоречивых тезисов стала брошюра сенатора Н. Корево "Наследование Престола по Основным Государственным законам". Написанная осенью 1921 г. и изданная в Париже в 1922 г. она нацелена была на обоснование законности действий Великого князя Кирилла, провозгласившего себя носителем "легитимизма". К сожалению, и позднее, в период 1920-х - 1970-х гг., немалая часть мемуарной литературы, публицистики и историографии Русского Зарубежья, а затем и постсоветской России встала на точку зрения "незаконности" отречения, опираясь исключительно на аргументацию Корево. Сенатор, большую часть брошюры посвятивший обоснованию прав Кирилла Владимировича, начинал изложение тезисом о "невозможности отречения" в принципе. Вывод, сделанный сенатором, выглядел политической декларацией, соответствующей провозглашенным в Зарубежье легитимистским позициям: "…Для возвращения Государства Российского к законной жизни следует вернуться на законную почву и, отринув появившиеся под насилием революции противные Основным законам и неправильно именуемые манифестами акты и документы, восстановить законное преемство Законной Верховной Власти…" (6).
Ссылки на легальность и легитимность стали весьма популярны среди сторонников Кирилла Владимировича. Это вызвало несогласие с резолюциями Рейхенгалля, предусматривавшими определение Главы Царствующего Дома решением "старейшей" Государыни Императрицы Марии Федоровны. Оспаривая решения съезда, "кирилловцы" апеллировали исключительно к тезису о "старшинстве в роде Царском", согласно "Основным законам". При этом они утверждали как порочность "революционного правотворчества" после февраля 1917 г., так и невозможность "престарелой" Императрице решать вопрос о Блюстителе Престола (7).
Одновременно с этим продолжалась "атака справа" на военные структуры, остатки Русской армии генерал-лейтенанта П.Н. Врангеля, твердо отстаивавшего принципы "непредрешения". В своем письме, накануне нового, 1922-го года, председателю Высшего монархического совета Н.Е. Маркову 2-му Врангель отвечал, что "заветы Русской армии", это - "освобождение Отечества, не предрешая форм его грядущего государственного бытия…" (8).
В 1921 г. в журнале "Двуглавый орел" начали публиковаться статьи резко критикующие политический курс Белого движения, ставящие под сомнение весь смысл "белой борьбы", направленные на дискредитацию позиции Врангеля и всех его предшественников в 1917-1920 гг., уравнивание Белого движения и "революционного прошлого" 1917 года. Анализируя "причины неудач белых выступлений" в Сибири, на белом Юге, в Крыму, в данных статьях подчеркивалось: "…Народ не мог поверить в прочность белого дела Врангеля, ибо не было главного условия для успеха: за генералом Врангелем не было Русского Царя", "…Февральские академики революции со своим жалким Временным правительством пали потому, что пытались ввести революцию в рамки закона, пали потому, что хотели узаконить само беззаконие. Колчак и Деникин, объявившие себя преемственными продолжателями дела Временного правительства (это абсолютно не соответствовало действительности. - В.Ц.), также пали, не могли не пасть, ибо их дело было насквозь пропитано все тою же разлагающей керенщиной и интеллигентщиной, которые однажды уже погубили Россию…"
Данные оценки стали типичны не только в эмигрантской публицистике 1920-х гг., но и перешли, совершенно не изменившись, во многие произведения последующих десятилетий. Характерно, что критика Белого движения и белых армий исходила, преимущественно от тех, кто либо косвенно участвовал в движении, либо участвовал кратковременно и не занимал в период 1917-1920 гг. каких-либо влиятельных должностей в белых государственных структурах. Характерно и то, что одним из первых активных критиков военного руководства Белого движения (на рейхенгалльском съезде) стал генерал от инфантерии И.И. Мрозовский, отказавшийся в феврале 1917 г. "подавить бунт" в Москве, несмотря на имеющиеся полномочия (должность командующего Московским военным округом) (9).
Из этих предпосылок следовал еще один тезис, высказанный на страницах все того же "Двуглавого орла": "Монархисты по прежнему оставались верными своему законному Императору, а изданный от Его Имени акт отречения признавали ничтожным, ибо акт исходил из неволи и не был законным манифестом Императора …с той минуты, как не стало в России законного Царя, не стало и закона…" (10).
Рассматривая правовую основу акта отречения Государя, прежде всего, нельзя утверждать, что акт отречения есть следствие насилия, обмана и иных форм принуждения в отношении Государя. Тезис о "принуждении Государя" опровергается, в частности, текстом так называемого "прощального слова" к армии, написанного Николаем II 8 марта 1917 г. и изданного начальником штаба Верховного Главнокомандующего генерал-адъютантом М.В. Алексеевым в форме приказа № 371. В нем, в полном осознании совершенного, получают закономерное развитие основные положения акта об отречении, свидетельствуется о фактической преемственности власти от Государя к Временному правительству: "В последний раз обращаюсь к вам, горячо любимые мною войска. После отречения Мною за себя и за сына Моего от Престола Российского власть передана Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия… Кто думает теперь о мире, кто желает его, тот - изменник Отечества, его предатель… Исполняйте же ваш долг, защищайте доблестно нашу великую Родину, повинуйтесь Временному правительству, слушайтесь ваших начальников, помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу…" (11).
Ни дневниковые записи Государя, ни свидетельства тех, кто находился рядом с ним в эти дни или вел переговоры по телеграфу, не содержат фактов насилия. "Уместно самым категорическим образом отвергнуть и опровергнуть все слухи о том, что командированными лицами производились какие-то насильственные действия, произносились угрозы, с целью побуждения Императора Николая II к отречению" - вспоминал председатель IV Государственной Думы М.В. Родзянко (12).
Конечно, следуя логике "заговора" против Николая II (в задачу статьи не входит рассмотрение и нравственная или правовая оценка действий высших военных и гражданских чинов, депутатов Государственной Думы, сенаторов и министров в дни февральской революции в Петрограде), можно предположить, что насилие было бы применено к Государю в случае его категорического отказа от отречения (13). Но добровольное решение Николая Александровича отречься от Престола исключило возможность принуждения.
Таким образом, акт отречения следует признать выражением свободной воли Государя. Напомним еще раз слова этого великого и трагического акта: "…В эти решительные дни в жизни России, почли МЫ долгом совести облегчить народу НАШЕМУ тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государственною Думою признали МЫ за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с СЕБЯ Верховную власть. Не желая расстаться с любимым Сыном НАШИМ, МЫ передаем наследие НАШЕ Брату НАШЕМУ Великому Князю МИХАИЛУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ и благословляем ЕГО на вступление на Престол Государства Российского. Заповедуем Брату НАШЕМУ править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях, на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу. Во имя горячо любимой родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего долга перед ним, повиновением Царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ЕМУ,-вместе с представителями народа, вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и силы. Да поможет Господь Бог России…".
В российской правовой системе, в отличие от конституционных норм многих других государств, сочетались традиции Православной государственности и нормы государственного права. Юридические и нравственные принципы совмещались, в частности, в соблюдении обета даваемого при Помазании на Царство. Отречение от Престола Государя и, тем более, отречение за Наследника, по мнению Корево, становилось, прежде всего, нарушением обета о неизменности законов о Престолонаследии. "С религиозной точки зрения отречение Монарха - Помазанника Божия - является противоречащим акту Священного Его Коронования и Миропомазания; оно возможно было бы лишь путем пострига…" (14).
На самом деле, существо законов не искажалась Государем ни в правовом, ни в нравственном, ни в "прецептивном" отношениях. Отречение от Престола, как правовой акт, предусматривалось статьей 37-й Свода Основных Законов: "При действии правил… о порядке наследия Престола, лицу, имеющему на оный право, предоставляется свобода отрещись от сего права в таких обстоятельствах, когда за сим не предстоит никакого затруднения в дальнейшем наследовании Престола". Статья 38-я подтверждала: "Отречение таковое, когда оно будет обнародовано и обращено в закон, признается потом уже невозвратным". Толкование этих двух статей до 1917 и 1921 гг., не вызывало сомнений. В курсе государственного права, написанном профессором П. Коркуновым, отмечалось: "Может ли уже вступивший на Престол отречься от него? Так как Царствующий Государь, несомненно, имеет право на Престол, а закон предоставляет всем, имеющим право на Престол, и право отречения, то надо отвечать на это утвердительно…" (15).
Ссылки на отсутствие права отречения в акте Императора Павла I (5 апреля 1797 г.), установившего порядок Престолонаследия в Доме Романовых, несостоятельны по той причине, что данный акт предусматривал только порядок наследования в его роде. При этом акт Павла I предусматривал отречение наследников от чужого Престола для занятия Престола Российского. То есть отречение не исключалось, а просто не предусматривалось в данном, конкретном акте.
Неразрешимых "затруднений в дальнейшем наследовании Престола" отречение Государя не должно было создать, поскольку Великий Князь Михаил Александрович считался Наследником Престола еще до момента рождения цесаревича Алексея Николаевича. Наследники Михаила должны были продолжить династию в случае оставления им Престола. На момент составления и подписания акта об отречении Государь не мог знать о намерениях своего младшего брата в отношении Престола.
Отказываясь от безоговорочного понимания "прецептивного характера" законодательства "О порядке наследия Престола", Корево признавал, что "свобода отречения предоставляется данному Члену Императорского Дома лишь лично за себя, без предоставления Ему права отрещись за наследников своих" (16). Действительно, мировая история не знает фактов произвольного отречения одних членов Царствующего Дома за других, если только эти действия не имели насильственного характера по отношению к тем, кого лишали прав престолонаследия, не вызывались утратой ими дееспособности, или не диктовались соображениями государственной безопасности.
Отречение могло считаться абсолютно неправомерным в случае, если оно совершалось бы за совершеннолетнего, полностью право- и дееспособного члена Царствующего Дома или Наследника Престола. Но Государь отрекался за своего сына Алексея, достигшего в феврале 1917 г. лишь 12 с половиной лет (совершеннолетие наступало в 16 лет). Государь не нарушал законов, а действовал в полном соответствии со статьей 199-й, согласно которой "попечение о малолетнем лице Императорской Фамилии принадлежит его родителям; в случае же кончины их, или иных, требующих назначения опеки, обстоятельств, попечение как о личности, так и об имуществе малолетнего и управление его делами вверяется опекуну". Несовершеннолетний Цесаревич не мог и не имел права единолично издавать каких-либо законодательных актов (в том числе о принятии Престола или отречении от оного). По оценке депутата III и IV Государственной Думы, члена фракции "Союза 17 октября", Н.В. Савича "Цесаревич Алексей Николаевич был еще ребенком, никаких решений, имеющих юридическую силу, он принимать не мог. Следовательно, не могло быть попыток заставить его отречься или отказаться занять Престол" (17). И хотя 199-я статья не говорит об отречении как таковом, совершенно очевидно, что слова "попечение о личности" и "управление делами" относятся и к действующему государственному статусу несовершеннолетнего Наследника, а не касаются исключительно воспитательных вопросов.
Как свидетельствуют источники, первоначальный текст акта об отречении соответствовал варианту, полностью предусмотренному Основными Законами, а именно: "…В тяжелую годину ниспосланных тяжких испытаний для России Мы, не имея сил вывести Империю из тяжкой смуты, переживаемой страной перед лицом внешнего врага, за благо сочли, идя навстречу желаниям русского народа, сложить бремя врученной нам от Бога власти. Во имя величия возлюбленного русского народа и победы над лютым врагом призываем благословение Бога на сына Нашего, в пользу которого отрекаемся от Престола Нашего. Ему до совершеннолетия - регентом брата Нашего Михаила Александровича..." (18). Тем самым, Наследник вступал бы на Престол при регентстве Михаила Романова. Данная процедура могла полностью вписаться в законодательную систему Российской Империи. Но Государь отказался от нее после консультаций с профессором С.П. Федоровым, заявившем о неизлечимости болезни Наследника (гемофилия), и принял решение об отречении за сына ("я не могу расстаться с Алексеем…, раз его здоровье не позволяет, то я буду иметь право оставить его при себе") (19).
Аналогии с гражданским правом (опекун не мог отказаться от наследства, передаваемого наследнику), во-первых, несостоятельны по причине различной природы права (гражданское и государственное право разнятся в своих объектах и субъектах), и, во-вторых, не применимы к акту отречения Николая II. Действительно, правовая основа опекунства, согласно Основным законам, предусматривала возможность "правительства и опеки" (то есть главы власти и главы семьи) в "одном лице совокупно или же раздельно". При первоначальном варианте отречения от Престола "правительство" передавалось Михаилу Александровичу, а опекуном становился бы Николай II. В этом случае он оставался членом Дома Романовых, а не носителем власти. Еще 1 августа 1904 г., после рождения Цесаревича, Николай II Высочайшим Манифестом утвердил: "На случай кончины Нашей, прежде достижения Любезнейшим Сыном Нашим… совершеннолетия, назначили Правителем Государства до Его совершеннолетия, Брата Нашего Великого Князя Михаила Александровича". И хотя 30 декабря 1912 г. этот Манифест был отменен (в частности, по причине неравного (морганатического) брака Михаила Романова), акт отречения в первоначальной редакции должен был бы восстановить статус Михаила в качестве Правителя Государства.
Противники отречения за Наследника склонны были уравнять акт отречения Николая II с фактом его кончины (20). Приводилась ссылка на статью 44-ю Основных Законов, согласно которой "…по кончине Его (Государя Императора. - В.Ц.), правительство государства и опека над лицом Императора в малолетстве принадлежат отцу или матери". Также, согласно статье 200-й "Каждому лицу Императорского Дома предоставляется, на случай своей кончины, назначить опекуна к остающимся после него малолетным его поколения, и если духовное о том распоряжение при жизни завещателя утверждено Государем, то оное долженствует быть исполнено в полной его силе". По статье 201-й: "Когда завещание умершего не было утверждено при жизни его Самим Императором, или завещания такового вовсе не окажется, то попечение над оставшимися его поколения принимает Император на Себя, и в таком случае опекун назначается Высочайшею властию".
Но Николай Александрович Романов был жив и как член Царствующего Дома и как, условно говоря, "физическое лицо". По статье 141-й "Кончина Особ Императорского Дома означается так же, как и рождение их, в родословной книге". Акт отречения никоим образом не мог быть приравнен к кончине.
Следует учитывать то, что акт отречения за себя и за сына был единым и утверждался в качестве официально последнего и единого акта Царствующего Императора. Тем самым не нарушалась и 43-я статья, согласно которой "Назначение Правителя и Опекуна, как в одном лице совокупно, так и в двух лицах раздельно, зависит от воли и усмотрения Царствующего Императора…". Николай II прецедентно, единолично разрешал вопрос и о Правителе и об опекуне: он стал уже не нужен, так как Алексей Николаевич Романов также утрачивал свой статус Наследника Цесаревича.
Единственной, хотя и весьма неопределенной правовой перспективой, могло бы стать обжалование решения своего отца самим Цесаревичем и заявление о своих правах на Престол согласно степени родства. Но и подобное, гипотетическое положение могло бы возникнуть не ранее совершеннолетия Алексея Николаевича Романова (то есть в 1920 г.) и лишь в том случае, если бы "Основные законы" не были бы к этому моменту пересмотрены Учредительным собранием или преемником Престола Михаилом Александровичем Романовым, как это и предусматривалось отречением Николая II.
Продолжение следует
Примечания
1 Двуглавый орел. Берлин. 1 (14) июля 1921 г. № 11. С. 19-20.
2 Двуглавый орел. Берлин. 1 (14) июня 1921 г. № 9. С. 3.
3 Гершельман А.С.Эмиграция // Верная Гвардия. М., 2008. С. 521-524.
4 Обращение Представителя Августейшего Блюстителя Престола // Русское дело. Белград. 21 сентября 1922 г. № 175; Как погибала Россия. Письмо М.В. Родзянко по поводу обращения Великого Князя Кирилла Владимировича // Русское дело. Белград. 13 октября 1922 г. № 192.
5 ГА РФ. Ф. 5912. Оп. 1. Д. 279. Лл. 10-11; Гершельман А.С. Указ. cоч. C. 575, 621, Савич Н.В. После исхода. Парижский дневник. 1921-1923 гг. М., 2008. С. 260; см также: Назаров М.В. Кто наследник Российского Престола? М., 1996. Здесь и далее в настоящем разделе - ссылки на статьи Основных Государственных Законов (Собрание Узаконений/ 1906 г., отд. 1, № 98), а по вопросам Престолонаследия - на Полное Собрание законов Российской Империи (Собрание Третье. № 5868, 23 марта 1889 г.)/
6 Корево Н. Наследование Престола по Основным Государственным законам. Париж, 1922. С. 12-15, 43.
7 Открытое письмо рядовых Русских людей, вынесших на плечах своих германскую войну и антибольшевистское движение, членам Парижского Монархического совещания. Мюнхен, 1921. С. 14, 18-19.
8 Даватц В. Годы. Очерки пятилетней борьбы, Белград, 1926. С. 54-55.
9 Статьи Н. Тальберга, Н. Маркова 2-го, Г.В. Немировича-Данченко, С. Толстого-Милославского и др. в журнале "Двуглавый Орел" (Берлин): № 3, 1 (14) марта 1921 г.; № 9, 1 (14) июня 1921 г.; № 10, 15 (28) июня 1921 г.; № 20, 15 (28) ноября 1921 г.; № 17, 1 (14) октября 1921 г.
10 Двуглавый орел. Берлин. 14(27) сентября 1920 г. № 1. С. 2, 4.
11 Мельгунов С.П. Судьба Императора Николая II после отречения. Париж, 1951. С. 39-40.
12 Родзянко М.В. Государственная Дума и февральская революция // Архив русской революции. Берлин, 1922. Т. VI. С. 61; см. также опубликованные свидетельства: Отречение Николая II. Воспоминания очевидцев. Сборник. Л., 1927, Савич С.С. Отречение от Престола Николая II // Отечество, Архангельск/ 10 января 1919 г.; 11 января 1919 г.; 12 января 1919 г.; Демидов И. Три революционера // Дни. Берлин. 21 июля 1923 г. № 219.
13 Из воспоминаний А.И. Гучкова. Заговор // Последние новости. Париж. 9 сентября 1936 г. № 5647; 13 сентября 1936 г. № 5651.
14 Корево Н. Указ. соч. С. 28.
15 Коркунов П. Государственное право. СПб., 1904. Т. 1. С. 230.
16 Корево Н. Указ. соч. С. 30.
17 Савич Н.В. Воспоминания. СПб, 1993. С. 220.
18 Отречение Николая II. Воспоминания очевидцев. Л., 1927. С. 109-110, 222.
19 Мордвинов А.А. Последние дни Императора // Отречение Николая II. Воспоминания очевидцев. Л., 1927. С. 109-110.
20 Набоков В.Д. Временное правительство и большевистский переворот. Лондон, 1988. С. 27.
В задачу статьи не входит рассмотрение и оценка действий Совета министров, высших военных и гражданских чинов в Петрограде, в Ставке и на фронте, а также полулегальных и нелегальных революционных структур в период с 23 февраля по 2 марта 1917 г. Речь идет о другом. Для понимания особенностей формирования политико-правового базиса Белого движения гораздо важнее рассмотреть юридическую ситуацию, созданную актом отречения от Престола Государя Императора и непринятием Престола Великим Князем Михаилом Александровичем.
Данная статья представляет собой один из разделов подготовленной автором монографии "Белое дело в России. От Корнилова до Дитерихса. 1917-1922 гг.".
Первые заявления о "незаконности отречения"
 |
| Имперетор Николай II |
С 1920/1921 гг. отношение к отречению и его политико-правовым последствиям существенно изменилось. Были разгромлены основные военные фронты Белого движения в России, большая часть представителей "несоциалистической общественности" и военных оказались в Зарубежье. Военные, в большинстве, продолжали оставаться на позиции безусловной поддержки лозунга "непредрешения" и идеологии Белого движения, отстаивавшей традиционный в России тезис "армия - вне политики". Для представителей правых и правоцентристских кругов монархическая идея оставалась принципиальной формой выражения своей позиции, она усиливала обособленность их положения в системе политических партий и организаций Русского Зарубежья.
Публичные заявления, ставившие под сомнение как правомерность отречения, так и гибель Царской Семьи, были сделаны во время работы Съезда хозяйственного восстановления России, проходившего в баварском городе Бад-Рейхенгалль 29 мая - 5 июня 1921 г. 1 июля 1921 г. в журнале "Двуглавый орел", печатавшем отчеты о работе съезда, был полностью опубликован доклад бывшего товарища председателя Главного совета "Союза русского народа" В.П. Соколова-Баранского. В разделе доклада "Организация Русской Государственной Власти", говорилось о нарушении правовой традиции: "…Ни одним компетентным учреждением не установлен факт смерти Государя Императора Николая II, Его Сына - Наследника Цесаревича Алексея Николаевича и Брата, Великого Князя Михаила Александровича. Наоборот, в некоторой части монархических кругов есть убеждение, что они спаслись и скрываются, и что отречения их - Государя Императора Николая II, как насильственно исторгнутое и незаконное за Сына, не действительно, а Великого Князя Михаила Александровича, как условное до Учредительного собрания - незаконно…" "Основные законы, определяющие порядок и права дальнейшего Престолонаследия, позволяют разные толкования, а, следовательно, могут привести в зависимости от этого толкования к тому или иному лицу Династии Романовых…" (1).
Данный доклад не был утвержден съездом в качестве итогового документа, но при этом официально был провозглашен принцип "легитимизма", продекларированный как возврат к правовым нормам Основных законов Российской Империи: "Единственный путь к возрождению великой, сильной и свободной России - есть восстановление в ней монархии, возглавляемой законным Государем из Дома Романовых согласно основным законам Российской Империи". Постановление декларировало возврат к Основным законам лишь в части установления общего принципа формы правления, а в остальном (организация аппарата власти, государственное устройство, земельный вопрос) съезд остался на позициях "непредрешения", повторяя по существу установки Белого движения.
Решения рейхенгалльского съезда продемонстрировали очевидное стремление восстановить принцип правопреемственности, разорванной революционными событиями 1917 г. Для Белого движения разрыв правопреемственности определялся, главным образом, тремя датами: моментом непринятия Престола Великим князем Михаилом Александровичем в марте 1917 г., приходом к власти большевиков в октябре 1917 г. и разгоном Учредительного собрания. Участники Рейхенгалльского съезда признавали законным правопреемство только на уровне "дофевральском". Это означало, прежде всего, необходимость пересмотра правовых норм и правовых последствий, связанных с отречением Государя Императора. Принятое Съездом "Обращение ко всем русским" так представляло неприглядную картину отречения: "…Кучка людей, не имевших ни способностей к строительству государственному, ни авторитета в народе, дерзостно протянула руки к древнему Венцу Мономахову, обманом убедив Государя, что Его отречение от Престола необходимо для блага народного. И Русский Царь, в годину тяжкой войны не желая поднимать междоусобной брани, в святой покорности воле Божией, сошел со своего Престола, предоставив народу русскому, как требовали его самозваные вожаки, самому по-новому перестроить старый родной дом русский…" (2) Поскольку Николай II своим отречением не предоставлял "народу русскому… перестроить родной дом" - налицо явное "совмещение" актов Николая II и Михаила Александровича, вероятно допущенное в пропагандистских целях.
Декларирование "легитимизма" престолонаследия должно было сопровождаться определением "имени возглавителя" государственной системы будущей Российской Империи, для чего съезду требовалось сосредоточиться на разработке правового механизма восстановления монархии. В качестве варианта сенатором А.В. Бельдгардтом предлагалось ввиду отсутствия кандидата на Престол ограничиться установлением Местоблюстителя Престола ("законы не предусматривают незамещенного Престола"), который должен быть определен Государыней Императрицей Марией Феодоровной "как венчанной Царицей и Помазанницей Божией". Затем следовало созвать Сенат для разрешения вопроса об "имени" "исключительно в духе Основных законов". Отмечалась важность восстановления именно "Императорского Сената", в персональном составе, действовавшем до марта 1917 г., причем игнорировался факт, что эти "сенаторы дореволюционного времени" ранее утвердили акты Николая II и Михаила Александровича. Не "предрешая" самого "имени", Марии Феодоровне предполагалось указать на "популярность" в Зарубежье и в России, в частности среди военных, Великого князя Николая Николаевича (3).
Резолюции съезда вырабатывались в контексте решения вопросов о Престолоблюстителе (26 июля 1922 г.) и, затем, - об Императоре Всероссийском (31 августа 1924 г.). Однако их реализация произошла, как известно, не по рекомендации Вдовствующей Императрицы и не по утверждению Правительствующего Сената, а исключительно по личной инициативе Великого князя Кирилла Владимировича, самопровозглашение которого было осуждено, как членами Дома Романовых, так и многими монархическими организациями. Основанием для самопровозглашения стала уверенность в невозможности спасения кого-либо из Семьи последнего Императора и Великого Князя Михаила Александровича, а также объявленное Кириллом Владимировичем "старшинство в Роде Царском". Однако, право "старейшего Члена Дома Романовых" по мужской линии фактически признавалось за Великим князем Николаем Николаевичем, хотя у него и не было детей - наследников. Поведение Кирилла Владимировича во время Февральской революции, когда он, еще до отречения Государя 1 марта 1917 г., фактически первым среди Романовых заявил о своей верности Временному комитету Государственной Думы (вместе с подчиненным ему Гвардейским экипажем) многими осуждалось (4). Существовала и еще причина, препятствующая занятию Престола именно Кириллом Владимировичем. Его мать, Великая княгиня Мария Павловна, была лютеранкой и перешла в православие лишь в 1908 г. (через 34 года после свадьбы). Кирилл был рожден от неправославной матери и, согласно статье 185-й Основных законов Российской Империи, мог претендовать на Российский Престол лишь в случае отсутствия мужчин наследников, рожденных от православных браков ("Брак мужеского лица Императорского Дома, могущего иметь право на наследование Престола, с особою другой веры совершается не иначе, как по восприятии ею православного исповедания") (5).
Тем не менее, в начале 1920-х гг. благодаря рейхенгалльским декларациям в Русском Зарубежье сложилось мнение о правомерности действий Великого князя Кирилла Владимировича и, соответственно, незаконности актов Николая II и Великого князя Михаила Александровича. Первым серьезным обоснованием этих двух по сути своей противоречивых тезисов стала брошюра сенатора Н. Корево "Наследование Престола по Основным Государственным законам". Написанная осенью 1921 г. и изданная в Париже в 1922 г. она нацелена была на обоснование законности действий Великого князя Кирилла, провозгласившего себя носителем "легитимизма". К сожалению, и позднее, в период 1920-х - 1970-х гг., немалая часть мемуарной литературы, публицистики и историографии Русского Зарубежья, а затем и постсоветской России встала на точку зрения "незаконности" отречения, опираясь исключительно на аргументацию Корево. Сенатор, большую часть брошюры посвятивший обоснованию прав Кирилла Владимировича, начинал изложение тезисом о "невозможности отречения" в принципе. Вывод, сделанный сенатором, выглядел политической декларацией, соответствующей провозглашенным в Зарубежье легитимистским позициям: "…Для возвращения Государства Российского к законной жизни следует вернуться на законную почву и, отринув появившиеся под насилием революции противные Основным законам и неправильно именуемые манифестами акты и документы, восстановить законное преемство Законной Верховной Власти…" (6).
Ссылки на легальность и легитимность стали весьма популярны среди сторонников Кирилла Владимировича. Это вызвало несогласие с резолюциями Рейхенгалля, предусматривавшими определение Главы Царствующего Дома решением "старейшей" Государыни Императрицы Марии Федоровны. Оспаривая решения съезда, "кирилловцы" апеллировали исключительно к тезису о "старшинстве в роде Царском", согласно "Основным законам". При этом они утверждали как порочность "революционного правотворчества" после февраля 1917 г., так и невозможность "престарелой" Императрице решать вопрос о Блюстителе Престола (7).
Одновременно с этим продолжалась "атака справа" на военные структуры, остатки Русской армии генерал-лейтенанта П.Н. Врангеля, твердо отстаивавшего принципы "непредрешения". В своем письме, накануне нового, 1922-го года, председателю Высшего монархического совета Н.Е. Маркову 2-му Врангель отвечал, что "заветы Русской армии", это - "освобождение Отечества, не предрешая форм его грядущего государственного бытия…" (8).
В 1921 г. в журнале "Двуглавый орел" начали публиковаться статьи резко критикующие политический курс Белого движения, ставящие под сомнение весь смысл "белой борьбы", направленные на дискредитацию позиции Врангеля и всех его предшественников в 1917-1920 гг., уравнивание Белого движения и "революционного прошлого" 1917 года. Анализируя "причины неудач белых выступлений" в Сибири, на белом Юге, в Крыму, в данных статьях подчеркивалось: "…Народ не мог поверить в прочность белого дела Врангеля, ибо не было главного условия для успеха: за генералом Врангелем не было Русского Царя", "…Февральские академики революции со своим жалким Временным правительством пали потому, что пытались ввести революцию в рамки закона, пали потому, что хотели узаконить само беззаконие. Колчак и Деникин, объявившие себя преемственными продолжателями дела Временного правительства (это абсолютно не соответствовало действительности. - В.Ц.), также пали, не могли не пасть, ибо их дело было насквозь пропитано все тою же разлагающей керенщиной и интеллигентщиной, которые однажды уже погубили Россию…"
Данные оценки стали типичны не только в эмигрантской публицистике 1920-х гг., но и перешли, совершенно не изменившись, во многие произведения последующих десятилетий. Характерно, что критика Белого движения и белых армий исходила, преимущественно от тех, кто либо косвенно участвовал в движении, либо участвовал кратковременно и не занимал в период 1917-1920 гг. каких-либо влиятельных должностей в белых государственных структурах. Характерно и то, что одним из первых активных критиков военного руководства Белого движения (на рейхенгалльском съезде) стал генерал от инфантерии И.И. Мрозовский, отказавшийся в феврале 1917 г. "подавить бунт" в Москве, несмотря на имеющиеся полномочия (должность командующего Московским военным округом) (9).
Из этих предпосылок следовал еще один тезис, высказанный на страницах все того же "Двуглавого орла": "Монархисты по прежнему оставались верными своему законному Императору, а изданный от Его Имени акт отречения признавали ничтожным, ибо акт исходил из неволи и не был законным манифестом Императора …с той минуты, как не стало в России законного Царя, не стало и закона…" (10).
Правовые основы отречения
1. Свобода решения
Рассматривая правовую основу акта отречения Государя, прежде всего, нельзя утверждать, что акт отречения есть следствие насилия, обмана и иных форм принуждения в отношении Государя. Тезис о "принуждении Государя" опровергается, в частности, текстом так называемого "прощального слова" к армии, написанного Николаем II 8 марта 1917 г. и изданного начальником штаба Верховного Главнокомандующего генерал-адъютантом М.В. Алексеевым в форме приказа № 371. В нем, в полном осознании совершенного, получают закономерное развитие основные положения акта об отречении, свидетельствуется о фактической преемственности власти от Государя к Временному правительству: "В последний раз обращаюсь к вам, горячо любимые мною войска. После отречения Мною за себя и за сына Моего от Престола Российского власть передана Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия… Кто думает теперь о мире, кто желает его, тот - изменник Отечества, его предатель… Исполняйте же ваш долг, защищайте доблестно нашу великую Родину, повинуйтесь Временному правительству, слушайтесь ваших начальников, помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу…" (11).
Ни дневниковые записи Государя, ни свидетельства тех, кто находился рядом с ним в эти дни или вел переговоры по телеграфу, не содержат фактов насилия. "Уместно самым категорическим образом отвергнуть и опровергнуть все слухи о том, что командированными лицами производились какие-то насильственные действия, произносились угрозы, с целью побуждения Императора Николая II к отречению" - вспоминал председатель IV Государственной Думы М.В. Родзянко (12).
Конечно, следуя логике "заговора" против Николая II (в задачу статьи не входит рассмотрение и нравственная или правовая оценка действий высших военных и гражданских чинов, депутатов Государственной Думы, сенаторов и министров в дни февральской революции в Петрограде), можно предположить, что насилие было бы применено к Государю в случае его категорического отказа от отречения (13). Но добровольное решение Николая Александровича отречься от Престола исключило возможность принуждения.
Таким образом, акт отречения следует признать выражением свободной воли Государя. Напомним еще раз слова этого великого и трагического акта: "…В эти решительные дни в жизни России, почли МЫ долгом совести облегчить народу НАШЕМУ тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государственною Думою признали МЫ за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с СЕБЯ Верховную власть. Не желая расстаться с любимым Сыном НАШИМ, МЫ передаем наследие НАШЕ Брату НАШЕМУ Великому Князю МИХАИЛУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ и благословляем ЕГО на вступление на Престол Государства Российского. Заповедуем Брату НАШЕМУ править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях, на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу. Во имя горячо любимой родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего долга перед ним, повиновением Царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ЕМУ,-вместе с представителями народа, вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и силы. Да поможет Господь Бог России…".
2. Отречение в духовно-нравственном и в политико-правовом контекстах. Их несовместимость
Другими аргументами "недействительности" отречения выдвигались: невозможность отречения в системе российского государственного права, а также невозможность отречения за другого члена Дома Романовых (тем самым оспаривался факт отречения Николая II за Наследника Престола, Великого князя Алексея Николаевича). Для подтверждения данного тезиса Корево давал свое толкование текста Свода Основных законов. Его основной аргумент - прецептивный характер законов о наследии Престола. Этот особый характер, по убеждению сенатора, подтверждала статья 39: "Император или Императрица, Престол наследующие, при вступлении на оный и миропомазании, обязуются свято наблюдать… законы о наследии Престола". Корево делал вывод о невозможности изменения данных законов в силу того Высшего Закона, соблюдения особой Божественной благодати, которая давалась русским Царям и Царицам при вступлении на Престол и при совершении Помазания на Царство, Венчания на Царство. От Царской семьи требовалось клятвенное соблюдение всех законов, и, нарочито, правил о Престолонаследовании.В российской правовой системе, в отличие от конституционных норм многих других государств, сочетались традиции Православной государственности и нормы государственного права. Юридические и нравственные принципы совмещались, в частности, в соблюдении обета даваемого при Помазании на Царство. Отречение от Престола Государя и, тем более, отречение за Наследника, по мнению Корево, становилось, прежде всего, нарушением обета о неизменности законов о Престолонаследии. "С религиозной точки зрения отречение Монарха - Помазанника Божия - является противоречащим акту Священного Его Коронования и Миропомазания; оно возможно было бы лишь путем пострига…" (14).
На самом деле, существо законов не искажалась Государем ни в правовом, ни в нравственном, ни в "прецептивном" отношениях. Отречение от Престола, как правовой акт, предусматривалось статьей 37-й Свода Основных Законов: "При действии правил… о порядке наследия Престола, лицу, имеющему на оный право, предоставляется свобода отрещись от сего права в таких обстоятельствах, когда за сим не предстоит никакого затруднения в дальнейшем наследовании Престола". Статья 38-я подтверждала: "Отречение таковое, когда оно будет обнародовано и обращено в закон, признается потом уже невозвратным". Толкование этих двух статей до 1917 и 1921 гг., не вызывало сомнений. В курсе государственного права, написанном профессором П. Коркуновым, отмечалось: "Может ли уже вступивший на Престол отречься от него? Так как Царствующий Государь, несомненно, имеет право на Престол, а закон предоставляет всем, имеющим право на Престол, и право отречения, то надо отвечать на это утвердительно…" (15).
Ссылки на отсутствие права отречения в акте Императора Павла I (5 апреля 1797 г.), установившего порядок Престолонаследия в Доме Романовых, несостоятельны по той причине, что данный акт предусматривал только порядок наследования в его роде. При этом акт Павла I предусматривал отречение наследников от чужого Престола для занятия Престола Российского. То есть отречение не исключалось, а просто не предусматривалось в данном, конкретном акте.
Неразрешимых "затруднений в дальнейшем наследовании Престола" отречение Государя не должно было создать, поскольку Великий Князь Михаил Александрович считался Наследником Престола еще до момента рождения цесаревича Алексея Николаевича. Наследники Михаила должны были продолжить династию в случае оставления им Престола. На момент составления и подписания акта об отречении Государь не мог знать о намерениях своего младшего брата в отношении Престола.
Отказываясь от безоговорочного понимания "прецептивного характера" законодательства "О порядке наследия Престола", Корево признавал, что "свобода отречения предоставляется данному Члену Императорского Дома лишь лично за себя, без предоставления Ему права отрещись за наследников своих" (16). Действительно, мировая история не знает фактов произвольного отречения одних членов Царствующего Дома за других, если только эти действия не имели насильственного характера по отношению к тем, кого лишали прав престолонаследия, не вызывались утратой ими дееспособности, или не диктовались соображениями государственной безопасности.
3. Допустимость отречения за Цесаревича
 |
| Цесаревич Алексей |
Как свидетельствуют источники, первоначальный текст акта об отречении соответствовал варианту, полностью предусмотренному Основными Законами, а именно: "…В тяжелую годину ниспосланных тяжких испытаний для России Мы, не имея сил вывести Империю из тяжкой смуты, переживаемой страной перед лицом внешнего врага, за благо сочли, идя навстречу желаниям русского народа, сложить бремя врученной нам от Бога власти. Во имя величия возлюбленного русского народа и победы над лютым врагом призываем благословение Бога на сына Нашего, в пользу которого отрекаемся от Престола Нашего. Ему до совершеннолетия - регентом брата Нашего Михаила Александровича..." (18). Тем самым, Наследник вступал бы на Престол при регентстве Михаила Романова. Данная процедура могла полностью вписаться в законодательную систему Российской Империи. Но Государь отказался от нее после консультаций с профессором С.П. Федоровым, заявившем о неизлечимости болезни Наследника (гемофилия), и принял решение об отречении за сына ("я не могу расстаться с Алексеем…, раз его здоровье не позволяет, то я буду иметь право оставить его при себе") (19).
Аналогии с гражданским правом (опекун не мог отказаться от наследства, передаваемого наследнику), во-первых, несостоятельны по причине различной природы права (гражданское и государственное право разнятся в своих объектах и субъектах), и, во-вторых, не применимы к акту отречения Николая II. Действительно, правовая основа опекунства, согласно Основным законам, предусматривала возможность "правительства и опеки" (то есть главы власти и главы семьи) в "одном лице совокупно или же раздельно". При первоначальном варианте отречения от Престола "правительство" передавалось Михаилу Александровичу, а опекуном становился бы Николай II. В этом случае он оставался членом Дома Романовых, а не носителем власти. Еще 1 августа 1904 г., после рождения Цесаревича, Николай II Высочайшим Манифестом утвердил: "На случай кончины Нашей, прежде достижения Любезнейшим Сыном Нашим… совершеннолетия, назначили Правителем Государства до Его совершеннолетия, Брата Нашего Великого Князя Михаила Александровича". И хотя 30 декабря 1912 г. этот Манифест был отменен (в частности, по причине неравного (морганатического) брака Михаила Романова), акт отречения в первоначальной редакции должен был бы восстановить статус Михаила в качестве Правителя Государства.
Противники отречения за Наследника склонны были уравнять акт отречения Николая II с фактом его кончины (20). Приводилась ссылка на статью 44-ю Основных Законов, согласно которой "…по кончине Его (Государя Императора. - В.Ц.), правительство государства и опека над лицом Императора в малолетстве принадлежат отцу или матери". Также, согласно статье 200-й "Каждому лицу Императорского Дома предоставляется, на случай своей кончины, назначить опекуна к остающимся после него малолетным его поколения, и если духовное о том распоряжение при жизни завещателя утверждено Государем, то оное долженствует быть исполнено в полной его силе". По статье 201-й: "Когда завещание умершего не было утверждено при жизни его Самим Императором, или завещания такового вовсе не окажется, то попечение над оставшимися его поколения принимает Император на Себя, и в таком случае опекун назначается Высочайшею властию".
Но Николай Александрович Романов был жив и как член Царствующего Дома и как, условно говоря, "физическое лицо". По статье 141-й "Кончина Особ Императорского Дома означается так же, как и рождение их, в родословной книге". Акт отречения никоим образом не мог быть приравнен к кончине.
Следует учитывать то, что акт отречения за себя и за сына был единым и утверждался в качестве официально последнего и единого акта Царствующего Императора. Тем самым не нарушалась и 43-я статья, согласно которой "Назначение Правителя и Опекуна, как в одном лице совокупно, так и в двух лицах раздельно, зависит от воли и усмотрения Царствующего Императора…". Николай II прецедентно, единолично разрешал вопрос и о Правителе и об опекуне: он стал уже не нужен, так как Алексей Николаевич Романов также утрачивал свой статус Наследника Цесаревича.
Единственной, хотя и весьма неопределенной правовой перспективой, могло бы стать обжалование решения своего отца самим Цесаревичем и заявление о своих правах на Престол согласно степени родства. Но и подобное, гипотетическое положение могло бы возникнуть не ранее совершеннолетия Алексея Николаевича Романова (то есть в 1920 г.) и лишь в том случае, если бы "Основные законы" не были бы к этому моменту пересмотрены Учредительным собранием или преемником Престола Михаилом Александровичем Романовым, как это и предусматривалось отречением Николая II.
Продолжение следует
Примечания
1 Двуглавый орел. Берлин. 1 (14) июля 1921 г. № 11. С. 19-20.
2 Двуглавый орел. Берлин. 1 (14) июня 1921 г. № 9. С. 3.
3 Гершельман А.С.Эмиграция // Верная Гвардия. М., 2008. С. 521-524.
4 Обращение Представителя Августейшего Блюстителя Престола // Русское дело. Белград. 21 сентября 1922 г. № 175; Как погибала Россия. Письмо М.В. Родзянко по поводу обращения Великого Князя Кирилла Владимировича // Русское дело. Белград. 13 октября 1922 г. № 192.
5 ГА РФ. Ф. 5912. Оп. 1. Д. 279. Лл. 10-11; Гершельман А.С. Указ. cоч. C. 575, 621, Савич Н.В. После исхода. Парижский дневник. 1921-1923 гг. М., 2008. С. 260; см также: Назаров М.В. Кто наследник Российского Престола? М., 1996. Здесь и далее в настоящем разделе - ссылки на статьи Основных Государственных Законов (Собрание Узаконений/ 1906 г., отд. 1, № 98), а по вопросам Престолонаследия - на Полное Собрание законов Российской Империи (Собрание Третье. № 5868, 23 марта 1889 г.)/
6 Корево Н. Наследование Престола по Основным Государственным законам. Париж, 1922. С. 12-15, 43.
7 Открытое письмо рядовых Русских людей, вынесших на плечах своих германскую войну и антибольшевистское движение, членам Парижского Монархического совещания. Мюнхен, 1921. С. 14, 18-19.
8 Даватц В. Годы. Очерки пятилетней борьбы, Белград, 1926. С. 54-55.
9 Статьи Н. Тальберга, Н. Маркова 2-го, Г.В. Немировича-Данченко, С. Толстого-Милославского и др. в журнале "Двуглавый Орел" (Берлин): № 3, 1 (14) марта 1921 г.; № 9, 1 (14) июня 1921 г.; № 10, 15 (28) июня 1921 г.; № 20, 15 (28) ноября 1921 г.; № 17, 1 (14) октября 1921 г.
10 Двуглавый орел. Берлин. 14(27) сентября 1920 г. № 1. С. 2, 4.
11 Мельгунов С.П. Судьба Императора Николая II после отречения. Париж, 1951. С. 39-40.
12 Родзянко М.В. Государственная Дума и февральская революция // Архив русской революции. Берлин, 1922. Т. VI. С. 61; см. также опубликованные свидетельства: Отречение Николая II. Воспоминания очевидцев. Сборник. Л., 1927, Савич С.С. Отречение от Престола Николая II // Отечество, Архангельск/ 10 января 1919 г.; 11 января 1919 г.; 12 января 1919 г.; Демидов И. Три революционера // Дни. Берлин. 21 июля 1923 г. № 219.
13 Из воспоминаний А.И. Гучкова. Заговор // Последние новости. Париж. 9 сентября 1936 г. № 5647; 13 сентября 1936 г. № 5651.
14 Корево Н. Указ. соч. С. 28.
15 Коркунов П. Государственное право. СПб., 1904. Т. 1. С. 230.
16 Корево Н. Указ. соч. С. 30.
17 Савич Н.В. Воспоминания. СПб, 1993. С. 220.
18 Отречение Николая II. Воспоминания очевидцев. Л., 1927. С. 109-110, 222.
19 Мордвинов А.А. Последние дни Императора // Отречение Николая II. Воспоминания очевидцев. Л., 1927. С. 109-110.
20 Набоков В.Д. Временное правительство и большевистский переворот. Лондон, 1988. С. 27.
