После очередного скандала с домашними, то есть с теми, кто в Евангелии почему-то определён в качестве «врагов человека», собрался съездить к своему собеседнику – отшельнику Виталию Я его по привычке продолжал называть старообрядцем, хотя сам он себя считал просто «учеником Христа Исуса». Без привязок к конфессиям или юрисдикциям. От былого староверия осталось разве что знаменование себя двуперстием и сотворение молитв по дораскольому чину. Но литературу он прорабатывал в том числе и «новообрядческую».
Жил Виталий один в давно умершей деревне Дубравке. Ватага лесорубов, спавших, евших и выпивавших в одной из избушек, недавно покинула эту местность. Иногда в эту избушку на въезде в деревню наведываются охотники. Но, судя по тому, что вслед за деревенскими жителями пропали и кошки, которых сюда некогда свозили из нашего городка те, кто не хотел закапывать нежеланных котят, охотники тоже перестали останавливаться в деревушке. Ссыльным четверолапым питаться было нечем. Ведь не было ни охотников, подкармливавших кошек крохами со своих столов, ни мелких грызунов, которым и самим в брошенной деревне кормёжки не находилось.
Отшельник кормился тоже весьма скудно, причём в его мировоззрении причудливо переплелись аскеза и идеи так называемой «ЗОЖ». «Здорового образа жизни». Хлеб он пёк сам. Чай пил только из трав, причём вместо сахара использовал мёд вприкуску. И так далее.
Решил угостить лесного человека чем-нибудь нелесным. В лавке у приятеля узбека Рашида купил немного фиников, кураги, фисташек и халвы. Божий человек Виталий этими дарами Юга не брезгует, в отличие от той продукции, которую, по нашему глубокому убеждению «специально травят глобалисты».
Рашида я знаю давно. Вначале он переехал из Узбекистана в Белоруссию, а потом перебрался в наш городок. Давным-давно, когда он ещё надеялся на то, что если не он, то, по крайней мере, его сыновья ассимилируются с русскими, мы ездили вместе купаться на речку. Он наполнял свой микроавтобус своими и моими сыновьями, и мы отправлялись в не очень близкий путь.
В нашем городке – к моему великому сожалению – не было водоёма, пригодного для плавания. Когда селился тут, то об этом было некогда думать, а теперь вот понял, что четверть века тому, видимо, совершил ошибку, поселившись именно тут. Болото есть, комары есть, радиация есть, а вот работы детям нет. И даже водоёма нет. Но есть хорошие люди. И работа есть, слава Богу. Работаю на удалёнке, хотя сограждане, увы, как правило, трудятся охранниками в «Нерезиновой». Откуда привозят не только заработную плату, но и кое-какие специфически московские настроения.
И, всё-таки, не было в нашем городке межнациональных напрягов. То ли потому, что делать тут особенно нечего, то ли по причине того, что мы находимся в «Чернобыльской зоне», то ли по какой иной причине, но наплыва агрессивных «многонационалов» у нас не было.
Было несколько армян. Отношение к ним было разное. Точнее, к разным – разное. И основывалось такое разное отношение не на каких-то там предрассудках, а зависело от вещей объективного характера. Например, один из них был весьма уважаемым в городке сапожником. А другой, напротив, бахвал и бабник. Так что тут всё не так однозначно. Уж простите за штамп.
Были в городе и азербайджанцы, торговавшие на рынке фруктами. Был и узбек Рашид, у которого я сейчас купил для Виталия южные лакомства. Возил нас купаться за семнадцать километров от городка… А агрессивных любителей «качалок» и шариата у нас, слава Богу, не было.
Поэтому, видимо, старший сын Рашида чувствовал себя вполне русским. Во всяком случае, он всерьёз уверовал в то, о чём рассказывал телевизор.
Его обломали в армии. Обломали грубо и жестоко.
«Какой ты русский? Ты – чурка. Хач!» И всё. Призывали в армию романтического патриота, а демобилизовался человек, уже созревший для того, чтобы воспринимать идеи этих самых. Которые в качалках и мечтают о шариате.
Конечно, Рашида это тяготило. Тем более, что его брат, которому он помог у нас в городке устроиться, был как раз из этих самых. Из тех, кто ассимилироваться не собирался. Скорее, наоборот.
- Да, дорогой Рашид, я тоже ничего хорошего не вижу в будущем, - негромко проговорил я, потому что виделись мы редко, и мне искренне хотелось хоть чем-то поддержать доброго узбека. Страдавшего от того, что бушующая в далёкой столице ненависть между моими и его соплеменниками постепенно достигла и нашего некогда тихого захолустья.
Он, видимо, попытался было любезно улыбнуться, но это было неуместно, а потому улыбка так и не родилась.
- Скорее всего, дело будет развиваться следующим образом. Эту всю пропаганду многонационалии ведь никто уже не воспринимает. Помнишь, как мы сами смеялись над кумачёвыми транспарантами. Как там у вас было: «Ленин кыш, Ленин быш. Ленин – тохтамыш»..
- Это не у нас. Это у казахов. Да, брат, на самом деле, это шютка. Просто посмеяться.
- Ну, неважно. Я про то, что не верил никто в кумачёвые лозунги. Вот и закончилось всё очень плохо. Но тогда бойня была на окраинах страны, а теперь будет везде. Думаешь что, напрасно завозят ваших сюда? И это не такие люди, как ты или как Араик-сапожник. Это молодые ребята, которые не собираются жить мирно, они готовятся к захвату нашей страны. Не обижайся, я против тебя ничего не имею, ничего никогда не имел против тех, кто приезжает и открывает дело. Вы – молодцы, торгуете хорошо, никого не обижаете. Я о другом. Пойми. Могу, конечно, помолчать, но толку от такого молчания. И так видимся раз в год и то – случайно.
- Случайно не бывает. На всё… Инш’Алла
- Это да. На всё – воля Божия. Но я не окончил. Вот подожди, для того, чтобы вашу молодёжь агрессивную не повинтили как нарушителей спокойствия, что нужно сделать, а?
- Что нужно сделать?
- Нужно устроить массовые драки, причём всё вывернуть так, будто виноваты во всём кто?
- Кто?
- Ясно кто. «Русские фашисты». Поэтому параллельно тому, как завозят на стройки областных центров молодых таджиков, мало-помалу и русских парней начинают накачивать. Тем более, что заняться-то всё равно нечем. Кто послабее духом – передохли от наркоты. Кто посмиреннее – сидят по квартирам и играются в компьютеры. А кто потревожнее, те качаются. А поскольку они не доверяют вообще никому. Ни родителям, ни школе, ни, тем более, телевизору… то они готовятся к бою. И когда бой этот начнётся – телевизор тогда всё вывернет так, будто виноваты-то на самом дел именно они – «русские фашисты».
- Павел, почему ты об этом не напишешь статью!? нужно предупредить Президента Путина! Мы же верим ему.
- Да писали уже. Боюсь, поздно писать уже. Остаётся только молиться.
- А о чём ты молишься? О мире?
- Да нет, Рашид. Не о мире. О том, чтобы самому не быть таким злым.
- А надо и о мире тоже. Но только очень сильно. Так сильно, как будто кроме Аллаха никто не сможет объяснить Путину – что происходит в стране. Какое коварство задумали недруги…
***
От асфальтированного шоссе мы съехали на просёлочную дорогу, которая вела в сторону деревеньки, где обитал отшельник Виталий. Путь петлял между полуразвалившимися избами и подросшими сосенками. Грязи непроходимой не было, поскольку дорога была достаточно плотной –влажный песок.
- Надо будет как-нибудь вырваться сюда с мольбертом. Сосны довольно живописны, - намекаю я Диме, который на опрятном «Жигулёнке» везёт нас в гости.
- Бери велик и приезжай, сколько тут ехать, - флегматично отвечает наш дорогой возничий. – Бери кого-то из детей, переночуете в избе, которую бросили лесорубы. Я там немного навёл порядок.
- Да нет, не приеду я на велике. Уже и ездить разучился.
- Ну, смотри.
Дима – поджарый бородач с крючковатым носом и цепким взглядом. Вылитый стрелец. Века, эдак, XVII-го, а то и XVI-го. А порою он напоминает мне великого князя Сергея Александровича – на той фотографии, где он изображён вместе с супругой, оба облачённые в костюмы как раз допетровской эпохи. Дима весьма серьёзно занимается «здоровым образом жизни». Питается строго по какой-то там методике, даже чай не пьёт. Уж молчу про магазинную колбасу.
Пару недель назад он начал заниматься приведением брошенной избы в порядок. Разобрал и вытащил из избы двухъярусные нары, на которых проваливались в тяжкий сон лесорубы. Доски порезал и сложил под навес – на дрова. На неделю раскрыл окна да двери, чтоб вонь выветрилась. Отодрал засаленные обои, вознамерившись по весне побелить стены известью – для красоты, а главное – для гигиены. Приезжая к Виталику, натапливает печь, чтоб изба, очищенная от дурного духа, постепенно избавлялась и от сырости.
- Смотри, я серьёзно. Можешь в избе останавливаться, чтоб Виталику не мешать, и чтоб он вам не мешал.
Я подумал и согласился с тем, что предложение вполне реалистичное.
- А знаешь, ведь я как раз сегодня ночью скорбел о том, что тут, в России, у меня нет ни родни, никого, к кому бы я мог с детьми выезжать хоть на пару деньков. Курорты нам не по карману. Сам понимаешь – реальная жизнь и трепотня про многодетных по телеку – вещи, мягко говоря, не особенно…
- Ну, что ты хочешь. Люди на зарплате. Артисты. Что им напишут, то они рассказывают. Чтоб народ не нервничал. Все болезни от нервов.
Миновали маленькое кладбище, ютящееся на живописном кургане.
- А Виталик молодец, – заметил Дима. – Чистит кладбище от ветровала и всякого мусора.
«Ветровалом» в наших краях называют буреломы.
Из-за забора стремительно бросился какой-то пёс.
- О, вроде же у Виталика была другая собака?
- Была. Стала курей таскать, так он её завёз.
***
Навстречу вышел отшельник Виталий.
Наверное, читатель подумает, что сказитель опошляет повествование штампами, но ничего не могу поделать. Глаза у Виталия были действительно как озёра, в глади которых отражаются небо и облака.
Борода была длинная и свалявшаяся – как на фотографиях отца Серафима (Роуза) и как у моего друга, москвича о. Вадима, духовного чада уроженца этих мест о.Димитрия Дудко, переселившегося лет тридцать назад в наш край и тоже жившего отшельником. Но, правда, он нёс службу в другом благочинии, и избушка его была достаточно далеко от нашего городишки. Километрах в ста. Так что я не имел морального права просить Диму везти меня так далеко. Сам-то я не водитель.
А вот сюда, к Виталию, ехать не так далеко. Километров двенадцать от нашего дома до его хуторка, стоявшего немного поодаль от Дубравки.
Мы тепло обнялись и зашли в избу.
Изба сияла чистотой, печь была тщательно выбелена, стены выровнены листами гипсокартона и аккуратно зашпаклёваны.
- Мир дому вашему!
- С миром принимаем!
- А тут у тебя стало уютно.
- Приезжали Лиза с Толей, помогли сделать ремонт, спаси их Христос! – Ответил Виталий.
Лиза с Толей – друзья нашего отшельника, старообрядцы Белокриницкого согласия.
Раньше, когда Толя ещё не был на пенсии, я частенько с ним пересекался. Работал он водителем городского автобуса, и если я попадал в его автобус, то пробирался к кабине и мы обсуждали свежие проповеди политолога Ростислава Ищенко. Толя был человеком крайне политизированным, впрочем, как и я.
Виталий – нет. Он никому из политиков не верит, да и сам мир воспринимает хотя и без гностического пессимизма, но и без особых восторгов. Юдоль печали, что уж там. Полигон, попав на который, мы отрабатываем определённые навыки, выявляем свою подноготную. Дабы успеть с Божией помощью что-то в себе исправить, покуда не наступил Суд.
- Я пойду в избу, протоплю печку, - решил Дима. – Хочешь, пойдём со мной.
- Пожалуй, посмотрю, как там.
- Димитрий, тебе сколько яиц жарить?
- Спасибо, не буду. Просто кипяточку попью потом с вами.
- Может, иван-чая?
- Можно иван-чая.
Впервые я был тут в Дубровке восемнадцать лет назад. Зимой. Именно восемнадцать, а не больше и не меньше, потому что сыну Савватию нынче девятнадцать, а тогда мы заехали к ним в гости, и бывшая жена Виталия вынесла нам тёплое одеяло, чтобы не застудить младенца. Одеяло резко пахло коровой, мне, горожанину, это врезалось в память на всю жизнь.
Виталий разошёлся семнадцать лет назад. Ушла к армянину. Не к сапожнику, а к другому. Тоже помню время разворачивания этой драмы, поскольку она была подругой моей жены, и стала крёстной нашего второго сына, Егора, которому как раз семнадцать. Моя жена тогда была прихожанкой старообрядческой общины. Правда, не «Белокриничников», а «Древлеправославных», то есть бывших «Беглопоповцев».
Когда мы с ней надумали жениться, то мне вначале аккуратно предложили перекреститься, чтобы присоединиться к старообрядчеству, но я отказался, а они настаивать не стали. Даже не особенно третировали её после того, как мы повенчались в нашей «никонианской» церкви. Съездили ко мне на родину, в город Николаев, там и обвенчались.
Священники Украинской Церкви Московского патриархата особенно не были в курсе того, какие сейчас отношения со старообрядцами, полагали, что вопрос закрыт ещё в 1971 году, когда на Соборе признали чинопоследования старого обряда равноспасительными. Я и сам тогда увлекался эдаким интеллигентским старообрядствованием, но о том, чтобы переходить куда бы то ни было из Церкви Московского патриархата не было и речи. Кстати, мы ведь на самом деле до сих пор в расколе. И я ни разу, сколько ни приходил на литургию к старообрядцам – даже ко кресту не подходил. Не предлагали, ибо «никонианин».
Хотя, надо сказать, что некоторые молодые священники-старообрядцы в беседах «не для прессы» высказывали нечто в духе умеренных греков-старостильников. Дескать, конечно же, они не считают наши, «никонианские», Таинства безблагодатными, но объединяться с нами не могут, поскольку РПЦ заражена болезнями «модернизма и т.п.»
Меня такое отношение вполне удовлетворяло, поскольку сам давно уже придерживался в отношении как старообрядцев, так и прочих христиан можно сказать «околоэкуменического мировоззрения». Не в том смысле, что все, дескать, «хорошие» и нет никакой разницы между христианскими конфессиями. Нет, вульгарные формы экуменизма мне, конечно же, чужды, как и прочие проявления пошлости в образе мысли. Просто я убежден в том, что Границы Церкви невидимы, и вообще Церковь – это не некая партия, не «собрание верующих», но действие Духа Святого в душах тех христиан, которые смиренно отворяют свои души этому благодатному действию. А догматы с канонами просто помогают нам пребывать в более-менее вменяемом состоянии.
Потому нефарисействующих старообрядцев я искренне считал людьми вполне православными.
Под фарисейством я понимаю не сознательное лицемерие, как это нередко происходит, когда понятие «фарисей» толкуется в категориях гуманистической культуры. Нет, фарисей вовсе не лжец и не маски у него нет. Фарисей – это человек, который совершенно искренне считает себя «хорошим». И не просто «хорошим», но уже спасённым для Жизни Вечной, ибо фарисей всё соблюдает в соответствии с догматами и канонами. И, как таковой, благодарит Творца за то, что он не такой, «как эти».
Виталий таковым не был, хотя порою из него старообрядчекое отношение к нашему брату, «никонианину», всё-таки, вылезало. И весьма.
Побыв немного в брошенной избе, которую Дима постепенно возвращал к жизни, вернулся к Виталию. Тем более, что хотел обменяться с ним некоторыми соображениями, которые были не очень интересны Дмитрию,
Дмитрий был человеком, относящимся к вероучительным дискуссиям не то, чтобы совсем уж равнодушно, но, где-то, около того. Был он человеком искренним и отличным товарищем, отзывавшимся на просьбы о помощи не просто живо, но всегда на помощь приходившим, даже когда приходилось жертвовать и силами, и временем. Но в своё время ему довелось пожить среди людей Стерлигова, и это общение с ревнителями не по разуму, по всей вероятности, и сделало его агностиком.
Когда я бываю в компании с выпивающими братьями, то иногда рассказываю анекдот про стерлиговцев. Сейчас мы ничего не выпиваем, потому шутка может и не прозвучать, я её не озвучиваю.
А суть такова. Несколько лет назад был в нашей прессе небольшой скандальчик, связанный с тем, что в одном из магазинов для любителей «здорового образа жизни» не обслужили какого-то парня с серёжками в ушах. Или в одном ухе, причём не в том ухе, где носят казаки или пираты, а в неправильном ухе, указывающем на ориентацию… Не помню точно.
Но точно помню, что продавец усмотрел в покупателе представителя соответствующего сообщества и товар ему не отпустил. Под предлогом того, что в их магазинах «п*доров не обслуживают».
И вот по мотивам этого скандальчика и составили анекдодец. Дескать «неизвестно: кто больше п*дор: те, кто носят в ушах серёжки, или те, кто продаёт булку хлеба за 600 рублей?»
Прошлись по околице умершей деревни, зашли в избу. Дима предложил мне затопить печь. Я взял топор с весьма удобным топорищем, которое Дима вытесал специально под свою руку, наколол щепы. Пошёл растапливать. Бумаги не было, пришлось разодрать в клочья оставленный дровосеками календарь с девушками. Причём, одетыми. Ну, почти одетыми.
Загорались щепки неважно.
Дима подошёл и посетовал на то, что я разжигаю неправильно.
- Нужно было заложить дрова и сразу растапливать. Зачем сперва щепки? Вот смотри.
Он заложил расколотые на дрова останки какой-то шконки, и спичкой поджёг лучину, которой и начал разжигать огонь.
- Уж ты! А как это ты одной спичкой щепку зажёг?
- Так это ж не просто щепка, а лучина. Из смолистого дерева. Понюхай: как смолой пахнет. Такое дерево не нужно в общие дрова, нужно отдельно наколоть лучин, и потом ими разжигать.
- Наука! Ну, я пошёл к Виталию.
Оставив Диму возиться в избе, прошёлся теперь мимо хозяйства нашего отшельника. Рядом с Витиной лесопилкой стоял принадлежавший ему большой гусеничный кран и ещё кое-какая техника, которую он присобрал в то время, когда ещё надеялся стать предпринимателем.
Между лесопилкой и хозяйством Виталия – избой, курятником, сарайчиком, банькой и загоном для целого стада коз – возвышался трёхметровый дубовый поклонный крест. На восток от креста открывался симпатичный вид – низина, где Виталий намеревался выкопать пруд и разводить там рыбу, а за низинкой – лесок. Давненько я не был в том леске, всё приезжаю не в сезон.
***
Покуда Виталий хлопочет со сковородой, беседуем не о вере, а о политике.
- Павел, тебе бы с Анатолием поговорить, он следит за всем. Я с тех пор, как птицы потеряли ориентацию в пространстве, слежу за пчёлами. Как перестанут мёд приносить, так скоро и всем нам конец.
Под «птицами, потерявшими ориентацию», подразумевается весна 22-го, когда наблюдались беспорядочные перелёты птиц то с юга на север, то наоборот. Происходило это, согласно легенде, из-за того, что каждый день туда-сюда мчались самолёты, и каждую ночь – вертолёты.
Не знаю, насколько всё это тогда повлияло на маршруты движения перелётных птиц, но легенда звучала зловеще.
Яйца испеклись. Получилась именно не глазунья, а замечённый слой яиц с луком.
- Ну, давай помолимся, – и сам же совершил кратенько с поклонами после каждой:
- За моли́тв Пречи́стыя Твоея́ Ма́тере и всех святы́х Твои́х, Го́споди, Ису́се Христе́, Сы́не Бо́жии, поми́луй нас. Ами́нь. Бо́же, ми́лостив бу́ди мне гре́шному. Созда́выи мя, Го́споди, и поми́луй мя. Без числа́ согреши́х, Го́споди, поми́луй и прости́ мя гре́шнаго.
Вместо хлеба Виталий предложил ржаные сухарики собственного приготовления.
- Угощайся. Хлеб без дрожжей. Муку у фермера покупаю. Сам пеку, и сухарики высушиваю.
Вот теперь я понял, что не напрасно не стал острить по поводу хлеба в лавках Стерлигова. Понятно, что хлеб у него в десять раз дороже магазинного. Но там же испечь его – целое дело. Ручной труд. Технологии. Ну и, ясное дело, все компоненты специально для любителей ЗОЖ.
- Всё-таки, Виталий, тебе не кажется, что во всём этом какое-то противоречие. С одной стороны восприятие мира – как агрессивной среды, и чаяние встречи со Спасителем. Причём отвержение мира получается какой-то почти гностическое. С другой стороны – ЗОЖ, столько мороки с приготовлением хлеба насущного. То есть цепляние как раз за земную жизнь. Согласись, что во всём этом есть некая шизофреничность. Или нет?
Мой собеседник пристально смотрел мне в глаза. Я взгляда не отводил, хотя это было и нелегко. Аккуратно – одними глазами – улыбался, надеясь, что эта улыбка в глазах не будет воспринята в качестве насмешки или же провоцированием схоластического пустословия.
- А всё зависит от того: зачем человек цепляется за жизнь? Вот меня не станет, кто будет маму досматривать? Я же еду натуральную вместо магазинной потребляю не для того, чтобы силы были с любовницей подольше покувыркаться. А чтоб сил этих на работу хватило. Тут у меня помощников нет в лесу. Если упаду – и поднять некому будет.
- Логично. Забираю слова назад. Всё зависит от цели. Как и топором: кто-то рубит сруб, кто-то – чью-то голову. Но вера-то должна быть у нас, что Господь всегда рядом. И что всякого из нас ставит ровно в те условия, которые наиболее благоприятны для нашего спасения. Он ведь Врач. Кому пилюлю, кому – на хирургический стол.
Стали обсуждать дела злобы дня сего.
- Стало быть, заслужили мы таких правителей, - осторожно пытаюсь вывести разговор из политического контекста в направлении разговора о личной ответственности каждого.
- Я, Павел, когда слышу от кого-то, будто «всякая власть от Бога», сразу понимаю, что с этим человеком говорить не о чем.
- Ну и зря. Тут же важно понимать, что речь не о том, что всякий властитель делает Божье дело, а что всякий властитель попускается Господом, который есть Врач. Иногда для врачевания нужна таблетка, а иногда – скальпель хирурга. Всё зависит от того – как тяжко мы больны. Вот и сейчас, видимо, настало время скальпеля.
- Я не о том. О том, что не может быть Государства-Церкви. Невольник – не богомольник. Может быть, и Владимиру Святому не стоило насильно крестить Киев. Пусть бы постепенно становились христианами те, кому Господь Себя открывал. А так веру превратили в государственную идеологию. Я про это.
Поговорили об СВО. Рассказывая о старшем сыне, воевавшем на Донбассе, Виталий посоветовал посмотреть телевизионный сериал «Резервисты».
- Посмотри, посмотри. Федя говорил, что правдоподобно там всё. Без пропаганды. Как бросают людей в эти «мясные штурмы», будто щепки в печку, чтобы и огонь развести, и народ проредить. Уже не успевают вымаривать ни ковидами, ни ГМО, так теперь это. Посмотри фильм со своими ребятами. Причём хорошо ещё и то, что не матюкаются в фильме, как в других, документальных. А так – правда.
- Да, попадаются иногда хорошие фильмы. Причём именно некоторые телесериалы. Например, недавно смотрел «Бориса Годунова», очень хороший православный фильм. Рекомендую.
- Есть, конечно, есть хорошие фильмы, но то-то и опасно, что есть. Усыпят нашу бдительность хорошим фильмом. Типа «Острова». Или сериалами – про Ивана Грозного, например. Или «Раскол»… А потом мы мало-помалу начнём смотреть и другие передачи. И станем этим душком пропитываться. И не почуем, как заглотим наживку нечистого.
- Ну, так суть церковности-то в этом и заключается: стяжание Духа Святого. И по возможности пребывание в нём. В этом Духе. С Божьей помощью, конечно.
- А ведь раскол Церкви, Павел, не при Никоне и Аввакуме произошёл. Гораздо раньше.
- Ты имеешь в виду спор Иосифа Волоцкого с нестяжателями?
- Именно это. Вот тогда-то вместо Церкви, уповающей на Господа, получили мы Церковь, надеющуюся на князи мира сего.
- И на сынов человеческих, - подхватил я. - Да, если разобраться, то по сути дела веровать не в Спасителя стали, а в Империю…
Но, всё-же, я не смог согласиться с таким уж совершенно анархическим настроем, а потому тут же стал спорить:
- Но, всё-таки, я бы не стал утверждать, что Церковь должна совсем уж игнорировать внешние структуры. Потому что по большому счёту и чинопоследования – тоже есть нечто внешнее. И если мы совсем уж откажемся от внешней дисциплины, то получится просто анархия и прелесть. Начнём каждый на свой манер Бога призывать. А вдруг окажется, что вовсе не Его призываем? Вовсе не Святым Духом пытаемся наполнять свои внутренние пространства? А каноны и догматы – это просто дорожные знаки. Чтоб мы с пути не сбились. Другое дело, что когда иерархии нет: что во имя чего… Тогда и возникает либо равнодушие, либо фанатизм.
- Да, главное – памятование о Спасителе. Чтобы вера наша заключалась не в изучении богословия, а в живом сопребывании со Спасителем. Как будто Он всегда рядом, как будто мы всегда предстоим пред Ним, - соглашается со мной Виталий.
И вдруг просто ошеломляет:
- Это да. Но ведь у меня, может быть, вообще никакой веры нет.
Мне было хорошо известно, что порою наш отшельник любит высказать нечто парадоксальное и, пожалуй, эпатирующее. Виталий продолжил:
- Я не рассказывал, как мне ногу брёвнами прижало, нет?
- Рассказывал, но я бы ещё раз послушал. Так тогда это меня впечатлило, что хочу рассказ этот записать. Весьма поучительная история.
- Поучительная, согласен. Ну, тогда пойдём, на месте всё покажу, как было и расскажу.
***
- Вот смотри. В процессе распиловки леса у меня используется одновременно два подъёмных механизма. Первый находится во дворе, – Виталий жестом указал на огромный гусеничный кран. - Этим лес подаётся на эстакаду. А второй непосредственно в помещении.
Мы вошли под навес, и он показал на приспособление, укреплённое на поперечной – относительно рамы-бревнотаски, по которой подаётся бревно на распиловку – балки под потолком.
- С помощью второго подъёмника брёвна с эстакады перекладываются на пилораму для последующего распила.
- А кто сидит в кабине крана? – Полюбопытствовал я.
- А никто не сидит. Кран работает от электричества и оснащён пультом дистанционного управления. Работаю-то я один. В том-то и дело! Пульт позволяет мне всю работу делать в одиночку.
Виталий включил рубильник на щите и теперь уже указал на конструкцию под потолком навеса.
- Второй подъёмник называется «тельфер». Как видишь, он представляет собой передвижную каретку с лебёдкой для подъёма и опускания.
Включив и выключив «тельфер», Виталий продемонстрировал, как каретка перемещается в этом самом установленном под потолком устройстве.
- Я работал во дворе. Загружал эстакаду лесом. На ней уже было больше тридцати кубов леса. Нужно было положить последние три бревна, и можно было начинать распиловку. Дело было зимой и на этих, последних, брёвнах был налипший сырой снег. Положив брёвна на эстакаду, я оставил пульт управления краном в стороне и начал отцеплять стропу крана от брёвен. Под тяжестью брёвен налипший снег мялся. И одна нога у меня оказалась зажата между брёвнами...
Виталий, рассказывая, как бы трамбовал землю в том месте, где всё это случилось.
- Поначалу я и не испугался. Первые мои мысли были такие, что ничего страшного не произошло. И сейчас я нажму какую либо кнопку или рычаг и проблема будет решена. Ведь я с этими бревнами управляюсь как ребёнок с карандашами. У меня помимо этой техники есть автокран. Которым весь этот лес за три четыре раза можно переложить на другое место. Есть большой погрузчик. Тот за один раз поднимает больше двух тонн. Есть многолетний опыт работы в лесу по валке деревьев и разработке делянок. И бывали случаи посложнее этого.
Читатель, наверное, недоумевает: отшельники же должны быть согбенными старцами, рассуждающими только о Писании. А Виталий мог не только о Писании рассуждать, но и лес валить, и ещё много чего умел. Я внимательно слушал его рассказ, понимая, что то, что я сейчас слышу – это драгоценный опыт, который нужно постараться донести как можно точнее.
Виталий продолжал:
- …Перебирая в уме возможные варианты решения проблемы, я с ужасом понял, что нет ни одного. Пульт управления моим краном лежал от меня в пяти шагах. Но нажать нужную кнопку было некому. Скоро я от боли начну терять сознание. Потом, наверное, приходить в себя… и снова терять. Время сжалось. Мозг перешёл в другой режим работы. Как конь, закусив удила, не слушает своего наездника. За короткий промежуток времени сознание фиксирует такое количество мыслей, что в обычных условиях это невозможно.
После недолгой паузы продолжил:
- Мне это состояние уже было знакомо. Я ехал на погрузчике по хорошей асфальтированной дороге. И вдруг, в одно мгновение, мой погрузчик поворачивает на девяносто градусов и на всей скорости едет под откос. Тормозов нет. Как потом оказалось – открутилась рулевая тяга. Тогда я так же за короткое время (не прошло и сорока секунд) передумал столько мыслей, что это кажется совершенно нереальным. Я успел подумать и принять решение: нужно выпрыгивать из кабины или нет? Что будет со мной, когда погрузчик перевернётся. Если останусь в живых, когда меня доставят в больницу. А ещё успел и испугаться, и удивиться.
Голос Виталия звучал ровно, даже как-то деловито. Как будто он, повествуя об аварии, рассказывает не о собственном опыте пребывания на волоске от гибели, а инструктирует учеников автошколы.
- …Но с погрузчиком более-менее понятно. Эта ситуация штатная. А тут – полная нелепость. Сколько времени мне здесь придётся умирать в муках? Надежда на то, что ко мне кто-то придёт почти нулевая. Тем более, зимой. Бывает, что здесь не бывает никого и по два месяца. Я был как птица, одним коготком попавшая в сеть. Правда, не коготком, а ногой. Чуть пониже колена. Вспомнил рассказы про зверей, которые, попав в капкан, отгрызали себе лапу. Вспомнил про какого-то тракториста целинника, который отпилил себе ногу, когда на неё наехал трактор. Посмотрел на свою бензомоторную пилу, которая всегда на пилораме. Но до неё тоже не дотянуться.
Виталий кивнул на бензопилу, которая была в нескольких метрах от нас – на своём обычном месте.
- …Да и смогу я себе сам отпилить ногу? Может потом, когда помрачится ум от боли. Сейчас точно нет. Решил на всякий случай звать на помощь. Может, здесь поблизости есть какие-нибудь охотники. Кричал во весь голос: «Помогите!» Пока не сорвал голос. Всё бесполезно. Лесорубов нет, до трассы не докричаться, да и не поймёт никто – даже если и услышит. Да и не придёт на помощь, даже если что-то услышат. Я осенял себя крестным знамением. Но это было скорее машинально, нежели осознанно. Паника уже совсем было парализовала мою волю, когда ко мне пришла мысль о втором подъёмном механизме. О тельфере. Его каретка как раз была подогнана под загрузку очередного брёвна. Это значит, что я мог дотянуться до пульта управления им. А между брёвнами как раз нашлось пространство, куда можно было завести стропу. Подтянул пульт, зацепил бревно крюком. Ну, думаю, ногу, конечно, раздавит, когда бревно будет поднимать. Но нет. Ногу придавило, но кости целы. Вот так.
- Может быть, именно во время осенения себя крестным знамением, пусть и как будто внешним и механическим, и пришла эта спасительная мысль? – Я хоть и люблю попротестантствовать на тему внешних вещей и внутренних, всё-таки, верю, что крестное знамение нечто большее, нежели просто ритуал.
- Возможно… наверное, да, видимо, именно тогда Господь, Который всё это время был рядом, и о котором я позабыл… вложил мне в сознание спасительную мысль. Конечно… Но главное сейчас не это.
Он призадумался, дабы наиболее точно выразить свою мысль.
- До сих пор не понимаю: как я попал в эту ситуацию? Но, благодаря ей, я увидел себя настоящего. Сорвал голос, зовя на помощь того кого нет. Людей, которых нет и быть не может в этом месте в это время. Просто нет. Но надеялся, что вдруг кто-то есть… А про Того, Который управляет всей вселенной… даже не вспомнил. На Того, выходит, не надеялся. Не веровал в то, что Он действительно рядом. Стало быть, и веры нет никакой. Ни старой, ни новой - вообще никакой. С тех пор я перестал называть себя человеком верующим. Называю человеком религиозным. Вот такая история.
***
Когда мы уже густыми сумерками возвращались с Димой домой, я размышлял о том, что ведь я и сам хотя и не придавлен брёвнами, но умираю чуть ли не ежедневно, впадая в смертельный грех уныния.
Но разве прошу Спасителя о помощи?
Не прошу.
Почему прикрываюсь глупой отговоркой, дескать, нельзя Спасителю докучать по мелочам?
А выходит так, что если не буду докучать, то есть относиться к его соприсутствию всерьёз, то получится так, что живу как бы и вовсе без Него.
У Него свой Промысл. У меня – свои пути-дороги.
Что же удивляться, что бреду да спотыкаюсь…
Нет, чтобы так – из самой глубины души – да так, что если не Он, то никто не поможет. Ибо сами-то мы что можем? На что уповаем?
Но ведь не зря нам на ноги – чуть пониже колена – наваливаются многотонные брёвна. Может быть, хоть так вспомним о том – что есть что, и кто есть кто в этом мире.
Ведь ещё не всё с нами потеряно, не правда ли?
Павел Тихомиров, Новозыбков, февраль 2025
