Владыка, я думаю, что у Вас много чувств, эмоций сегодня. Может быть, Вы в качестве вступления скажете нам приветственное архипастырское слово.
Для меня служит большим утешением, что по благословению Святейшего Патриарха Кирилла сегодня в столице нашей Родины состоится презентация этой моей небольшой книги. Это для меня повод увидеться с вами, мои дорогие друзья, многолетние соратники, которые здесь представляют и мою малую родину – г. Костерево Владимирской области, есть представители г. Иваново, где я начал служение иподиакона, окончил Ивановский государственный университет; представители г. Твери, где я служил священником, открывал и восстанавливал Вознесенский собор. Мое дорогое Приднестровье достойными людьми представлено, и облеченными государственной власти и облеченными в рясы. Есть представители Гагаузии. Есть представители дорогой для меня Калмыкии, официальные лица, за что я благодарен лично им, и, конечно же, руководству республики. Есть представители Издательского совета Русской Православной Церкви, Российского Императорского дома, Ставрополя.
Владыка, расскажите, как эта книга формировалась, как писалась. Что такое для Вас проповедь.
Для священника проповедь это не только право, но и обязанность. Традиция проповедовать повелась еще во времена Ветхозаветной Церкви. Чтение Священного Писания в синагогах сопровождалось обязательным его толкованием, это была обязательная часть богослужения. Конечно же, это как многое другое доброе перешло из ветхозаветных традиций и в Христианскую Церковь. И я стремлюсь – от того, что переживаю сам, от тех чувств, что рождаются у меня во время богослужения – поделиться своими мыслями, чувствами. Сложнее писать Пасхальные и Рождественские послания, которые пишутся заранее, во время Великого и Рождественского постов. И настроение в эти дни поста далекое от праздничного ликования. И тогда вспоминаю те чувства, которые переживал в праздники в прошлые годы, ими вдохновляюсь. В проповеди отражаются и новые осмысления каких-то богослужебных моментов; того, что со временем открывается проповеднику в службе, в жизни. Не хочу по отношению себе громко говорить «проповедовать». Для меня это возможность делиться тем, что сам переживаю.
Я никогда не был в Калмыкии. Насколько рисунок на обложке соответствует месту Вашего служения? Там прямо такие степи, юрты?
У нас в Калмыкии принято называть их не юртами, а кибитками. Основой для рисунка послужила фотография. Отец Евгений сфотографировал меня во время прогулки с моей дорогой собачкой Лаской. Степь действительно так выглядит; ее зелень быстро выгорает под солнцем, поэтому это привычный вид степи.
А в чем особенности архипастырского служения в Калмыкии? Ведь это регион с буддийской культурой. Насколько выстраивается диалог с буддизмом?
Для меня не составляет внутренней проблемы общаться с людьми другой веры, в том числе и с буддистами. Я стараюсь найти не повод для разделения, а то общее, что между нами есть. Приведу пример. Праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы. Помню скепсис моего Аввы – ректора Московских духовных школ Владыки Александра (Тимофеева), у которого я был иподиаконом. Со мной он мог поделиться чем-то, что не озвучивал для более широкой аудитории. И у него были сомнения: кто мог ввести Девочку во Святая святых? Ее бы священники, левиты забили, это невозможное событие. И скепсис я встречал потом у многих, кто размышлял об этом празднике. Привычное нам толкование не говорит и о том, чем занималась Божия Матерь в храме до Своего отрочества. Во Святая святых Иерусалимского храма не было и никакого помещения, чтобы сколько-нибудь продолжительное время там можно было находиться. И, знакомясь с образцами буддийской религиозной культуры, я нашел ответ для себя на вопрос, чем занималась Пресвятая Богородица в Иерусалимском храме. В городе Городовиковске в Калмыкии (ранее Башанта) к 300-летию Дома Романовых каждая община – и православная, и буддийская, – готовились отметить этот славный юбилей. Православные построили храм, которые посвятили Святителю Алексию, митрополиту Московскому и всея России чудотворцу, небесному покровителю цесаревича Алексея, наследника престола. А буддисты, в традициях своей веры, выткали огромное полотно с изображением буддийского божества Зеленой Тары. Это полотно в советское время чудом не было утрачено, его хотели разрезать, была ситуация, когда в военные годы его продали за несколько буханок хлеба. Сейчас оно находится в музее г. Ставрополя, и мы уже несколько лет ведем работу по возвращению этого уникального памятника калмыцкой культуры в Калмыкию. И, входя в обстоятельства того, как изготавливалось это изображение, я стал узнавать, что для того, чтобы его начать вышивать вручную, должны были соблюдаться многие условия. Его должны были вышивать не просто мастерицы, а девочки, которые еще не достигли женского созревания своего организма. И этот период, когда они могли выполнять такую работу, получался очень кратким – ведь их нужно было продолжительное время учить сложной вышивке. Когда сейчас ставропольцы сказали нам в ходе обсуждения возвращения полотна: сделайте нам копию, то это высказывание связано с непониманием специфики изготовления. В современных условиях воссоздать его практически невозможно. И, размышляя об этом, я подумал, что вот чем занималась Божия Матерь в храме. Она была Одной из мастериц-рукодельниц, которые украшали Иерусалимский храм. Введение Ее во храм, посвящение Богу – для меня всегда было бесспорно, и никогда не вызывало сомнений. А здесь открылось, и чем Она занималась столько лет – вместе с другими девочками ткала, вышивала драгоценные облачения на нужды Иерусалимского храма, который в это время еще строился. Царь Ирод строил великолепный храм, который нуждался в большом количестве облачений. И пример буддийской культуры помог мне понять, что Пресвятая Богородица в Иерусалимском храме не сидела без дела, а трудилась, молилась, училась грамоте, готовилась к исполнению Своего предназначения, о котором тогда еще не знала.
География Вашего служения обширна и необъятна. Духовное образование Вы получали сначала в Московской духовной семинарии, потом изучали богословие в Бухаресте в Румынии. Кстати, сидели за одной партой с нынешним иноагентом, а в прошлом протодиаконом Андреем Кураевым. Служили пастырем в Твери, начали свое архипастырское служение в Приднестровье. Затем США, Аргентина, теперь Калмыкия. Какие уроки жизни Вы вывели из такой обширной жизненной географии? Что запомнилось больше всего?
Думаю, что трудиться надо везде. Если говорить о самом тяжелом впечатлении, то его оставило у меня положение дел в Аргентине. Получилось так, что наша община там не сумела восполнять себя, стала сокращаться. Здание собора, входившего в юрисдикцию Русской Православной Церкви, там было несуразное, плохо приспособленное – как будто какой-то гараж, втиснутый между высотными домами. Там проходили и богослужения, был и церковный административный центр. Крыша текла, на стенах были видны большие протечки. Мебель буквально истлела. Мой визит туда состоялся вместе со светско-церковной делегацией из Москвы. И при этом в Буэнос-Айресе был небольшой, но очень приятно выглядевший Воскресенский собор Русской Зарубежной Церкви. В составе делегации были люди состоятельные, которые думали, как помочь Русской Зарубежной Церкви. И я им сказал, что вот посмотрите, в каком состоянии находится Благовещенский Патриарший собор. А батюшка один говорит: для Аргентины сойдет. Меня это очень покоробило. Я ответил: как это для Аргентины сойдет? Здесь не дикари живут, здесь большой столичный город. Активно развивающаяся страна, в которой служат присылаемые из России архиереи и священники. Такое пренебрежение к делу Божию было для меня трудно переживаемо.
Не случайно Господь нас с Вами свел. Я сам родом из Приднестровья, до сих пор храню приднестровское гражданство. Когда еще учился в Тирасполе в 1990-е годы, то про Вас много рассказывали в музыкальной среде – что Вы собираете компакт-диски, разбираетесь в музыке, в целом в культуре. Это я для себя запомнил. Не могу не спросить про родное мое Приднестровье, про Ваше служение там, что запомнилось. Ведь тоже было непросто: Вас, только что рукоположенного епископа поставили на новую кафедру. С какими трудностями столкнулись?
Думаю, что трудности и моего времени, и нынешнего, они, к сожалению, остаются прежними: политическая непризнанность, отрезанность от России. Душой рвутся к России, но как это сделать, когда столько километров разделяет...
В 1990-е годы трудности на постсоветском пространстве, во многом были схожи. Рушился привычный строй жизни. Закрывались какие-то учреждения культуры, были на грани закрытия школы, больницы. В этой ситуации, казалось бы, хаоса и нахлынувшего уныния, вдруг открывались новые храмы, создавались приходы. На фоне неопределенности нужно было не просто выживать, а строить новое. Немногочисленное еще духовенство за годы Советской власти было приучено к тому, что государство нам не только не помогает и ничего не обещает, но наоборот притесняет и третирует. И пришедшие смутные времена духовенство, привыкшее к трудностям, не испугали. Мы стали усерднее трудиться. И церковная жизнь стала превращать приходы в островки стабильности: а куда мы побежим, это наш дом, нам здесь надо выживать. Это было повсеместно.
До моего приезда в этих местах проливалась кровь, была настоящая война. Люди были дезориентированы, не знали, что делать. Кто-то собирался уезжать на запад, кто-то в Россию. И в этой ситуации нужно было организовывать новую епархию. Нужно было, чтобы в городах и селах было достаточное количество церквей, чтобы епархия была управляема.
Разброд и шатание в церковной жизни были сильны. Потому что с одной стороны на нашу каноническую территорию хотели бы проникнуть румыны. С другой стороны – «филаретовцы», часть Приднестровья на какой-то момент оказалась под их «окормлением», в том числе Дубоссары. Собираясь в Приднестровье, я имел короткий разговор с епископом Антонием (Масевичем), в то время Барнаульским. И он мне сказал: «Дубоссары, я там тоже бывал». Я удивился, а потом узнал, что он был управляющим делами в раскольничьей церковной группировке, имевшей кафедральный собор в Дубоссарах, они пытались все Приднестровье под свое влияние захватить.
Было и сложно в том плане, что духовенство, в условиях неопределенности привыкло к вольнице. Был момент, когда митрополит Кишиневский Владимир мне сказал: «Владыка, вот на Вашего священника из древнего села Рашково пришли аж два исполнительных листа от женщин с Украины. Надо ему сказать, что стыдно: от двух разных женщин исполнительные листы, нагулял детей». Я поехал к этому священнику, исходя из того, что ему будет стыдно, если его паства узнает о такой ситуации. Сказал при встрече, что ему лучше было бы покинуть приход. А в те времена для Рашкова был свойственен такой менталитет: вот он наш, а архиерея мы не знаем. Когда им сказали, что у священника две или три «жены», то они отвечают: «пусть хоть четвертую имеет, это наш батюшка». В этом селе замечательный костел на горе. А наш маленький Троицкий храмик, как остатки прежнего православного величия. Кто внимательно читал о путешествии Патриарха Антиохийского Макария, то там есть эпизод, где он посещает Рашков. И тогда Патриарх Антиохийский восхищался тем, что так много православного активного населения, что там три прихода, что все грамотные, что Патриарха Антиохийского встречают с почетом, что все поют, что он вообще не хочет оттуда уезжать. Но время пребывания под властью Польши сказалось так, что от прежних православных приходов остался только один маленький Троицкий храмик, в котором на момент моего назначения в Приднестровье были священник и прихожане вот с такими настроениями. И в тот год был воскресный день, когда православный праздник Входа Господня в Иерусалим совпадал с католической Пасхой. Я понимал, что в этом храме службы не будет, и все православные пойдут в костел. После долгих уговоров этого священника, после попыток общения с местными властями, которые сначала поняли меня, а потом сказали, что им пригрозили: «если Юстиниана будешь поддерживать, в следующий раз тебя не изберем». И тогда я пошел к президенту Приднестровской Молдавской республики Игорю Николаевичу Смирнову, обрисовал ему эту ситуацию. Сказал: «Игорь Николаевич, мне нужна Ваша поддержка. Человек ведет себя явно актиканонично, не подчиняется, поддержите меня». И в воскресный день он со мной поехал туда. Зная, что будет президент, никаких действий агрессивных против меня предпринимать не стали. Но их, видимо, планировали. Когда мы вошли в подсобное помещение храма – пономарку, то увидели, что там были приготовлены палки с гвоздями. Как они ими планировали распорядиться – шины проколоть, или по головам стучать тем, кто с архиереем приедет – мы, к счастью, не узнали. Вот такая была весьма горячая и напряженная пора становления епархиальной жизни.
Расскажите, пожалуйста, про Ваше нынешнее служение в Элисте: насколько много у Вас прихожан, храмов, я, например, о Православии в Калмыкии очень мало знаю.
И русские, и калмыки – это коренное население Калмыкии. Потому что калмыки поселились в этих местах в начале XVII века, а русские в середине XIX века. Есть момент, который портит нам жизнь: «транзитные» настроения и русских, и калмыков, которые хотели бы уехать в большой город. Это мешает обустройству нашей жизни. Тот, кому тяжело, но он руки не опускает, рано или поздно выстроит жизнь. А когда человек сомневается, думает, что жить в Калмыкии как-то «не очень почетно», лучше уехать в большой город – это не подвигает его на то, чтобы преодолеть трудности. Еще несколько лет назад верховный лама Калмыкии меня спросил, какие у меня трудности в служении в Элистинской епархии. Возможно, он ожидал иного ответа, но я обозначил, что трудность в еще неизжитом «транзитном» настроении. Мы должны помочь нашему народу обрести уверенность в себе, чтобы здесь строить, обустраивать свой дом, а не искать его где-то на стороне.
Наша статистика для такого города, как Москва, конечно, очень скромная. У нас всего около 300 тысяч жителей в Калмыкии. Из них тех, кто принадлежит к православной традиции около 60-70 тысяч. У нас 18 приходов, в двух из них не всегда совершаются богослужения. Мы дружны с нашим братом – председателем Центрального духовного управления буддистов Геше Йонтеном, говорим с ним о том, что проблемы буддистских общин в сельской местности имеют сходные проблемы с православными приходами. Жизнь Калмыкии меняется. Многие привычные образы меняются. И степь – она не безразмерная. На гектар не загонишь большее количество овец или крупного рогатого скота. Поля обрабатываются высокотехнологичной техникой. Нам не хватает производств, которым требуется большое количество работников. В Калмыкии нет переработки мяса: туши загружают на рефрижераторы, увозят на переработку в другие регионы. Есть потребность в своей сети перерабатывающих производств. А если представлять перспективу так, что только степь, скот и чабаны, то для этого в Калмыкии большого количества жителей не нужно.
Помню, когда приехал в Приднестровье, там были сады протяженностью по 25 километров и несколько километров в ширину. Знаете, сколько людей было занято на обработке таких садов! А потом часть садов были выкорчеваны, из-за трудностей в сбыте продукции при отсутствии предприятий по переработке. Места, где были сады, засеяли пшеницей. Но разве можно сравнить количество людей, занятых на гектаре плодового сада и пшеничного поля.
У нас в Калмыкии сейчас появилось то преимущество, что все больше увеличивается автомобильный поток. Дороги федерального значения у нас, наверное, одни из лучших по стране. Поток машин становится все больше, поэтому предприимчивые люди из местного населения могут переориентироваться на открытие заправочных станций, мини-отелей, кафе разного уровня. Нужно понимать, что жизнь не стоит на месте, она меняется, и это требует гибкости.
Прихожане храмов Элистинской и Калмыцкой епархии – это в основном русские или калмыки?
В основном, конечно, русские. Но есть ведь смешанные браки, где, например, муж буддист, а супруга православная или наоборот. Что касается детей, которые растут в таких семьях, то, как правило, девочка больше тяготеет к духовному воспитанию матери, а мальчик отца.
А богослужение проводится на церковно-славянском языке?
Богослужение проводится на церковно-славянском языке. Калмыки – народ очень образованный. Их способность говорить на красивом русском языке без малейшего акцента меня всегда удивляла. Но ради уважения мы некоторые части богослужения произносим на калмыцком языке. Например, в кафедральном соборе в Элисте, это молитва Господня «Отче наш», которая после церковно-славянского исполнения второй раз поется на калмыцком. Ектенью диакон калмык может произнести на калмыцком, а священник калмык ответить ему возгласом на родном языке. Часть житий святых, например, святого Александра Невского, были переведены на калмыцкий язык. Не потому, что калмыки не могут прочитать его на русском, а ради уважения к народу среди которого мы живем. Нет людей в Калмыкии, которые бы не говорили на русском языке.
А Евангелие переведено на калмыцкий язык?
Это было сделано давно, еще в царские времена. Перевод был выполнен с большой любовью. Можно сказать, что подвижнический труд отдельных светочей веры приносил больше успехов в деле христианизации, чем религиозная политика Российского государства. Это было мне понятно и на примере США – Аляски. Там всенародное почитание стяжал простой монах Герман, который не захотел принимать священный сан. Но он так полюбил местное население – алеутов, а они отвечали ему взаимностью, что и сейчас память преподобного Германа Аляскинского отмечается с великим торжеством. Алеуты съезжаются с разных мест, чтобы почтить его память, поклониться его мощам. То есть если бы не было преподобного Германа, то административные усилия Российской империи по христианскому просвещению этих мест не дали бы плодов.
Вспомним священника Пармена Смирнова, который из Астрахани выезжал в Калмыкию, беседовал с калмыками без какого-либо давления, переводил церковные тексты на калмыцкий язык. Мы говорили со Святейшим Патриархом Московским и всея Руси Кириллом в Астрахани о том, почему среди калмыков мало православных христиан. Я тогда сказал: «Ваше Святейшество, к сожалению, государственная проповедь в синодальную эпоху больше проповедовала типикон, как устав богослужения, навязывала практику поста, не понимая, что выживать в условиях степи невозможно без употребления мяса и молока, что этот рацион является естественным для калмыков. И калмыками до сих пор порой ощущается горькая оскомина от тех государственных попыток административными методами христианизировать Калмыкию». Но ведь история дает нам примеры христианизации кочевых племен. Монгольское племя караитов в начале XI века массово приняло крещение, правда, от несториан. И встал вопрос как им быть с постами. Обратились к несторианскому патриарху, который тогда находился в Багдаде. И он ответил, что входя в обстоятельства их жизни, чтобы караиты воздерживались в Великий пост только от мяса. А у нас Правительствующий Синод наказывал священников, которые причащали крещеных калмыков, которые не постились. Об этом я часто вспоминаю, говорю нашим священникам, порой имеющим ревность не по разуму.
…Когда я бываю на богослужении в храмах, то очень часто, чтобы пробудить интерес, монолог свой прерываю задаваемым вопросом. И когда бываю в новых местах, часто задаю вопрос: «Скажите, вот Господь вознесся на небо. Апостолы вернулись с Елеона в Иерусалим. Господь вознесся, а что Он оставил на земле? Иконы? Нет. Типикон? Нет. Книгу «Евангелие»? Нет, т книги «Евангелие» тогда не было. Господь оставил Церковь Христову. А все остальное, что мы сейчас имеем, в том числе и книги Священного Писания Нового Завета, нам дала Мать Церковь. И вот если мы будем понимать эту иерархичность, то будем правильно подходить к жизни во всех ее проявлениях в меняющемся мире. Новомученики и исповедники понимали, что нельзя познать духовную жизнь только по книгам, вне Церкви. И в самых тяжелых условиях стремились сохранить совершение Литургии.
Приведу более близкий нам пример. Мы во время объявленной пандемии ковида не закрывали ни одну церковь. Старались сделать все, что требовали государственные санитарные органы – разметку на полу, чтобы была дистанция, повязки (маски). Но мы не прервали совершение Литургии нигде. И когда некоторые говорили, что вот как они будут на службе в повязке, то я отвечал, что это то, что надо просто потерпеть. Наши деды не отрекались от Христа, нося в прямом смысле слова кандалы, в местах заключения. Они были бы счастливы, если бы им сказали: ходи в церковь, никто тебе не помешает, только надень повязку. Не переживайте из-за повязок, потерпите это неудобство, но не лишайте себя живого общения с Церковью. Ежевоскресно община церковная на Литургию как на самое важное дело в своей жизни должна собираться. Для меня самого – Церковь важнейшее, что есть в жизни.
А как донести это ощущение до современной молодежи? Как ее христианизация, катехизация сегодня, в Вашей точки зрения, должна происходить?
Вопрос труднейший. Могу только сказать, что его нужно индивидуально. Каждый священнослужитель, каждый мирянин, должен использовать для этого свой талант. Потому что все мы очень разные. И для каждого человека нужен свой подход. Я не представляю себе, что мы будем вторгаться в личную жизнь молодежи, навязывая им то, что мы говорим. Это может вызвать только отторжение. Да, приходится молиться, скорбеть. Результат дает соединение ума и большого сердца того, кто обращается к молодым людям. Не хочу прописывать рецепт. Одно понимаю, что приходская жизнь не должна быть унифицирована. Главное – Литургия, естественно, неизменно. Но в остальном – какой талант есть у общины на приходе, тот и нужно развивать и поддерживать. Желательно как можно в большем участвовать, но нельзя объять необъятное. Если перезагрузить людей, то они вообще ничего не сделают. Но если община будет развивать то, к чему расположены ее члены, то это принесет добрые плоды. Один приход может работать с молодежью, другой будет миссионерским, третий объединит ревнителей благочестия, которые будут соблюдать все предписания типикона, и это тоже важный опыт. Типикон – это произведение духовного литургического искусства нашей Церкви. Надо дать всем возможность раскрыть свои таланты в служении Христу Спасителю и Его Святой Церкви.
Москва, 3 сентября 2025 г.
https://blagovest-elista.ru/news/arkhiereyskoe-sluzhenie/6325/
_ иеромон.jpg)
