Христианство и вопрос о цели и смысле жизни

Во все века истории человечества вопрос о цели и смысле жизни был одним из самых животрепещущих. Религиозные и философские системы решали этот вопрос самым различным образом. Можно с уверенностью сказать, что значимость и ценность той или иной системы человеческой мысли во многом зависит от решения этого вопроса.

Познать цель и смысл своей жизни – существенная задача человека. Каждый человек должен решить эту задачу, иначе, по словам нашего великого ученого и мыслителя Н.И. Пирогова, он будет испытывать мучительную «качку между небом и землею».

В чем смысл человека?

Зачем он живет?

Откуда для жизни сюда он идет?

Куда он по смерти уходит?

И кто мирозданью законы дать мог?

И кто эти звезды над миром зажег?

И кто хороводы их водит?

Такие вопросы задает дикому морю любознательный юноша у поэта Г. Гейне. Все произведения Л.Н. Толстого, начиная с «Исповеди», в разных вариациях повторяют одну же мысль, что для человека самое важное и необходимое – это знание о том, как жить и для чего жить. До тех пор, пока не будут решены эти вопросы, человек не будет спокоен, счастлив, и только решение их даст жизни смысл, радость и полноту.

Известный русский ученый И.И. Мечников утверждал, что вопросы о цели и смысле жизни волнуют лишь молодых людей, а зрелый возраст от них застрахован. Однако Л.Н. Толстой свидетельствует о себе, что только к 50-ти годам он начал испытывать моменты душевного угнетения, когда не знал, что делать, как жить и для чего. Состояние это было настолько мучительным, что жизнь потеряла всякую прелесть, не стало интереса к занятиям; вопросы «зачем жить», «что будет дальше» стали во весь рост перед его сознанием. Толстой пытался искать ответ на загадку жизни в знаниях, которые приобрели люди, искал мучительно, долго, упорно и ничего не нашел. Он не скрывает, что в это время был близок к самоубийству. Надежду обрести душевное равновесие дал Толстому поиск религиозной веры, которую он определил как знание смысла жизни.

На чём настаивал Мечников? Прежде всего, на том, что цель человеческой жизни в том, чтобы не искать никаких особых целей, а просто-напросто жить, руководствуясь инстинктом жизни, до тех пор, пока он, в известном возрасте естественным путем не заменится инстинктом смерти. Для Мечникова характерно представление о человеке как о высшем биологическом типе, в котором все поведение, все стремления и поступки определяются природным инстинктом и ни о каких высших духовных задачах, о которых говорит философия и учит религия, помышлять не нужно. Ближайшая цель человека – возможное удлинение жизни, пока действует жизненный инстинкт, пока он не насыщен и не будет заменен новым инстинктом – инстинктом смерти. Если есть что-нибудь новое в рассуждении Мечникова – все это сводится к теории ортобиоза: развитию у человека к старости чувства насыщения жизнью и желания смерти. Впрочем, подобный психологический тип старческого оптимизма (или старческого легкомыслия) был открыт еще Достоевским: у него старичок князь Сокольский в романе «Подросток» утверждает, что краткость человеческой жизни есть требование «художественной формы» ее, но, добавляет, если не надоело, можно и продлить (и по сюжету романа, он в 60 лет женится на 20-летней девушке). Практика показывает, что «инстинкт смерти» весьма часто «не срабатывает». Теории типа мечниковской даже неверующим показались смешным курьезом: ученое слово «ортобиоз» по-русски переводилось как «жизнь растительная» или «растительные процессы». А в чем заключается «человеческая» жизнь? Этот вопрос снова возвращает к поискам смысла жизни, попыткам соотнести жизнь временную с вечностью.

Состояние неведения о смысле жизни и смысле бытия для человека равносильно заключению в темной комнате. Истинное благо человека заключается в том, чтобы знать, как жить и для чего жить. Максим Горький, устами одного из персонажей его пьесы «На дне», говорит: «Душа у меня болит... И оттого болит, что прямая она…. Дайте ей ответ, как жить, для чего жить?»

… «Неужели все это не более как фейерверк, длящийся одно мгновение, и вся история мира должна, может исчезнуть как золотая тучка, растворившаяся в лучах вечерней зари бесследно, точно каприз?» Наверное, у многих людей возникали в жизни эти вопросы, навеянные пессимизмом и разочарованием. С огромной художественной силой это настроение выразил еще А.С. Пушкин в своем известном стихотворении:

Дар напрасный, дар случайный,

Жизнь, зачем ты мне дана?

Иль зачем судьбою тайной

Ты на смерть осуждена?

Кто меня враждебной властью

Из ничтожества воззвал,

Душу мне наполнил страстью,

Ум сомненьем взволновал?..

Цели нет передо мною,

Сердце пусто, празден ум,

И точит меня тоскою

Однозвучный жизни шум.

В чем же причина такого трагизма? Несомненно, одна из главных причин – это так называемый «кризис человека», который возникает всякий раз, когда нарушены истинные соотношения временного и вечного в духовной жизни человека; иными словами, когда человек перестает осознавать себя в своем отношении к Богу. Русский философ Н.А. Бердяев писал: «В нашем мире иерархия ценностей опрокинута: высшее становится низшим, высшее задавлено... Ставится вопрос даже не о ценностях, творимых человеком, а о ценности самого человека. Цели человеческой жизни померкли. Человек перестал понимать, для чего он живет и не имеет времени задуматься над смыслом жизни. Жизнь человека наполнена средствами к жизни, которые стали самоцелью. Подмена цели жизни средствами есть характерный процесс человеческой жизни, которым многое объясняется». По словам Бердяева, произошла потеря «человеческой целостности», следствием чего является автономия сфер, когда «частичное, раздельное претендует на тоталитарность и целостность, и человек «оценивается утилитарно, по его производительности».

Переходя теперь к раскрытию вопроса о цели и смысле жизни, представляется целесообразным начать с рассмотрения, как он решается в безрелигиозном мировоззрении. Необходимо выяснить и то, как безрелигиозное мировоззрение оценивает решение этого вопроса в христианстве. Позволим себе привести длинную выдержку из «Настольной книги атеиста» за 1985 год. В статье «Смысл жизни» мы читаем следующее: «Христианское понимание смысла жизни приводит к небрежению ее благами и отказу от полезной деятельности для общества, от служения человечеству: нельзя служить двум господам. В служении людям – будто бы нет никакого смысла, т.к. человечество рано или поздно погибнет. Смысл жизни не в счастье, т. к. счастье на земле не достижимо, и не в борьбе со злом, т. к. не слабыми человеческими силами может быть преодолено зло, а только Всемогущим Богом, человеку же заповедано: «не противиться злу». Короче говоря, нет в человеческой жизни ничего такого обращенного к земле, к жизненным интересам людей, что не зачеркивалось бы христианством.

Хотя материалисты и не признают личного безсмертия в его религиозном понимании, они не отрицают в некотором смысле безсмертия личности, если рассматривать ее существование в неразрывной связи с существованием человеческого рода. Высшей ценностью в иерархии известных нам ценностей является человечество. Поскольку нет никаких ценностей, которые бы возвышались над ним, смысл человеческого существования следует искать не вне его, а в нем самом – во всем том, что способствует сохранению и процветанию человеческого рода. Но человечество состоит из личностей, следовательно, и смысл существования отдельной личности должен состоять в посильном участии в осуществлении этой цели. Личность может участвовать в сохранении и прогрессивном развитии человечества биологически, оставляя после себя потомство. В детях продолжает существовать частица нашего «я», в них человек находит многое из того, что он интимно чувствует, как свое, глубоко личное. Он продолжает свое существование в памяти людей, в книгах, в творениях искусства, в машинах, в домах и в других плодах своей жизни, которые остаются среди живых и которые еще долго действуют, как бы если умерший жил и действовал среди людей. Смысл жизни человека измеряется тем вкладом, который он внес в прогрессивное развитие общества. В этом личное бессмертие человека: одни люди забываются сразу же после похорон, другие живут в памяти и делах многих поколений.

Приведем также цитату из книги К. Ламонта «Иллюзия бессмертия»: «Истина относительно смерти освобождает нас от унизительного страха, и от легковерного оптимизма. Она освобождает нас от лести самим себе и от самообмана. Наконец, знание того, что безсмертие есть иллюзия; освобождает нас от всякого рода озабоченности по поводу смерти. Это знание делает смерть в каком-то смысле неважной, оно освобождает нашу энергию и время для осуществления и расширения счастливых возможностей на этой доброй земле».

Рассмотрим эти утверждения. Начнем с утверждения К. Ламонта о том, что отрицание безсмертия «освобождает нас от... озабоченности по поводу смерти» – это «желаемое» Ламонтом далеко от действительности – в жизни мы видим как раз обратное: только эта «озабоченность» возвращает человека к человеческим, глубоким и важным раздумьям – о цели жизни – без этого мы слышим утробный, животный крик «один раз живем». Не его ли услышал апостол Павел: «... Какая мне польза, если мертвые не воскресают? Станем есть и пить, ибо завтра умрем!» (1 Кор. 15: 32). И наоборот, иногда мучительные раздумья людей, далеких от религии, о цели и смысле жизни, приводят их к вопросу о бессмертии. Характерный тому пример – произведения А.П. Чехова. Главный герой повести «Палата номер шесть» доктор Андрей Ефимович Рагин поздно ночью садится за книгу и мечтает: «Ах, зачем человек не безсмертен? Зачем мозговые центры и извилины, зачем зрение, речь, самочувствие, гений, если всему этому суждено уйти в почву и, в конце концов, охладев вместе с земной корой, потом миллионы лет носится без смысла и цели с землей вокруг солнца? Для того чтобы охладеть, а потом носиться, совсем не нужно извлекать из небытия человека с его высоким, божественным умом, и потом, словно в насмешку, превращать его в глину. Обмен веществ! Но какая трусость утешать себя этим суррогатом бессмертия. Уму говорить: успокойся, твое существо, сгнившее в земле, даст жизнь другим организмам... Видеть свое безсмертие в обмене веществ так же странно, как пророчить блестящую будущность футляру после того, как разбилась и стала негодной дорогая скрипка». Так думает доктор Рагин, но также думал и А.П. Чехов, утративший веру, и не сумевший ее вновь полностью обрести.

Герой повести советского писателя А. Кима Калиточкин на приеме у врача-психиатра упоминает о женщине, которую любил и которая давно умерла. В итоге размышлений встаёт вопрос: остаётся ли что-нибудь после ухода каждого из нас? «Как же это может быть? – недоумевает Калиточкин, – зачем тогда человеку жить на свете, если он не великий писатель или полководец, допустим, а самый рядовой инженер или сантехник, скажем? Значит никаких следов…».

Еще нелепее выглядит предположение Ламонта о том, что душевные силы, «зря истраченные» на надежду жизни вечной, будут тратиться с большей интенсивностью на жизнь временную «на доброй земле». Эти рассуждения мы встречаем у Достоевского в «Братьях Карамазовых»: «Всякий узнает, что смертен весь, без воскресения, и примет смерть гордо и спокойно, как Бог. Он из гордости поймёт, что ему нечего роптать на то, что жизнь имеет мгновение. Возлюбит брата своего уже без всякой мзды. Любовь будет удовлетворять лишь мгновению жизни, но одно уже сознание ее мгновенности усилит огонь ее настолько, насколько прежде расплывалась она в упованиях на любовь загробную и бесконечную».

Рассмотрим теперь по порядку, что предлагает человеку взамен личного бессмертия «Настольная книга атеиста». Отрицая христианское понятие безсмертия, здесь раскрывается то, как понимается это безсмертие в атеизме. Согласно этому пониманию, мы, люди, можем иметь «безсмертие в наших детях – биологическое и духовное. Безсмертие в наших детях, в плодах нашего труда, которые переживут нас. Безсмертие в качестве нашей жизни, в интеллектуальных и нравственных достижениях, которые непременно останутся в памяти, если не человечества, то наших близких, как пример и образец. Безсмертие в прекрасных мгновениях, пережитых нами, в лучших мгновениях нашей жизни».

Рассматривая это понимание, прежде всего, необходимо указать – не всех же умерших помнят, большинство из них вскоре забывается, в конце концов, все забудутся. Историческое бессмертие принадлежит только немногим, и при этом не самым только лучшим, но вместе и рядом с ними и самым худшим, не только друзьям и благодетелям человечества, не только Аристотелям и Рафаэлям, но и таким гениям зла и разрушения, как Нероны и Тамерланы и подобные им. Сильна ли история вместить на своих скрижалях все миллионы славных, достойных вечной памяти имен? Всех ли будут помнить благодарные потомки? Да и где гарантия, что эти потомки будут именно благодарны? Интересное рассуждение об этом есть в повести советского писателя Теодора Вульфовича «Там на войне»: «Мы так упорно настаиваем на счастливом будущем, да еще каких-то потомков называем благодарными... Я не верю в благодарных потомков. Не знаю, какие они будут. Скорее всего, совсем не такие, какими мы их себе можем представить... Нельзя жить для счастья будущего поколения! Думать о них – другое дело, проявлять заботу, в том смысле, что не слишком насолить им. Этого хватит...». Да и могут ли быть счастливы эти потомки, зная какой ценой достигнуто это счастье? «Да» – утверждает так называемая теория прогресса. Ее недостаточность и противоречивость раскрывает о. Сергий Булгаков: «В представлениях о государстве будущего, о спасающемся прогрессивном человечестве неизбежно приходится колебаться между двумя возможностями: или будущие люди с более чуткой совестью, с более развитым чувством общечеловеческой солидарности и любви будут терзаться от сознания, что их благополучие куплено такой дорогой ценой, и тогда они в тысячу раз жальче нас и несчастнее, и уже совершенно не годятся для роли увенчивающих мировую историю счастливцев будущего, или, в обратном случае, если они обо всем забудут и все припишут себе самим, то мы имеем отталкивающее безобразие, от которого тошнит и мутит при мысли, что ради мещанского довольствия и благополучия этих господ была заплачена такая цена, пролита была мученическая кровь. Меня всегда поражает, как исповедующие религию прогресса не замечают этой внутренней безысходности своего положения, всей призрачности своего идеала. Нет, идея прогресса не дает и не может дать исхода из трагических противоречий жизни, человек не может спастись от них в прогрессе.

Что же касается понимания безсмертия человека как безсмертия его дел – то это понятие условно. Немногие дела помнятся, а сколько забытых дел? Какой же смысл в этом потоке, пускай и творческом, и живом, и жизненно прекрасном, если он вливается в великое море постепенного забвения и уничтожения, частичного, во всяком случае, а потом, по-видимому, и полного забвения и уничтожения? В стихах советских поэтов И. Сельвинского и Л. Озерова можно встретить изложение своеобразной «гипотезы» о личном безсмертии. Суть ее сводится к тому, по словам критика Г.Д. Бердышева, что «некая комбинация электронов, характерная для данного человека, может неоднократно повторяться во времени. Следовательно, возможностью такого повторения обеспечивается как бы физическое безсмертие человека». Однако это тоже выдуманное, а не реальное безсмертие. При отрицании веры в будущую жизнь, в будущее воздаяние, всякие попытки как-то определить иное понимание безсмертия подобны попыткам рассовать между камнями цветы в мертвой пустыне с целью смягчить впечатление от зловещего ландшафта. Это попытка примирить человека с тем, с чем он не может примириться. Есть что-то трагическое и волнующее в этом стремлении укрыться от пустой бездны, от равнодушной вселенной, от холодного неба...

Русский эмигрантский религиозный мыслитель Н. Арсеньев пишет: «Можно говорить о неумирающей жизни Целого, но эта жизнь ведь соткана из ряда смертей всех индивидуальных существ; индивидуальность гибнет, и вся общая жизнь, безлично холодная и чуждая моему «я», моим переживаниям, страданиям и радостям, не есть ни утешение, ни замена». Очень верно говорит об этом же о. Сергий Булгаков: «Тщетно стремиться растворить индивидуальную потерю в жизни целого. Ведь самое дорогое в человеческой жизни то, что делает человека человеком, т. е. индивидуальность с ее абсолютной неповторимостью. И эта-то индивидуальность косится смертью нещадно и навсегда, и никакие соображения жизни рода здесь не помогают и звучат детским лепетом. Есть только одна надежда на сохранение индивидуальности, на ее абсолютное утверждение. Это – христианская надежда на воскресение, предваряемое воскресением одного. «Если Христос не воскрес, суетна вера наша (1 Кор. 15: 14). «Жало смерти притупляется лишь подвигом веры». Как часто мы говорим о безсмертии человеческих дел (а стало быть, и авторов их) и забываем о том, как гибнут целые цивилизации, то есть плоды дел многих поколений людей, мало того, – результаты преемственной деятельности многих поколений! Лишь горсточка пепла, лишь несколько кирпичей, несколько металлических украшений или обломков жертвенника с выгравированной надписью на непонятном языке (или пусть даже расшифрованной) остается от ряда прежних гордых культур, например, от культуры древних Майя.

Без веры в вечную жизнь земная жизнь становится пустой и безсодержательной, превращается в мираж, призрак. И, действительно, каков смысл земной жизни, если за нею не следует вечной жизни? Зачем мы ведем эту тяжелую борьбу за существование и усовершенствование ее, исполненную непреодолимого трагизма и ужасных страданий? Ведь, в конце концов, она закончится безсознательной смертью и холодной могилой. Жестокая насмешка над жизнью и борьбой нашей и над всяким их значением. Каждому, отвергающему веру в вечную жизнь и рассуждающему критически человеку, жизнь кажется роковой игрой темных сил или безсмысленными образованиями мертвой материи и слепого случая. Наш отечественный писатель И.С. Тургенев употребил много времени и положил много сил, чтобы найти смысл человеческой жизни без веры в вечную жизнь. Он изучал науку и философию, но нигде не мог найти смысла жизни. И, в конце концов, он признался: «Моя жизнь – это какая-то глупая шутка, разыгранная кем-то передо мною».

Меняются поколения, меняются интересы и запросы людей, но один вопрос всегда останется неизменным: есть ли вечность, есть ли безсмертие? Жизнь очень коротка. С отшествием от одного берега реки жизни – уже виден другой ее берег, и вопрос, что ожидает нас на том берегу, не может быть праздным. Если представить себе на минуту, что безсмертия не существует, то сразу создается страшная картина. Те люди, которые жили раньше нас, умерли навсегда, да и те, которые должны родиться, безследно исчезнут. Мы, которые сейчас живем, тоже обречены на вечную смерть. Одним словом, человечество – это царство мертвецов, независимо от того, умирают, живут ли, или еще будут жить... Тогда жизнь пошутила над человечеством, предоставляя ему возможность показаться на своей сцене для того, чтобы потом навсегда исчезнуть. Если нет будущей жизни, тогда, спрашивается, зачем живет человек? Неужели только для того, чтобы умереть? Все рассуждения, даже все материальные блага до времени, до первой серьезной болезни или до смерти – дальше они утешить не могут. Если смерть предстоит, то что бы там не предлагали, нам ничего уже не нужно будет, ничего не будет милым. Вот результат неверия. Если мы отвергаем загробную жизнь, мы тем самым соглашаемся и притом добровольно на гибель всего святого и доброго, в конечном счете. А если и так, если этот атеистический «рецепт» оказался неудовлетворительным, остается отвергнуть его и искать другого ответа.

В чем же заключается христианский ответ на вопрос о цели и смысле жизни? Прекрасно выразил его великий русский писатель Ф.М. Достоевский в «Дневнике писателя»: «Без высшей идеи не может существовать ни человек, ни нация. А высшая идея на земле лишь и именно – идея о безсмертии души человеческой, ибо все остальные высшие идеи, которыми живет человек, лишь из нее одной вытекают. Безсмертие, обещая вечную жизнь, тем крепче связывает человека с землей, ибо только с верой в свое безсмертие человек постигает всю разумную цель на земле».

Поистине, действительное безсмертие души человеческой состоит в том, что она по смерти тела будет продолжать свое существование за гробом, как существо личное, самостоятельное, разумнонравственное, с сохранением воспоминаний о прошлой земной жизни, только в другой форме и в других условиях, но без утраты самосознания и личности – коренных основ бытия.

Остается рассмотреть «безсмертие в прекрасных мгновениях», которое следует, очевидно понимать, как непреходящее значение этих «мгновений», например, мгновений творческого подъема («одинокие восторги», по выражению А. Блока) или радости взаимной любви (Фаустово «мгновение, остановись»). Но почему о радости мгновений творчества с такой безнадежностью отзываются сами творцы? Вспомним строки великого русского поэта А. Блока о поэзии:

Для многих ты муза и чудо,

для меня ты мученье и ад.

В процессе творчества характерно, что человек, закончив свое дело, подчас испытывает мучительную неудовлетворенность, которая толкает его на путь возобновления поисков. Так, герои многих писателей – это ведь перевоплощение одного героя, который ищет и не находит своей окончательной формы. Этим объясняется лейтмотивы в произведениях художников. Айвазовский все время обращается к теме «моря», а Рерих – к теме «Гималаев», потому что, чувствуя несовершенство созданного, они не могут остановиться и успокоиться. Почему же творчество без Бога не приносит радости, или это мгновение как бы радости сменяется долгими днями, даже годами уныния и тоски? Об этих длительных периодах свидетельствуют большие художники, особенно большие поэты: Пушкин, Лермонтов («Не верь себе») и особенно Блок («Художник»). Но вспомним, не тем ли мучением мучился Каин, когда Бог «…на Каина и на дар его не призрел. Каин сильно огорчился, и поникло лицо его» (Быт. 4: 5). Радость от совершенного труда и есть награда Божия, если плоды труда человеческого приятны Ему. Если же не с Богом сердце человеческое, то труд его заканчивается (или прерывается) с чувством щемящей неудовлетворенности. В конечном счете, все наше земное творчество есть радость, переплетенная с глубокой тоской по совершенству. Мы ощущаем в себе громадные возможности, осуществить которые полностью нам не дано. Горизонты и устремления безграничны, а человеческая жизнь коротка. Как могло произойти это трагическое несоответствие? Если наше тяготение к творчеству и добру, красоте и истине было лишь мучительной иллюзией, то природа не дала бы, не вложила бы в душу человека неосуществимых стремлений и надежд. Безграничные, высокие потребности души человека с силой взывают к другой безконечной жизни.

Когда человек отказался от Бога, он сам себя поставил на место Бога, и тогда человек потерял Того Единого, к Которому он должен стремиться и вокруг Которого он должен объединиться с другими людьми-братьями. Ибо когда человек стал на место Бога, тогда в человечестве появились и появляются бесчисленные центры, вокруг которых объединяются отдельные группы людей. Человек потерял ориентир и стал глубоко несчастным, он мечется в поисках выхода, в поисках смысла жизни. Находит временный смысл жизни и думает, что нашел постоянный вечный смысл, и через некоторое время обнаруживает, что и этот смысл ложный и на место временной радости снова приходит тоска, неудовлетворенность. Так происходит бесконечное чередование... На смену одному пониманию приходит противоположное... И так будет до тех пор, пока человек, будет стремиться стать на то место, которое предназначено Богу. Когда человек ставит себя на место Бога он ниспадает в самую глубину пропасти, несмотря на всю высоту развития науки и социальной жизни, ибо тогда его страсть, его низменные желания, его эгоистическое своекорыстие становятся для него конечными целями и задачами. И тогда «наступает то, что мы видим: при невероятно высоком, удивительном развитии науки, знания, социальных форм жизни – одновременно происходит распад семьи, распад личности человека; люди становятся рабами других людей, они становятся рабами своих страстей, своих чаяний, своей корысти, своих интересов». Стремление же верующего человека к Источнику бытия – Богу, его усилия по достижению своего идеала – вечной, безсмертной жизни вовсе не влекут за собой пренебрежение земными делами. Очень верно отношение христианства к земной жизни выразил современный религиозный писатель С.И. Фудель в своей книге «Путь отцов»: «... Дела земные не оставляются, но все становится на свое место. Оставляя испуганную многозаботливость и нервную суету, человек обретает поступь вечного существа».

Согласно христианскому учению, в конце концов, силою Божиею всякое зло непременно побеждается добром и злу непременно предстоит совершенное уничтожение в мире, а добру постепенное возвышение и, наконец, полная победа, совершенное торжество. Отсюда и вера при всех наших жизненных невзгодах и страданиях поддерживает в нас дух мужества, помогает нам твердо и без отчаяния переносить разные повороты нашей судьбы, внушает нам терпение. Поэтому при господстве зла в мире мы научаемся с любовью относиться к миру, как к творению Божию, и ко всем людям, как к нашим братьям, призванным к одной и той же цели в жизни, к блаженству с Богом. С точки зрения верующего человека без этой надежды, без этой уверенности, что одержана уже победа, что явилась уже полнота, что прорыв Божий в мир, уже совершившийся во плоти, в Кресте и Воскресении, – проявится, откроется в полной мере, все будет покорено под ноги Его; и «отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти уже не будет...ибо прежнее прошло» (Откр. 21: 4), – без этой уверенности, без этого ожидания нет смысла жизни, нет смысла в истории. В самом деле, что можно дать безобразному калеке, горбуну, уроду, чтобы он забыл, простил безобразие свое, в котором не виноват никто? Или человеку без дарований, среднему из тех, которых миллионы, чтобы он не завидовал гениям, мудрецам и великим художникам... Как заставить человека покорно и с легким сердцем переносить тысячи трудов и страданий жизни?.. Как возродить сердца порочные, поднять падшего, воскресить целомудрие в блуднице, смирение в сильном, терпение в слабом? Что утешит и предохранит от отчаяния прикованного к одру болезни.

Религия дает силу переносить горе, облегчить свое сердце. Если отнять у больного утешение религией, ободрение духовного отца, надежду на вечную жизнь, уверенность в том небесном правосудии, которое не оставляет без вознаграждения наших скорбей, они будут несчастнейшими творениями на свете. Без религии трудно умереть спокойно – она дает утешение в страшный час смерти. «Блажени мертвые, умирающие в Господе» (Откр. 14:13).

Сегодня-завтра придут болезни, смерть унесет моих любимых людей и от меня ничего не останется, кроме червей и смрада. Мои дела, какими бы они не были, все забудутся. Но зачем тогда трудиться? Как человек может видеть это и жить, – вот что удивительно. Можно жить лишь до тех пор, пока ты опьянен жизнью, если ты отрезвеешь, нельзя не видеть, что все это только заблуждение. В нашей повседневной жизни можно наблюдать, как часто люди, по-видимому, довольные и счастливые, в минуты откровения признаются, что их душит тоска и неудовлетворенность, отсутствие смысла жизни и страх смерти. В книге известного издателя религиозно-философской библиотеки М.А. Новоселова «Путь опытного богопознания» содержится свидетельство человека, потерявшего веру: «При неверии мое сердце сжимается, претерпевает какое-то жжение, томится, ум помрачается, я нахожусь весь в безотрадном положении. Но при живой вере, что Бог везде, на всяком месте и, значит, всегда со мною и во мне, мое сердце широко, свободно, легко, живо, ум светел и я в отрадном положении. Таким образом, то самое, что меня убивает, служит разительным доказательством того, в бытии чего я сомневаюсь. Мысленное отрицание моею свободною душою Саможивота есть, естественно и праведно, смерть для нея».

Насколько велики терзания людей, у которых поколеблены основы христианской жизни, это можно видеть из исповеди известного философа Жуфруа. В период детства и юношества Жуфруа был глубоко верующим христианином и был счастлив. «Настоящая моя жизнь, – говорил он об этом периоде жизни, – была ясна, а потому следующая за ней будущность представлялась мне безоблачной. Спокойствие относительно пути, предстоящего мне в этом мире, спокойствие относительно цели, к какой он должен привести меня в другом мире, понимая жизнь в этих двух фазах ее, и смерть, которая соединяет их, понимая самого себя, зная определения Божии относительно меня и любя Бога за благодать и благость, выраженных в этих определениях, я был счастлив тем счастьем, которое доставляет живая и убежденная вера в учение, разрешающая все жизненные вопросы, которые могут интересовать человека». Затем Жуфруа, под влиянием господствующего духа времени, впадает в сомнение относительно истинности своих христианских убеждений и приходит к полному их разрушению. Это разрушение стоило ему мучительных душевных переживаний. «... Этот момент был ужасен, и, когда к утру, измученный, я бросился в свою постель, то я почувствовал, что моя прежняя жизнь, столь радостная и полезная, угасает, и передо мной открывается другая жизнь, мрачная и безлюдная, в которой я с тех пор должен жить одинокий с моей роковой мыслью, которая меня удалила от прежней полноты жизни и которую я готов был проклясть». Немецкий философ-рационалист Вильгельм де-Витте (умер в первой половине XIX века) писал: «Некоторое время я доверял мысли о возможности быть добродетельным, не принадлежа никакой вере. Но вскоре эта иллюзия исчезла, и я почувствовал себя жалким. Лишенный всякой веры в мир нематериальный, я видел себя одиноким, предоставленным самому себе и со всем человечеством заброшенным безцельно в этот мир. Моя душа переполнялась противоречиями и неуверенными представлениями; никакого дыхания жизни не явилось согреть холод моего сердца и смерть, как злой гений, овладела всем моим существом. Никакое рассуждение не могло доставить мне мира; мои чувства восстали против убеждений моего разума». Вот какой безсмысленной может быть жизнь без веры в вечную жизнь. Невозможно найти удовлетворительного смысла жизни и сил в себе, чтобы жить, если могила и смерть являются последним концом. Русский философ В. Эрн пишет: «Если смерть рассматривать со стороны субъективного отношения к ней человека, то нужно признать: или она делает безсмысленной всякую работу, всякую общественную деятельность, направленную на созидание общественного долга целого, или же, чтобы избежать этой безсмысленности, нужно признать, что смерти, как уничтожения личной жизни, вовсе не существует».

Только вера в вечную жизнь в состоянии осмыслить и земную жизнь, придать ей смысл и значение, и красоту, дать человеку силы жить. Только с точки зрения вечности земная жизнь приобретает высшую ценность и глубокий смысл, ради которого человек может жить и ради которого стоит жить. Только через подъем к вечному смыслу, указанному христианством, человек может найти подлинный конец этой текущей действительности, удостовериться в том, для чего она есть, победить скорбь этого вечного умирания мира. Без веры в вечную жизнь нравственная деятельность человека теряет самую твердую опору. Мы совершаем добро ради самого же добра и его красоты, а не ради награды или наказания в вечной жизни. Без веры в вечную жизнь добро теряет всякий смысл. Если человек не создан для вечности, то чем же оказывается он в конечном итоге? Частицей вселенной, эфемерным моментом в космической эволюции, горсточкой атомов, которая будет расщеплена смертью. Отсюда один шаг до того, чтобы обращаться с человеком как с простым скоплением атомов, как с вещью среди вещей...

Лишь истинная религия могла воодушевить христиан первых веков к перенесению самых жестоких мучений и представить сонмы мучеников за свои убеждения, а также силы для совершения изумительных подвигов христианскими подвижниками в борьбе со страстями и пороками.

Так, мы видим, что только при вере в Бога и Его помощи человек может достигнуть осуществления нравственного идеала. В этой связи христианское учение о конце вселенной утверждает и смысл истории, ибо придает ей завершенность. «История лишь в том случае имеет смысл, – писал Н.А. Бердяев, – если восстанут мертвецы с кладбищ мировой истории и постигнут всем существом своим: почему они истлели, почему страдали в жизни и чего заслужили для вечности, если весь хронологический ряд мировой истории вытянуть в одну линию и для всего найти окончательное место».

В самом деле, если человечество будет жить безконечно долго, то невозможно дать оценку ни одному историческому событию, так как сумма его последствий в этом случае всегда будет оставаться неизвестной. В этом случае мы не имеем права, например, осуждать какую-либо явно несправедливую войну или убийство невинных, ибо откуда мы можем знать, что через тысячу лет эти события не скажутся на развитии мировых событий самым положительным образом? Справедливый суд может вершиться лишь тогда, когда все кончено и подведены все итоги, поэтому всякий, хоть сколько-нибудь объективный суд истории есть непременно некое подражание Страшному Суду, его модель. Если нет конца мира и Страшного Суда, то мы неизбежно впадаем в полный релятивизм в своем отношении ко всему, что происходит вокруг нас, и теряем основание заявлять: это государство лучше, а это хуже; эта идеология реакционна, а эта прогрессивна; надо устраивать общественную жизнь не так, а этак. На деле, конечно, такого релятивизма нет – любая партия, любое правительство, да и любой народ только и делает, что оценивает положение в мире, сверяя его с определенными идеалами, то есть с той конечной целью, которая направляет развитие общества и деятельность всех его частей. Если гибель, небытие есть конечная цель человека, то надо ли нарушать спокойствие свое, тратить свои силы, лишать себя радости, в борьбе жертвовать собой и жизнью для прогресса и усовершенствования человечества? Вообще мысль об индивидуальной или космической смерти, которая по нашему опыту и науке неизбежна для нас, делает веру в прогресс безсмысленной. Даже Ницше, величайший противник веры в вечную жизнь и приверженец веры в вечный круговорот, сознавал жизненную и нравственную силу веры в вечную жизнь и безсмысленность веры в круговорот вечный. В одной критической статье Ницше написал следующее: «Поскольку вера в потусторонний мир ослабевает, человек начинает считать себя тварью преходящей. При этом он неизбежно становится слабым, он уже не борется за высшие идеалы и не упражняется в перенесении страданий за них, он ищет только минутных наслаждений». Ницше – один из немногих атеистов, который довел богоотрицание до логического конца (отрицание нравственности, презрение к человечеству, отсутствие смысла и цели). В самом деле, если нет веры в вечную жизнь, в которой каждый получит воздаяние по делам своим и поруганная правда будет восстановлена, то нравственная жизнь, требующая так много напряжений и усилий, ограничений и борьбы, не имеет смысла. Если нет вечной жизни, то высший руководящий принцип земной жизни – это: «Не пропускать ни одной минуты своей жизни без наполнения ее наслаждениями и удовольствиями, хотя бы это стоило счастья и жизни тысяч людей». Ложный вывод из отрицания веры в вечную жизнь ведет к самому крайнему индивидуализму и к самому безоглядному эгоизму.

Ярко проявились отрицательные последствия отхода от христианства в эпоху Ренессанса. Очень точно характеризует эту эпоху известный философ А.Ф. Лосев: «Пороки и преступления были во все века истории человечества, были они и в средние века. Но там люди грешили против своей совести и после совершения греха каялись в нем. В эпоху Ренессанса наступили другие времена. Люди совершали самые дикие преступления, и ни в какой мере в них не каялись, и поступали так потому, что последним критерием для человеческого поведения считалась сама же изолированно чувствующая себя личность. Другими словами, Ренессанс предстает перед нами теперь не в виде какой-то монолитной и непобедимой глыбы... Обратная сторона титанизма...». Вот конечный вывод Лосева, результат его почти полувекового труда: «В результате работы над эстетикой Ренессанса мы должны придти к окончательному выводу: да, эстетика Ренессанса есть несомненный индивидуализм, несомненная проповедь земного и сильного человека, но в то же время возрожденческий человек и его эстетика безгранично углублены во все слабости и ничтожества человеческого существа...».

Итак, полнокровная, гармонически совершенная жизнь возможна только в христианстве. Оно проходит по рядам людей, утешая их, подобно сестре милосердия, облегчающей муки раненых на поле боя. Христианство – это религия, которая празднует победу над смертью, и поэтому оно никогда не может быть причислено к религии скорби и уныния. Вера в будущую жизнь, в безсмертие души, в воскресение мертвых и конечное воздаяние, в Царство Небесное является ручательством за то, что есть высшая гармония, высший гармонический порядок, который останется нерушим во веки. Мир погибнет, как уверяет наука, – сгорит или замерзнет, но если он является составной частью высшей гармонии, то замысел этого мира не погибнет и даст плоды в ином мире. Где есть Бог, там трагедия только временная и частичная, а крушение и гибель уже не могут быть действительным концом всего существующего. Эта вера позволяет нам быть уверенными, что недаром вертятся безчисленные колеса мирового механизма, недаром совершаются серые, будничные дела, которыми поддерживается существование человеческого рода! Человек когда-нибудь выйдет из этого тяжкого плена! И ради этого стоит жить, стоит даже умереть, потому что оживет только то, что умрет. «Воскресение Христа – это завет и обетование сохранения всех ценностей, и, прежде всего, абсолютной ценности человеческой индивидуальности, безжалостно косимой смертью, а с ней восстановление всего вечного и ценного, что творилось в истории; это спасение духовных благ, истинных ценностей культуры, приобщение исторического человека к мировому творчеству, к участию в мироздании», – писал о. Сергий Булгаков.

Каждый человек ощущает в своей душе потребность непреложной истины, жажду высочайшего блага, добра, совершенной красоты. И вот, удовлетворить эти потребности, кроме христианства, никто не может. Только в христианстве могут разрешиться высочайшие потребности человеческой души. Только христианской верой в будущее воздаяние утоляется жажда высочайшего добра, которая томит наше сердце, успокаивается чувство, жаждущее совершенной радости и красоты.