Расплясалась злая баба-пурга, разметала по ветру седые космы, на длинные белые ленты лохмотья свои порвала. Несется, шаманит, кружит, сотней голосов по степи стонет. Гудит в телеграфных проводах, воет под крышами станционного поселка, по освещенным окнам неподвижных вагонов белыми полосами лохмотьев своих хлещет: ненавистен ей всякий признак жизни.
Ой, горе в степи, не только человеку, а и дикому зверю!
С визгом ворвалась пурга, космы седые в приоткрывшуюся дверь проструила.
- Командира второй - к командиру батальона! - расслышала.
Высокий офицер быстро прошел по вагону. Слышно, как стукнула за ним дверь. Взвыла пурга, с разбегу в спину его толкает, белые холсты под ноги стелет, идти поскорее торопит:
- Ступай, ступай, соколик! Разуважь меня, старую! До потехи то я большая охотница!
- Вторая рота, выходить, строиться!
Звенят котелки, гремят винтовки, скрежещут пряжки ремней. Будто затихла пурга. К заиндевевшим окнам прильнула. Смотрит: не обманули бы старую!
Нет, не обманули. Вот и дверь вагона открыли. Один за другим, спрыгнули на землю 40 человек и выстроились вдоль вагона. Короткие слова команды: рота идет на вокзал.
Как заголосит пурга! Вся в визг, да в хохот изошла: то-то будет веселье!
На белом перроне чернеют стройные ряды. Бесится вокруг пурга, больно сечет жесткими, обледенелыми плетьми волос своих по стянутым морозом лицам, страшное в ухо нашептывает:
- Не верь, человек! Берегись! Послушаешь - вместе с телом и душу погубишь!
- Ну, с Богом!
Колыхнулся строй, звякнул оружием и будто утонул в белой степи. Даже следа не оставил. Воет пурга!
Бежит, змеится телеграфная лента. Щелкает аппарат под привычной рукой телеграфиста. Низко опущена голова его, но недобрый огонек горит в глазах, следящих исподтишка за глядящим в заиндевевшее окно юнкером.
Эй, Сеня! О чем задумался? Возьми уши в зубы! Что там голосит тебе пурга? Куда ты смотришь? Ничего не видать в запорошенное снегом окно. Далеко позади, остались, преданные Керенским, юнкера, защитники Зимнего Дворца - твои товарищи. Не по их, уже догнивающим, останкам воет в селенье собака. Слушай же, Сеня, слушай! Да не пургу, не вой собачий! Слушай то страшное, что творится у тебя за спиной!
- Стой, телеграфист! Стой! Берегись! Не тайна стук твоего аппарата.
- Стой, себя пожалей!
С чего вдруг смолкла пурга? На минуту только примолкла. Слушает.
- Гуково, Гуково - трещит аппарат - Белые пошли на Гуково... Человек сорок!
- Прочь с аппарата!
Друг против друга стоят они, оба обезумевшие от страха, юнкер и телеграфист.
- Погиб! - стучит в мозгу телеграфиста.
- Поги-и-и-б! - вторит пурга.
- Капитан Добронравов... вторая рота... не смеет закончить леденящая мысль в голове юнкера.
- П-о-г-и-и-и-б-л-и-и-и! кончает пурга.
Ой, как пляшет пурга! Просто взбесилась проклятая баба! Голоса команды не слышно за визгливым хохотом её. Да что там голоса! Даже залп ружейный покрыла. Глаза так застегала, что ничего не видать!
Семеро прошло их на ту сторону путей, а назад вернулось только шестеро: с седьмым осталась пурга. Темную кровь белым снежком застелила и давай труп в тряпье свое пеленать. Да в такой ли пляс пошла, с визгом, с хохотом!
- Ну, ублажил! Ну, разуважил старую! Давно потехи такой не видывала! Люблю молодца за обычай! Даже душеньку свою не пожалел! Мой ты, мой, телеграфистушка!
Вот уж труп и совсем запеленала. Только носки сапог черными уголками торчат. А сама прочь понеслась. Туда, на Гуково. Вот там, так будет веселье!
Вспугнула, дорогой, старая ведьма бесовские табуны свои и понеслись они по степи, в безумном беге, заструив длинные хвосты, разметав волнистые гривы, в белой пене, белые кони. То быстрее ветра несутся они вперед, то станут как вкопанные, устрашенные диким воем пурги, то бросаются назад, храпят, сшибаются, громоздятся друг на друга, роняя хлопья белой пены, и в стонущем ледяном дыхании извергают, из широко раздутых ноздрей своих, целые потоки снежных водопадов! Страшна непроглядная белая степь, когда справляет свой шабаш, в необозримых пространствах её, бесовская сила.
Не найти, не вернуть поглощенную степью роту!
Наконец то угомонилась пурга. Далеко в степь коней своих угнала и сама, под кучей тряпья своего, распластала на земле усталое тело свое. Натешилась вволю, уснула старая.
Заскользила по темному небу призрачно-серебряная гондола месяца. Синими огоньками тысячей ночников заиграли степные снега. Не увидишь того, что творилось там, в заколдованном кругу бесовской пляски.
Лишь когда побежит от Востока светлое утро, свивая перед собой вуаль ночи, постепенно открываю всю, доступную взору, степь, только тогда увидишь, что натворила пурга. Увидишь, на догоревших кострах, сожженных живьем раненых. Заметишь торчащие из земли руки с обрубленными пальцами. Среди разбросанных трупов, в их искаженных нечеловеческой пыткой лицах, с трудом узнаешь дорогие черты умученных друзей твоих.
И если смутится дух твой, если леденящий ужас вопьется в сердце твое - то беги, скройся, забейся в самую узенькую щелку жизни! Не будь!
Но если вспыхнет в тебе горячее пламя священного гнева за поруганную русскую душу, за втоптанную в грязь честь Русского Война - то храни его глубоко в душе твоей, пронеси через степи казачьи, не угашай в суровых отрогах Кавказских гор, унеси с собой и в изгнанье!
Ни за токарным станком завода, ни за рулем автомобиля, ни в глубине черной шахты, и нигде, и никогда, не расставайся с ним! Им одним, и только им, смиришь ты бесовскую пляску пурги на необъятных просторах Земли Русской!
Примечание
Упоминаемое мной имя - Сеня - относится к ст.порт, юнкеру Семену Козлову, сыну старосты артели носильщиков на Казанском вокзале. До поступления в школу прапорщиков - 3-ю Московскую - Семен служил телеграфистом на станции "Москва Торговая". Участник защиты Зимнего Дворца. В 1-м походе, и до него, состоял в "Подрывной команде", под началом поручика Зоненштраль. Убит в России, в 1943 г.
Ой, горе в степи, не только человеку, а и дикому зверю!
С визгом ворвалась пурга, космы седые в приоткрывшуюся дверь проструила.
- Командира второй - к командиру батальона! - расслышала.
Высокий офицер быстро прошел по вагону. Слышно, как стукнула за ним дверь. Взвыла пурга, с разбегу в спину его толкает, белые холсты под ноги стелет, идти поскорее торопит:
- Ступай, ступай, соколик! Разуважь меня, старую! До потехи то я большая охотница!
- Вторая рота, выходить, строиться!
Звенят котелки, гремят винтовки, скрежещут пряжки ремней. Будто затихла пурга. К заиндевевшим окнам прильнула. Смотрит: не обманули бы старую!
Нет, не обманули. Вот и дверь вагона открыли. Один за другим, спрыгнули на землю 40 человек и выстроились вдоль вагона. Короткие слова команды: рота идет на вокзал.
Как заголосит пурга! Вся в визг, да в хохот изошла: то-то будет веселье!
На белом перроне чернеют стройные ряды. Бесится вокруг пурга, больно сечет жесткими, обледенелыми плетьми волос своих по стянутым морозом лицам, страшное в ухо нашептывает:
- Не верь, человек! Берегись! Послушаешь - вместе с телом и душу погубишь!
- Ну, с Богом!
Колыхнулся строй, звякнул оружием и будто утонул в белой степи. Даже следа не оставил. Воет пурга!
Бежит, змеится телеграфная лента. Щелкает аппарат под привычной рукой телеграфиста. Низко опущена голова его, но недобрый огонек горит в глазах, следящих исподтишка за глядящим в заиндевевшее окно юнкером.
Эй, Сеня! О чем задумался? Возьми уши в зубы! Что там голосит тебе пурга? Куда ты смотришь? Ничего не видать в запорошенное снегом окно. Далеко позади, остались, преданные Керенским, юнкера, защитники Зимнего Дворца - твои товарищи. Не по их, уже догнивающим, останкам воет в селенье собака. Слушай же, Сеня, слушай! Да не пургу, не вой собачий! Слушай то страшное, что творится у тебя за спиной!
- Стой, телеграфист! Стой! Берегись! Не тайна стук твоего аппарата.
- Стой, себя пожалей!
С чего вдруг смолкла пурга? На минуту только примолкла. Слушает.
- Гуково, Гуково - трещит аппарат - Белые пошли на Гуково... Человек сорок!
- Прочь с аппарата!
Друг против друга стоят они, оба обезумевшие от страха, юнкер и телеграфист.
- Погиб! - стучит в мозгу телеграфиста.
- Поги-и-и-б! - вторит пурга.
- Капитан Добронравов... вторая рота... не смеет закончить леденящая мысль в голове юнкера.
- П-о-г-и-и-и-б-л-и-и-и! кончает пурга.
Ой, как пляшет пурга! Просто взбесилась проклятая баба! Голоса команды не слышно за визгливым хохотом её. Да что там голоса! Даже залп ружейный покрыла. Глаза так застегала, что ничего не видать!
Семеро прошло их на ту сторону путей, а назад вернулось только шестеро: с седьмым осталась пурга. Темную кровь белым снежком застелила и давай труп в тряпье свое пеленать. Да в такой ли пляс пошла, с визгом, с хохотом!
- Ну, ублажил! Ну, разуважил старую! Давно потехи такой не видывала! Люблю молодца за обычай! Даже душеньку свою не пожалел! Мой ты, мой, телеграфистушка!
Вот уж труп и совсем запеленала. Только носки сапог черными уголками торчат. А сама прочь понеслась. Туда, на Гуково. Вот там, так будет веселье!
Вспугнула, дорогой, старая ведьма бесовские табуны свои и понеслись они по степи, в безумном беге, заструив длинные хвосты, разметав волнистые гривы, в белой пене, белые кони. То быстрее ветра несутся они вперед, то станут как вкопанные, устрашенные диким воем пурги, то бросаются назад, храпят, сшибаются, громоздятся друг на друга, роняя хлопья белой пены, и в стонущем ледяном дыхании извергают, из широко раздутых ноздрей своих, целые потоки снежных водопадов! Страшна непроглядная белая степь, когда справляет свой шабаш, в необозримых пространствах её, бесовская сила.
Не найти, не вернуть поглощенную степью роту!
Наконец то угомонилась пурга. Далеко в степь коней своих угнала и сама, под кучей тряпья своего, распластала на земле усталое тело свое. Натешилась вволю, уснула старая.
Заскользила по темному небу призрачно-серебряная гондола месяца. Синими огоньками тысячей ночников заиграли степные снега. Не увидишь того, что творилось там, в заколдованном кругу бесовской пляски.
Лишь когда побежит от Востока светлое утро, свивая перед собой вуаль ночи, постепенно открываю всю, доступную взору, степь, только тогда увидишь, что натворила пурга. Увидишь, на догоревших кострах, сожженных живьем раненых. Заметишь торчащие из земли руки с обрубленными пальцами. Среди разбросанных трупов, в их искаженных нечеловеческой пыткой лицах, с трудом узнаешь дорогие черты умученных друзей твоих.
И если смутится дух твой, если леденящий ужас вопьется в сердце твое - то беги, скройся, забейся в самую узенькую щелку жизни! Не будь!
Но если вспыхнет в тебе горячее пламя священного гнева за поруганную русскую душу, за втоптанную в грязь честь Русского Война - то храни его глубоко в душе твоей, пронеси через степи казачьи, не угашай в суровых отрогах Кавказских гор, унеси с собой и в изгнанье!
Ни за токарным станком завода, ни за рулем автомобиля, ни в глубине черной шахты, и нигде, и никогда, не расставайся с ним! Им одним, и только им, смиришь ты бесовскую пляску пурги на необъятных просторах Земли Русской!
Примечание
Упоминаемое мной имя - Сеня - относится к ст.порт, юнкеру Семену Козлову, сыну старосты артели носильщиков на Казанском вокзале. До поступления в школу прапорщиков - 3-ю Московскую - Семен служил телеграфистом на станции "Москва Торговая". Участник защиты Зимнего Дворца. В 1-м походе, и до него, состоял в "Подрывной команде", под началом поручика Зоненштраль. Убит в России, в 1943 г.
_1.jpg)
