Русская средневековая воинская этика никогда до сих пор не становилась объектом сколько-нибудь систематического исследования. Не претендует на статус подобного исследования и данный краткий очерк - краткий, эскизный, появившийся в процессе изучения автором отечественного военного дела в этот переломный период: выявленные факты, во многом контрастирующие с обликом домонгольской "светло-светлой" Руси, потребовали хотя бы предварительного осмысления.
Летописцы редко обращали внимание на происходившее в так называемом "зажитье", если оно не сопровождалось чем-то из ряда вон выходящим. Разорение территории противника, угон пленных и скота - это был рутинный "обычай ратных". О его проявлениях в летописях упоминалось вскользь и без всякой моральной оценки. Изучая, как уже сказано выше, военное искусство домонгольской Руси, автор привык считать, что зверства, выходящие за рамки названного "обычая", остались в языческом прошлом и перестали быть свойственны рнашему воинству, поведение которого на войне определяли просвещенные князья и "лучшие мужи". Примеров благородства, верности дружинному, вассальному и патриотическому долгу в сражениях того времени находим множество. Достаточно вспомнить хотя бы новгород-северскую дружину Игоря и Всеволода Святославичей, оказавшуюся в половецком окружении. Сами они имели возможность прорваться, но решили разделить общую участь. "И тако угадавше вси, соседоша с конии, хотяхуть бо бьющеся дойти рекы Донця; молвяхуть бо: "Оже побегнемъ, оутечемъ сами, черныя люди ставимъ, то отъ Бога ны боудет грехъ, сихъ выдавше пойдемь; но или оумремь, или живи боудемь вси на единомь месте". И тако рекши вси соседоша с коней, и поидоша бьючеся"1. Спустя без малого век новгородский летописец, пораженный небывалыми потерями Господы в Раковорском побоище (1268) отдает должное "добрым мужемъ главами покывающе за крестьянство"2. Опустошить вражескую территорию, вернуться из похода с обозами чужого добра, особенно если поход совершен в отместку за нападение соседей -половцев, ятвягов, литвы, булгар, поляков, орденских немцев - тоже считалось делом славным, справедливым. Такова суровая неизбежность в отношениях с врагами Отечества.
Однако во времена усобиц подобное стало нормой и на Руси. "Положить землю пусту" в сопредельном княжестве превратилось в печальное обыкновение. В этой связи и выстраивается тот самый фактологический ряд, требующий осмысления с точки зрения воинской этики.
1387 год. Смоленские князья в походе на литву, осаждая Мстиславль, "нещадно" мучают крестьян, зачем-то сжигают их целыми семьями, запирая в избах3. Поход закончился страшным разгромом смолян, определившим недалекую уже гибель смоленской государственности. Был убит Великий князь Святослав Иванович. Смоленск попал в литовскую зависимость.
1396 год. Витовт, разоряя Рязанщину, устраивает массовые казни. Пленных выстраивают "улицами" и секут им головы. После этого Витовта как дорогого гостя и родственника "с честью великой" в Коломне встречал Великий князь Московский Василий Дмитриевич4.
1405 год. Витовт опустошает несколько псковских пограничных волостей в районе Воронич-Коложе. Безрезультатная осада Воронича продолжалась две недели. Перед уходом литовцев последовала расправа с 11 тысячами пленных. Только убитыми детьми псковичи наполнили две лодьи5.
1426 год. Во время штурма тем же Витовтом новгородской крепости Опочки осажденные перевернули мост перед воротами, на котором столпились штурмующие, а затем извлекли изо рва оставшихся в живых и предали их изощренным пыткам. Причем татар оскопяли (оставляя в живых?), а с христиан (литовцев, русских, поляков, чехов, волохов) сдирали кожу6.
1438 год. Против Улу-Мухаммеда, захватившего Белев, Великий князь послал всю свою рать - "князей множество" во главе с двоюродными братьями, двумя Дмитриями Юрьевичами. Практически все летописи отмечают, что по дороге войска начали жестоко грабить села: от обычной фуражировки перешли к настоящему разбою - даже пытали крестьян, чтобы выяснить, куда они спрятали скотину7. Этот грандиозный поход закончился не менее грандиозным разгромом.
1375 год: жесточайший погром Костромы и Нижнего Новгорода новгородскими речными флибустьерами - ушкуйниками. Пленников продали в рабство в Орду. Пример, безусловно, из того же ряда, хотя ушкуйники - все-таки не "добрые мужи".
Итак, из шести приведенных эпизодов три связаны с Витовтом, причем в двух из них зверствуют не просто русские воины, а литовско-русские по приказу Великого князя-литовца. Примечательно следующее: за каждым случаем выхода за рамки "обычая ратных", то есть тактически, экономически и морально оправданной по тогдашним меркам военной жестокости, следует расплата, воспринимавшаяся действующими лицами не иначе как кара Божия, постигшая даже упомянуых ушкуйников, из которых ни один не вернулся домой. Это безбожный враг может торжествовать на крови невинных жертв, но русским такое не попускается свыше!
Все перечисленные (да и многие другие), говоря современным языком, факты массовых воинских преступлений знаменуют собой критическую точку падения нравов в высших слоях тогдашнего русского общества, оказавшегося у опасной черты. Однако это военное одичание парадоксально совпадало с небывалым расцветом на Руси святости, церковной жизни в целом: подвижничеством многочисленных учеников преподобного Сергия Радонежского, основанием десятков новых монастырей, строительством сотен новых храмов, крещением целых народов на северо-восточных окраинах. Поистине, "чем ночь темней, тем ярче звезды". Представить только, какая шла брань меж силами тьмы и света, когда акты дикой злобы соседствовали с высочайшими духовными взлетами! В этой связи возникает вопрос: чего же было больше в душе народной, в душах "лучших мужей"?
Едва ли кто-то возьмется оспаривать тот факт, что, несмотря на всю кровь и грязь эпохи, православный идеал продолжал жить в народе, оказывая зачастую, определяющее влияние и на принятие князьями важнейших военно-политических решений. Идеал христолюбивого воинства сохранялся даже тогда. В 1385 году "суровейший" князь Олег Рязанский внезапным ударом возвратил Рязани Коломну. Попытка отбить ее привела лишь к новому поражению москвичей, которыми командовал серпуховский князь Владимир Андреевич Храбрый. Безрезультатными оказались попытки вернуть город путем переговоров. Зато после беседы с преподобным Сергием Радонежским "кнзъ же Олегъ преложи сверепьство свое на кротость и покорися и укротися и умилися велми душею, устыде бо ся толь свята мужа и взялъ с княземъ съ великимъ миръ вечный"8. В 1442 году князь Дмитрий Шемяка во главе своего многочисленного двора форсированным маршем - "изгоном" - мчится из Углича на Москву. С ним его блестящий зять с "кованым" полком литовских копейщиков. В Москве об этом пока ничего не знают. Нет ни разведки, ни сторожевого охранения. Еще один бросок, и заветная цель будет достигнута. Юрий Дмитриевич(?) "безвестно" домчал до Троице-Сергиева монастыря, но на дороге встретил игумена Зиновия, и тот остановил грозное войско, заставил соискателя Московского стола отказаться от своего замысла и повернуть вспять!9 Здесь поневоле спросишь: сохранили ли европейские хроники примеры, когда герцога, уже протянувшего руку к чужой короне, мог разубедить, остановить на всем скаку, какой-то аббат?
То, что проявление сил тьмы на Руси носило характер обыденный, не побоимся даже сказать - "житейский", а силы света просиявали явно чудесным образом, убедительнее всего свидетельствует: именно последние в итоге определяли мироощущение русского народа, жившего среди искушений, но со страхом Божиим в душе, на земле грешной, но все-таки остававшейся Святой. И летописец с полным правом мог сказать: "Русь не желательни суть на кровопролитье, но суть миролюбци, ожидающие правды"10.
1. Ипатьевская летопись. Русские летописи. Т. XI. Рязань, 2001. С. 432-433.
2. Новгородская 5-я летопись. ПСРЛ. Т. IV. Ч. 2. Вып. 1. Пг., 1917. С. 227.
3. ПСРЛ. Т. XXIII. СПб., 1910. С. 130-131; Т. XXIV. Пг., 1921. С. 157.
4. Там же. Т. III. С. 97.
5. Псковская летопись. Т. I. М.-Л., 1941. С. 28.
6. Русские летописи. Т. I. Симеоновская. Рязань, 1997. С. 240.
7. Там же. С. 265.
8. Там же. С. 196.
9. ПСРЛ. Т. V. С. 267; Т. XXIII. С. 150-151.
10. Русские летописи. Т. I. С. 224.
Летописцы редко обращали внимание на происходившее в так называемом "зажитье", если оно не сопровождалось чем-то из ряда вон выходящим. Разорение территории противника, угон пленных и скота - это был рутинный "обычай ратных". О его проявлениях в летописях упоминалось вскользь и без всякой моральной оценки. Изучая, как уже сказано выше, военное искусство домонгольской Руси, автор привык считать, что зверства, выходящие за рамки названного "обычая", остались в языческом прошлом и перестали быть свойственны рнашему воинству, поведение которого на войне определяли просвещенные князья и "лучшие мужи". Примеров благородства, верности дружинному, вассальному и патриотическому долгу в сражениях того времени находим множество. Достаточно вспомнить хотя бы новгород-северскую дружину Игоря и Всеволода Святославичей, оказавшуюся в половецком окружении. Сами они имели возможность прорваться, но решили разделить общую участь. "И тако угадавше вси, соседоша с конии, хотяхуть бо бьющеся дойти рекы Донця; молвяхуть бо: "Оже побегнемъ, оутечемъ сами, черныя люди ставимъ, то отъ Бога ны боудет грехъ, сихъ выдавше пойдемь; но или оумремь, или живи боудемь вси на единомь месте". И тако рекши вси соседоша с коней, и поидоша бьючеся"1. Спустя без малого век новгородский летописец, пораженный небывалыми потерями Господы в Раковорском побоище (1268) отдает должное "добрым мужемъ главами покывающе за крестьянство"2. Опустошить вражескую территорию, вернуться из похода с обозами чужого добра, особенно если поход совершен в отместку за нападение соседей -половцев, ятвягов, литвы, булгар, поляков, орденских немцев - тоже считалось делом славным, справедливым. Такова суровая неизбежность в отношениях с врагами Отечества.
Однако во времена усобиц подобное стало нормой и на Руси. "Положить землю пусту" в сопредельном княжестве превратилось в печальное обыкновение. В этой связи и выстраивается тот самый фактологический ряд, требующий осмысления с точки зрения воинской этики.
1387 год. Смоленские князья в походе на литву, осаждая Мстиславль, "нещадно" мучают крестьян, зачем-то сжигают их целыми семьями, запирая в избах3. Поход закончился страшным разгромом смолян, определившим недалекую уже гибель смоленской государственности. Был убит Великий князь Святослав Иванович. Смоленск попал в литовскую зависимость.
1396 год. Витовт, разоряя Рязанщину, устраивает массовые казни. Пленных выстраивают "улицами" и секут им головы. После этого Витовта как дорогого гостя и родственника "с честью великой" в Коломне встречал Великий князь Московский Василий Дмитриевич4.
1405 год. Витовт опустошает несколько псковских пограничных волостей в районе Воронич-Коложе. Безрезультатная осада Воронича продолжалась две недели. Перед уходом литовцев последовала расправа с 11 тысячами пленных. Только убитыми детьми псковичи наполнили две лодьи5.
1426 год. Во время штурма тем же Витовтом новгородской крепости Опочки осажденные перевернули мост перед воротами, на котором столпились штурмующие, а затем извлекли изо рва оставшихся в живых и предали их изощренным пыткам. Причем татар оскопяли (оставляя в живых?), а с христиан (литовцев, русских, поляков, чехов, волохов) сдирали кожу6.
1438 год. Против Улу-Мухаммеда, захватившего Белев, Великий князь послал всю свою рать - "князей множество" во главе с двоюродными братьями, двумя Дмитриями Юрьевичами. Практически все летописи отмечают, что по дороге войска начали жестоко грабить села: от обычной фуражировки перешли к настоящему разбою - даже пытали крестьян, чтобы выяснить, куда они спрятали скотину7. Этот грандиозный поход закончился не менее грандиозным разгромом.
1375 год: жесточайший погром Костромы и Нижнего Новгорода новгородскими речными флибустьерами - ушкуйниками. Пленников продали в рабство в Орду. Пример, безусловно, из того же ряда, хотя ушкуйники - все-таки не "добрые мужи".
Итак, из шести приведенных эпизодов три связаны с Витовтом, причем в двух из них зверствуют не просто русские воины, а литовско-русские по приказу Великого князя-литовца. Примечательно следующее: за каждым случаем выхода за рамки "обычая ратных", то есть тактически, экономически и морально оправданной по тогдашним меркам военной жестокости, следует расплата, воспринимавшаяся действующими лицами не иначе как кара Божия, постигшая даже упомянуых ушкуйников, из которых ни один не вернулся домой. Это безбожный враг может торжествовать на крови невинных жертв, но русским такое не попускается свыше!
Все перечисленные (да и многие другие), говоря современным языком, факты массовых воинских преступлений знаменуют собой критическую точку падения нравов в высших слоях тогдашнего русского общества, оказавшегося у опасной черты. Однако это военное одичание парадоксально совпадало с небывалым расцветом на Руси святости, церковной жизни в целом: подвижничеством многочисленных учеников преподобного Сергия Радонежского, основанием десятков новых монастырей, строительством сотен новых храмов, крещением целых народов на северо-восточных окраинах. Поистине, "чем ночь темней, тем ярче звезды". Представить только, какая шла брань меж силами тьмы и света, когда акты дикой злобы соседствовали с высочайшими духовными взлетами! В этой связи возникает вопрос: чего же было больше в душе народной, в душах "лучших мужей"?
Едва ли кто-то возьмется оспаривать тот факт, что, несмотря на всю кровь и грязь эпохи, православный идеал продолжал жить в народе, оказывая зачастую, определяющее влияние и на принятие князьями важнейших военно-политических решений. Идеал христолюбивого воинства сохранялся даже тогда. В 1385 году "суровейший" князь Олег Рязанский внезапным ударом возвратил Рязани Коломну. Попытка отбить ее привела лишь к новому поражению москвичей, которыми командовал серпуховский князь Владимир Андреевич Храбрый. Безрезультатными оказались попытки вернуть город путем переговоров. Зато после беседы с преподобным Сергием Радонежским "кнзъ же Олегъ преложи сверепьство свое на кротость и покорися и укротися и умилися велми душею, устыде бо ся толь свята мужа и взялъ с княземъ съ великимъ миръ вечный"8. В 1442 году князь Дмитрий Шемяка во главе своего многочисленного двора форсированным маршем - "изгоном" - мчится из Углича на Москву. С ним его блестящий зять с "кованым" полком литовских копейщиков. В Москве об этом пока ничего не знают. Нет ни разведки, ни сторожевого охранения. Еще один бросок, и заветная цель будет достигнута. Юрий Дмитриевич(?) "безвестно" домчал до Троице-Сергиева монастыря, но на дороге встретил игумена Зиновия, и тот остановил грозное войско, заставил соискателя Московского стола отказаться от своего замысла и повернуть вспять!9 Здесь поневоле спросишь: сохранили ли европейские хроники примеры, когда герцога, уже протянувшего руку к чужой короне, мог разубедить, остановить на всем скаку, какой-то аббат?
То, что проявление сил тьмы на Руси носило характер обыденный, не побоимся даже сказать - "житейский", а силы света просиявали явно чудесным образом, убедительнее всего свидетельствует: именно последние в итоге определяли мироощущение русского народа, жившего среди искушений, но со страхом Божиим в душе, на земле грешной, но все-таки остававшейся Святой. И летописец с полным правом мог сказать: "Русь не желательни суть на кровопролитье, но суть миролюбци, ожидающие правды"10.
1. Ипатьевская летопись. Русские летописи. Т. XI. Рязань, 2001. С. 432-433.
2. Новгородская 5-я летопись. ПСРЛ. Т. IV. Ч. 2. Вып. 1. Пг., 1917. С. 227.
3. ПСРЛ. Т. XXIII. СПб., 1910. С. 130-131; Т. XXIV. Пг., 1921. С. 157.
4. Там же. Т. III. С. 97.
5. Псковская летопись. Т. I. М.-Л., 1941. С. 28.
6. Русские летописи. Т. I. Симеоновская. Рязань, 1997. С. 240.
7. Там же. С. 265.
8. Там же. С. 196.
9. ПСРЛ. Т. V. С. 267; Т. XXIII. С. 150-151.
10. Русские летописи. Т. I. С. 224.
