(Издательские решения, 2021)
Формула «человек-война-человек» выявляет одну пронзительную, до боли явственную закономерность – никогда человек в её заключительной фазе не будет прежним. Его прошлое и настоящее разрубит маховик войны, и этот рубец навсегда нарушит целостность человеческой жизни, разделив её на время до и время после войны.
В повести Василия Дворцова «1943. Ковчег» это графически чётко обозначено, не вызывая даже тени сомнения в подлинности очерченных событий. Один из героев книги Клим Пичугин (Пичуга) выразил это предельно точно:
– Похоже, я с этой войны не вернусь. Даже если вернусь. Всё, что-то во мне сегодня щёлкнуло. Безвозвратно.
В пороховом почерке книги, в картинах изнурительного и опасного течения военной стремнины – рейде разведки в тыл врага на Кубани – явственно проступают традиции «лейтенантской прозы», но в новом её осмыслении. И это удивительно и событийно – ведь всё это вышло из-под пера не фронтовика. Всё написано так, словно воссоздано в самой сердцевине генетической памяти писателя, вроде бы не ощутившего на себе смертельный взгляд войны. И это, без сомнения, человеческий и литературный подвиг – идти в полный рост за теми, о ком с позиций писателя-фронтовика так сказал Юрий Бондарев: «Это были люди окопов, солдаты и офицеры; они сами ходили в атаки, до бешеного и яростного азарта стреляли по танкам, молча хоронили своих друзей, брали высотки, казавшиеся неприступными, своими руками чувствовали металлическую дрожь раскалённого пулемёта, вдыхали чесночный запах немецкого тола и слышали, как остро и брызжуще вонзаются в бруствер осколки от разорвавшихся мин».
«Лейтенантская проза» всегда предельно локализована во времени и пространстве, в ней нет панорамного взгляда на общую картину войны, но она ценна своим максимальным приближением к событию, к ситуации, к безымянной высотке, к брустверу своего окопа. Именно здесь и сейчас. Максимально впритык. Без прикрас. Просто и правдиво. В произведении Василия Дворцова именно так, с приёмами документального повествования, открываются новые грани, казалось бы, давно сказанной-пересказанной военной истории, обнажая героическое в обыденном.
Но, помимо этого, в книге нет-нет да и прозвучат в диалогах героев еле различимые ноты сегодняшнего дня, гармонично обрамляющие всю композицию. И это созвучие прошлого и настоящего – необычная черта в замысле автора. Эта загадка не отпускает, пытаешься раскрыть её цель и идею – и приходит разгадка: а по другому и быть-то не может, это само время прорывается в сюжет… Вполне возможно – неподвластное и самому автору, но работая в гармонии с его задачей, поднимает её на новую высоту взгляда на войну через десятилетия, поколения, потерю общей страны, национальную индивидуальность, нынешнюю разобщённость…
Повесть не прерывает зрительный контакт с читателем ни на одной странице. Как мастерски срежиссирована сюжетная линия с письмами. Каждое письмо – отдельная жизнь. Они коротки и торопливы, но столько вместили в себя! И, как душевный отклик на каждое письмо, поневоле рисуешь мысленно картину, так схожую со многими произведениями в советской живописи, где в центре сюжета безмерная радость – письма с фронта. Вот сидят у стола, подперев ладошками щёки, «родненькие сынки Илюшенька и Петрик, доча Анюся и жена Мусинька» старшины Воловика Тараса Степановича (Старшой). Вот собрались все вместе большой и ладной семьёй и с нетерпением ждут, когда начнут читать письмо от Антиоха Лютикова (Лютый) его «дедушка Андрей, батюшка с матушкой, братишки Ваня, Лёва, Киря, Гриня, Рома, Федюша и сестрёнки Таисия с Шурочкой и Липочкой». Вот обещает в своём письме отец Димитрий (Дьяк) обстоятельно рассказать после войны своей жене Катюше и четырёхлетней Уленьке о «жертвах и подвигах. О друзьях-товарищах, об увиденном и перетроганном великом зле, горе и всё равно непобедимости добра»...
В этой книге – особая акустика, она вся пронизана звуками. Это ставшие уже привычными шумовые атрибуты войны и мирные звуки, голос самой жизни, её целительное многоголосие, оставшееся либо в памяти: «..самцы, кормящие своих севших на яйца самочек, всё равно находили минутку воспеть счастье продолжения птичьей жизни», либо звучащее в минуты иллюзорного покоя во время рейда: «Обходящая станицу глиняная колеистая дорожка кривила по-над оврагом. Из каждой недосохшей лужицы на его дне неслись страстные лягушачьи воканья». Особые интонации есть и в словах, они усиливают диалоги, дают новое осмысление его:
– Ильяс, а как по ногайски «война»?
– Кавга.
– Злое название. Как лай собачий.
– Так и есть.
И природа Кубани здесь вовсе не пейзажный фон – это ещё один полноправный герой сюжета. И в арсенале этого героя – краски, звуки, запахи, чеканно выписанные тактильные ощущения. По авторским коротким, лаконичным и образным описаниям можно сразу определить и состояние героев повествования: «Нежные веточки, увешанные расщелившимися почками, холодно-скользко гладили лоб и щёки, ноздри сладко щекотал дух сочащейся под солнечным давлением смолки...»; «Старые яблони с жидкими кронами, утяжелённых набухшими цветочными почками, свободно просматривались на полсотни метров; тёмно-красные листья, тёмно-красные раскоряки столов и за ними длинные, дрожащие тени, сливающиеся с мутной чернотой….»
Книга сурово и правдиво открывает свои духовные точки опоры, в ней подняты ключевые вопросы веры, касающиеся участия священнослужителей в военных событиях. В Великую Отечественную войну многие священники добровольно встали в ряды Красной армии, приходили на помощь партизанам и подпольщикам, с честью выполнив свой гражданский и христианский долг. Начало этому движению послужило благословляющее слово Патриаршего местоблюстителя Сергия, митрополита Московского и Коломенский, сказанное 26 июня 1941 г. на молебне о победе русского воинства в Богоявленском соборе. Митрополит призвал соотечественников на подвиг защиты родной земли и её исторических святынь. С того дня в соборе начался сбор пожертвований на нужды обороны страны. Примером послужил сам митрополит, который призвал верующих к патриотической жертве. Он снял бриллиантовый и наперсный кресты с груди своей, положив основание к сбору средств на дело скорейшей Победы.
К сожалению, масштабных произведений о священниках на войне пока не написано, есть только незначительное количество художественных рассказов, эссе и публикаций документального характера, но большая их часть посвящена тем фронтовикам, кто принял сан уже после окончания войны. Более глубокое исследование этой темы можно найти в материалах православных конференций, в частности – церковно-общественной конференции «За други своя», посвященной 60-летию Победы в Великой Отечественной войне, и в рассказах раздела «Героический патриотизм русского духовенства в Великую Отечественную войну» книги Протоиерея Николая Агафонова «Ратные подвиги православного духовенства» (2013) и др. В военно-художественной литературе советского периода фигура священника не отражена по всем понятным причинам идеологического характера. В современной военной кинематографии мы видим либо эпизодическое появление священнослужителей на экране («Штрафбат» и т.д.), либо в качестве главного героя, сочувствующего Красной армии («Поп»). Святое и важное дело создания многогранного образа священника-воина ещё ждёт своего часа. Поэтому «1943. Ковчег» Василия Дворцова можно с полным правом назвать книгой-первопроходцем в этой области отечественной художественной литературы. В произведении полноценно раскрыт духовный мир двух верующих людей, воинов-добровольцев: дьякона отца Димитрия (радист) и сына священника Антиоха Лютикова, оказавшегося в армии после письма Калинину с прошением разрешить с оружием в руках «защищать родную Советскую власть». На защиту родной земли уже рукоположенного Дмитрия благословил из застенков вологодской тюрьмы владыка Варлаам, сам приговорённый к расстрелу, заменённому впоследствии десятью годами лагерей. Эту религиозную линию повести «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» усиливает и загадочная фигура старца-отшельника Амвросия.
Восемь обыденных дней войны, не такой большой территориальный размах, не особая событийность, как говорится – «бои местного значения». Но течение повести – как оголённые провода. Текст держит в напряжении до самых последних своих строк:
– Есть живые? Русские есть?
Главное: не отпустить гранату, не отпустить…
Слово «война» – одно из самых трагических слов в истории человечества. Оно вместило в себя столько горя и смерти, как никакое другое. Но в этом слове, в аспекте «война народная», «священная война», есть и единство в час тяжёлых испытаний, и человеческий подвиг. Оно тревожит память и совесть. Вспоминать о войне всегда больно, но это необходимо. Память и совесть должны болеть, иначе прошлое непоправимо затянется тиной забытья и лжи. Военной теме всегда отводилась особая роль в отечественной литературе, начиная с бессмертного памятника древнерусской письменности – «Слова о полку Игореве». Святую дань этой тематике отдали многие признанные мастера слова. И верится, что книга Василия Дворцова «1943. Ковчег» достойно станет в один ряд с выдающимися произведениями о Великой Отечественной войне.
Нина Викторовна Попова, кандидат филологических наук
