«Лишь бы жила Россия и благоденствовал Царь!»

В этот день, 2/15 марта 1917 года, озверевшей толпой был растерзан тверской губернатор  Николай Георгиевич фон Бюнтинг (1861-1917). Русский немец, православный, хороший семьянин и многодетный отец, толковый администратор, «от природы умный и прекрасно одаренный человек», «верный слуга Церкви и Царя», - таким запомнился он современникам. Но самый глубокий след в памяти оставила его смерть, мужественно принятая в те дни, когда многие, убоявшись, отказывались от своих убеждений и принципов.

Разразившаяся в феврале 1917 года революция застала Н.Г.Бюнтинга в отпуске. Но в отличие от многих царских чиновников, поспешивших либо скрыться, либо продемонстрировать свою лояльность побеждавшей стороне, Николай Георгиевич прервав свой отпуск, 1 марта вместе с семьей возвратился в Тверь.

Тем временем в Твери образовался «комитет общественной безопасности», преимущественно состоящий из членов кадетской партии и земцев-либералов. Как вспоминал позже митрополит Вениамин (Федченков), бывший в то время ректором Тверской духовной семинарии, «этот комитет взял власть в свои руки и предложил губернатору Н.Г. фон Бюнтингу сдать им дела, а самому куда-нибудь с семьей заблаговременно скрыться от смертной опасности». Такой же совет давали ему и начальники воинских частей, предупреждавшие, что не смогут защитить губернатора от возможных эксцессов. Но совет поскорее уходить из охваченного революцией города (для этого ночью нужно было перейти по льду на другой берег Волги и воспользоваться приготовленными заранее лошадьми), Бюнтинг категорически отклонил, решив остаться на вверенном ему посту до конца.

Ранним утром 2 марта стало известно, что войска вышли из повиновения офицерам, а рабочие начали организовываться для похода на губернаторский дворец. Видя, что события начинают приобретать трагический поворот, Бюнтинг отправил своих детей и жену из города, сам же оставшись на посту. По-прежнему отказываясь признать революционный комитет, он отправил Государю телеграмму, в которой говорилось, что он «исполнил свой долг до конца и лишь бы жила Россия и благоденствовал Царь!»  Но  телеграмма эта до Императора не дошла, так как сам он уже был задержан на псковской станции «Дно»...

Ночь накануне, рассказывал потом один из чиновников Тверской губернии, Бюнтинг не спал, а приводил в порядок какие-то дела. «А потом, отрываясь от дел, губернатор (хотя его фамилия была явно немецкая, но он был хорошим православным) часто подходил к иконе Божией Матери, стоявшей в его кабинете, и на коленях молился. Несомненно, он ожидал смерти, готовился исполнить свой долг присяги Царю до конца... Что и говорить, это достойно уважения и симпатии во все времена и при всяких образах правления!» - писал владыка Вениамин. 

Между тем, слуги и чиновники все разбежались, с Николаем Георгиевичем оставался лишь преданный ему лично Н.А.Унковский, который «долго не хотел оставлять его одного и ушел только по его настоянию». «Прощаясь, Бюнтинг сказал, что не сомневается в ожидающей его, Бюнтинга, тяжкой участи».

Губернатор не ошибся. 2 марта 1917 г., в день отречения Императора Николая II от престола, пьяная и озверевшая толпа солдат и жителей Твери растерзала Николая Георгиевича на Соборной площади города. Увидев скопление людей вокруг своего дома, и зная об убийстве чиновника-немца, губернатор, предугадав свою участь, успел связаться с находившимся в Твери викарным епископом и исповедаться ему по телефону. Вскоре рабочие Морозовской мануфактуры вместе с солдатами 196-го Запасного полка ворвались в резиденцию губернатора, располагавшуюся в Путевом дворце, схватили его за рабочим столом и потащили к городской управе, в «комитет общественной безопасности». Затем Н.Г.Бюнтинг под конвоем был отправлен на гауптвахту, но встретившаяся по пути толпа революционно-настроенных  рабочих и солдат, увидев «царского сатрапа», выхватила его у сопровождающих, повалила на землю (пенсне губернатора отлетело), и стала яростно топтать его ногами, пока кто-то не застрелил его (по другому свидетельству Бюнтинга закололи штыками).

Наиболее подробно рассказывает об этой трагедии митрополит Вениамин (Федченков): «Губернатору полиция по телефону сообщила обо всем. Видя неизбежный конец, он захотел... исповедаться перед смертью, но было уже поздно. Его личный духовник, прекрасный старец протоиерей Лесоклинский не мог быть осведомлен: времени осталось мало. Тогда губернатор звонит викарному епископу Арсению и просит его исповедать по телефону... Это был, вероятно, единственный в истории случай такой исповеди и разрешения грехов... <...>  В это время толпа ворвалась уже в губернаторский дворец <...> Учинила, конечно, разгром. Губернатора схватили, но не убили. По чьему-то совету, не знаю, повели его в тот самый "комитет", который уговаривал его уехать из города <...> Сначала по улице шли мимо архиерейского дома еще редкие солдаты, рабочие и женщины. Потом толпа все сгущалась. Наконец, видим, идет губернатор в черной форменной шинели с красными отворотами и подкладкой. Высокий, плотный, прямой, уже с проседью в волосах и небольшой бороде. Впереди него было еще свободное пространство, но сзади и с боков была многотысячная сплошная масса взбунтовавшегося народа. Он шел точно жертва, не смотря ни на кого. А на него - как сейчас помню -  заглядывали с боков солдаты и рабочие с недобрыми взорами. <...> Масса не позволяла его арестовать, а требовала убить тут же. Напрасны были уговоры. <...> Я думал: вот теперь пойти и тоже сказать: не убивайте! Может быть, бесполезно? А, может быть, и нет? Но если и мне пришлось бы получить приклад, все же я исполнил бы свой нравственный долг... Увы, ни я, ни кто другой не сделали этого... И с той поры я всегда чувствовал, что мы, духовенство, оказались не на высоте своей... Несущественно было, к какой политической группировке относился человек. Спаситель похвалил и самарянина, милосердно перевязавшего израненного разбойниками иудея, врага по вере... Думаю, в этот момент мы, представители благостного Евангелия, экзамена не выдержали, ни старый протоиерей, ни молодые монахи... И потому должны были потом отстрадывать.

Толпа требовала смерти. Губернатор, говорили, спросил:

- Я что сделал вам дурного?

- А что ты нам сделал хорошего? - передразнила его женщина. <...>

И тут кто-то, будто бы желая даже прекратить эти мучения, выстрелил из револьвера губернатору в голову. Однако толпа - как всегда бывает в революции - не удовлетворилась этим. Кровь - заразная вещь. Его труп извлекли на главную улицу, к памятнику прежде убитому губернатору Слепцову. Это мы опять видели. Шинель сняли с него и бросили на круглую верхушку небольшого деревца около дороги, красной подкладкой вверх. А бывшего губернатора толпа стала топать ногами... Мы смотрели сверху и опять молчали... Наконец (это было уже, верно, к полудню или позже) все опустело. Лишь на середине улицы лежало растерзанное тело. Никто не смел подойти к нему».

По свидетельствам очевидцев, чернь долго издевалась над телом, которое пролежало на главной улице до позднего вечера. В тот же день толпа разгромила кабинет губернатора, разграбила его дворец, сожгла тюрьму, выпустив уголовников на волю, разграбила ряд городских магазинов. Лишь темным вечером викарный епископ Арсений (Смоленец), исповедовавший Бюнтинга утром, вместе с духовником убитого губернатора священником М.Я.Лесоклинским, погрузив тело на возок, увезли его с улицы.

Естественно, что никаких некрологов в местной революционной прессе помещено не было. Во втором номере «Вестника Тверского временного исполнительного комитета», вышедшего 8 марта 1917 г., лаконично сообщалось, что «в Тверской губернии старые власти устранены». О подробностях этого «устранения» ничего не говорилось. В массовое сознание вдалбливался миф о «великой и бескровной» революции. Газета захлебывалась от восторга, вызванного «революционной перестройкой»: «Тверь преобразилась. Революция всколыхнула это сонное болото и оно зашевелилось <...> Всякий что-нибудь да делает на ниве народного переустройства»; «Не чудо ли свершилось? И свершилось это чудо удивительно быстро и поразительно искусно. Ни лишних жертв, ни шума ненужного. Словно таинство совершил народ! При таком начале в переустройке жизни народ может создать себе великое будущее...».  А тем временем, революционный сброд продолжал вносить свой вклад в «светлое будущее» страны: 16 марта в той же Твери толпа до смерти забила камнями генерала Чеховского, которого караул солдат вел на гауптвахту ...

Супруга Бюнтинга София Михайловна пыталась перевести тело мужа в родное имение, чтобы похоронить его в семейной усыпальнице, но ей удалось доехать лишь до Пскова. По некоторым данным тайное отпевание было проведено в Скорбященской церкви протоиереем Лесоклинским, а тело было перевезено и погребено в пещерах Псково-Печерского монастыря.

Андрей Иванов, доктор исторических наук