Бельмондо

Затевать большую стирку Полина Евграфьевна в этот день не хотела. Нежась с утра на своей полутораспальной кровати за стареньким томиком Франсуазы Саган, в очередной раз переживая романтические похождения её героев, она не сразу поняла, что солнце взошло уже высоко. Нет, она не была ленива. Жизнь одинокой женщины воспитали в ней и чувство ответственности, и умение противостоять трудностям, когда во всём предстояло полагаться только на себя. Друзей у нее было немного, и навещали её не часто. Работа оставляла на чтение только два выходных в конце недели, и если бы не переполненная корзина с бельём, она бы эти «Немного солнца в чистой воде» непременно сегодня дочитала, уж и не помня в какой раз.

Вообще она любила всё французское. И жизнь у этих парижан не такая скучная и прозаичная, и кино интересное. А какая там любовь! Мужественные, красивые и благородные мужчины, похожие на Алена Делона, часто снились ей по ночам.

Нехотя поднявшись и заправив постель, издающую аромат «от шанель», нежно прижав напоследок к лицу мягкую, обволакивающую щеки и губы подушку, она прошлась в пеньюаре перед зеркалом. В полуобороте увидев свое отражение, медленно приблизилась к трюмо. Положительно она сама себе нравилась. Вот только если бы не эти припухлости под глазами, да кое-где появившиеся морщинки, она и вправду могла считать себя красавицей.

Были у неё и ухажеры. Эх, если бы сейчас вернуть то время, она бы, наверно, ни за что не отказала казавшемуся ей таким скучным в студенческую пору Павлику:

«Нынче он вон, уже доцент, в области работает, – сокрушалась мысленно Полина Евграфьевна. – А другой, Витя. Уж как любил её, как любил… Цветы почти каждый день дарил… из интеллигентной семьи. Сколько-то лет прошло, уж и не знаю, где он сейчас. Правда не Пьер Ришар даже, но может и полюбила бы его потом… Теперь вот коротай дни в этой бухгалтерии. Даже до «зама» ещё не дослужилась…»

Где-то внизу раздались глухие удары какого-то инструмента, что мгновенно вернуло её в реальный мир. Может и не были они такими громкими, но её уши, не привыкшие к резким звукам на работе, среагировали сразу, порождая в голове целую канонаду.

«Опять этот сосед с нижнего этажа свои железки колотит. Нет бы, дал людям с утра отдохнуть, тем более в выходной, – подумала она, что опять пробудило у неё неприятные чувства к этому бобылю. – Невоспитанный болван. – Ей припомнилось, как саркастически улыбался он недавно при встрече с ней на лестнице. – Точно доконать меня хочет. Как тут не поверить подруге, которая говорила, что все холостяки – женоненавистники. Ну, работай у себя на заводе, нечего дома механический цех устраивать. Специально стучит, знает ведь, наверно, что у меня мигрень, вот и изводит…»

И чем дольше она думала о соседе, тем больше вскипала в ней ненависть к этому мужлану, даже по праздникам не снимающем спецовки, вечно колотящем и сверлящем свои трубы, колеса и прочую железную утварь то в гараже под окнами, а то и прямо в своей квартире, скорее всего давно превращенную в склад всякого хлама.

«Ну что он в этом находит? – Когда-то она пыталась сказать ему обо всем, что думает по этому поводу. – Но разве словами его проймешь. Позавчера уже второе заявление отнесла председателю кооператива. Пусть теперь поухмыляется».

Приподняв полы своего ночного одеяния, Полина Евграфьевна обнажила ноги выше колен. На прошлой неделе заходил к ним один посетитель. Она перехватила его взгляд, когда пришлось пройти мимо к своей начальнице. Женское чутье не подвело её, ею заинтересовались. Даже по этому случаю на другой день надела свою самую короткую юбку. Только тот почему-то больше не пришел.

Утихнувшие было внизу звуки, возникли снова, прорываясь сквозь толщу стен, напомнили о земных заботах, и она, нехотя отвернувшись от зеркала и одевшись, направилась исполнять свои сегодняшние домашние обязанности.

День уже перевалил за середину, когда выстиранное и прополосканное чистое бельё наполовину висело на балконе. Мысленно уже готовая было вернуться к прерванному чтению, неожиданно увидела, что её самые любимые бикини из импортного гарнитура, который сама себе подарила к Восьмому марта, соскользнули с бельевой веревки.

«Опять эти слабые прищепки! – Полина Евграфьевна уже собралась бежать вниз, чтобы подобрать, и перегнулась через ограждение балкона посмотреть где они упали, но вдруг, о ужас, увидела свое неглиже висящими на перилах внизу. – Падая, они, наверно, зацепились и теперь…»

Теперь она положительно не знала что делать. Но другое взволновало ещё больше. Её розовое кружевное чудо висело прямо на больших черных трусах неизвестно зачем вывешенных там. Она и представить себе не могла, что этот вечно запачканный сосед когда-нибудь тоже стирает свои вещи. Наверно и белье у него такое же грязное и пахнет машинным маслом.

Полина Евграфьевна посмотрела вокруг:

«Скорее надо чем-нибудь достать, иначе этот грубиян найдет и тогда не избежать позора. – Она уже ясно представила себе: как будет теперь издеваться он над ней. – А то ещё подумает, что специально подбросила. И будет рассказывать своим друзьям и, наверно, собутыльникам, которые по вечерам собираются у него в гараже. А возможно, и показывать…». Их хохот и скабрезные шутки уже слышались ей так явственно, что она вздрогнула.

Попавшаяся на глаза старая, и потому расшатанная до последней степени швабра показалась подходящим для этого средством и она, стоя на одной ноге и, отставив другую для равновесия, стала быстро опускать свой инструмент. Вот уже совсем немного осталось.

Ещё чуть-чуть.

Нет, не достает.

Женщина наклонилась сильней. Перекладина швабры чиркнула по перилам, скользнула по висящим там вещам. Самую малость не дотягивается конец до цели.

Туловище вдруг покачнулось и она едва сама не упала. Деревянная ручка, уже и так только касавшаяся кончиков пальцев, неожиданно выскользнула и… Раздавшийся внизу вслед за этим грохот показался ей ударами барабана похоронного оркестра, иногда заполнявшего звуками близлежащую улицу, по которой шла дорога на городское кладбище.

«Теперь всё кончено. И зачем мне понадобилась сегодня эта стирка?» – Полина Евграфьевна обхватила голову руками, села на пол балкона рядом с так и не развешенными остатками своей работы. Слёзы жалости к самой себе побежали из глаз. Она всхлипнула, потом ещё раз и, уже не удержавшись, заплакала навзрыд.

Дав волю своим чувствам, боясь снова заглянуть через перила, тихонько прошла в комнату и присела на стул. Ожидание чего-то страшного и непоправимого наполнило её всю, и она даже не пыталась что-нибудь предпринимать. Лишь заметила, что заглянувшее в окно солнце окрасилось оранжевым, предзакатным цветом.

От неутешительных и печальных мыслей её оторвал дверной звонок.

«Наверно подруга с мужем решили навестить. Давно что-то не были у меня, хотя обычно перед этим сообщают», – подумала Полина Евграфьевна, вытирая глаза носовым платком и направляясь в прихожую. Подождав еще немного, она повернула ручку замка… и быстро захлопнула дверь.

Нет, это было уже слишком. Она даже толком не успела рассмотреть гостя. Но это явно был он, её недруг: «Жестянщик проклятый. Не могла же я ошибиться, – правда что-то необычное было в его облике, но не всё ли равно теперь. – Наверно ждал, что я прибегу, теперь вот пришел посмеяться».

Звонок заверещал во второй раз.

«Нет, открывать не буду. Пусть делает что хочет... А впрочем…» – К Полине Евграфьевне вдруг вернулись самообладание и уверенность. Она решительно распахнула дверь, чтобы дать отпор этому наглецу, вздумавшему её шантажировать.

– Что вам ещё надо, – ошарашила она стоявшего у порога гостя. Только теперь она поняла, чтó так несоответствовало его облику. Вместо всегда привычной и неизвестно какого цвета спецовки на нем была светлая рубашка, поверх которой надет клетчатый жилет, аккуратно заправленный в брюки, перетянутые кожаным ремешком.

Не ожидавший подобного сосед немного отступил, и тогда Полина Евграфьевна увидела в его руках швабру, которой так безуспешно пыталась ликвидировать свой конфуз.

– Вот, – протянул он неожиданно уроненный ей инструмент. – упали ко мне. Принёс… Ваши, наверно?

Его совсем не грубый голос показался ей элементарным издевательством и, чтобы не подвергаться ещё большему унижению, измученная переживаниями женщина молча вырвала принадлежавшую ей вещь и, не отпуская ручку двери, торопливо притянула к себе.

«Если позвонит ещё раз, уж я его угощую». – Она грозно приподняла в руках швабру, наклоняя её в сторону входа. И только тут заметила, что к ее деревянному оружию привязан маленький, аккуратно завернутый в газету пакетик. Еще не веря своим предчувствиям, быстро надорвала край обертки. Знакомые кружева, легкая ткань цвета утренней зари… Да, это действительно была она, так неожиданно вернувшаяся к ней её потеря.

Недавние страхи куда-то ушли. Она даже не придала значения тому, что теперь её французскую прелесть нужно будет перестирывать, а возможно, и провести дезинфекцию после столь длительного пребывания в антисанитарных условиях.

«Что это он так разоделся, – подумала она. Неожиданно прежняя неприязнь сменилось сочувствием, – хоть и старомодно, но вроде опрятно. И вообще, что-то в его лице изменилось. Кого-то он мне напоминает…»

Она вдруг перестала об этом думать. Подступившая к затылку и вискам головная боль – предвестник наступающего приступа мигрени, порожденного её сегодняшними переживаниями, заслонила всё остальное. Всё же что-то недосказанное шевелилось внутри, пробиваясь через волны нахлынувших сквозь боль разнообразных чувств, когда она, сидя на кухне с обвязанной головой, пыталась что-нибудь приготовить себе на ужин.

И чем дольше это продолжалось тем дальше уходили её страхи. Её сосед уже не казался ей таким уж монстром и от этих мыслей ей становилось всё более легко. Развешивая остатки белья, она даже улыбнулась, проникаясь чем-то отдаленно напоминавшем благодарность и признательность одновременно.

«А я ведь даже не сказала ему спасибо. – подумала она. – Что он про меня скажет. Совсем, видно, одичала».

Боль куда-то отступала и через минуту исчезла совсем. Она с тоской посмотрела на аккуратно оклеенные обоями стены с развешенными на них рамками фотографий, на украшавшие её тихое жильё статуэтки ангелочков и пастушек с козочками, купленных на рынке, глядевших лукаво и соблазнявших своей сусальной красотой, на так и не дочитанную с виднеющейся закладкой книжку и, наконец, решилась.

«Схожу, поблагодарю», – сказала она сама себе, направляясь к шкафу за платьем.

Ей было еще и неудобно перед соседом, что тому пришлось созерцать принадлежности своего туалета, хотя и не сознавать проявленного к ней внимания она не могла.

Спускаясь по лестнице Полина Евграфьевна ещё раз пыталась повернуть назад, но пересилила себя. «Скажу пару слов, и сразу назад, – приободрилась она мысленно. – Только бы никто из подъезда не увидел».

Вот и дверь, мимо которой она проходила бесчисленное число раз, не удосуживаясь задержать на ней взгляд. Теперь она обратила внимание и на аккуратно привинченную ручку, и на затейливую чеканку номера квартиры. Подумав немного, нажала на кнопку звонка.

В полуоткрывшийся проем выглянул сосед. Не ожидая увидеть её, смутился, однако быстро пришел в себя, шире распахнул дверь.

– Я пришла сказать вам спасибо за... сегодняшнее... – начала было она, но тот прервал её сбивчивое объяснение.

– Проходите, что ж на пороге стоять?

Выставив вперед ладонь, и пятясь, Полина Евграфьевна инстинктивно ещё пыталась защититься от приглашения, но женское любопытство пересилило страх.

– Только на минуточку, – ещё не совсем доверяя его словам, ответила она, и медленно протиснулась в прихожую.

Запах холостяцкой квартиры ударил в её чувствительный нос. Она и сама трудно представляла себе, что в этой смеси было знакомо ей, а что неизвестно. Преодолевая себя, сделала еще шаг. Сам хозяин отошел в сторону, пропуская гостью. На нём было то же самое одеяние, в котором она уже видела его сегодня.

– Вот, не знаю: как так получилось, что… – опять пыталась объяснить цель своего прихода. Но вместо ответа, тот жестом пригласил её пройти еще дальше, в комнату.

– Сейчас мы чай поставим, а то столько лет живем рядом, а почти не знаем друг друга. – Она взглянула в его лицо и опять что-то знакомое мелькнуло в этих слегка прищуренных глазах, четко очерченном нижнем подбородке, манере улыбаться. – Присядьте, пока, я тут, самую малость, отвлекусь, – сказал тот, направляясь на кухню.

Полина Евграфьевна огляделась. Вместо ожидаемого ералаша и кучи металлолома на полу, она с удивлением обнаружила и застланный диван с лежащим на нем ковриком, и чистую скатерть на столе, и отсутствие разбросанных вещей, хотя признаки мужской неряшливости явно проглядывали со всех сторон. Это она заметила сразу. Вон и паутинка в углу, а там, из шкафа, что-то из одежды торчит. Она ещё что-то хотела зафиксировать в своей памяти из нарушений порядка, как взгляд остановился на столике с инструментами, стоявшем в стороне, и прислоненной рядом к стене большой, как ей показалось, картине-чеканке на медном или латунном листе, – она в этом не особенно разбиралась, – изображающем выходящую из моря обнаженную длинноволосую женщину, пытающуюся руками прикрыть свою наготу.

Она и раньше видела подобные украшения в галантерейном магазине, где в широком ассортименте были представлены купальщицы или лица томных красавиц, и даже приобрела как-то такую и подарила подруге. Эта работа тоже была похожа на них, однако в ней содержалось что-то такое, что не оставляло взгляд равнодушным. Она почувствовала это сразу, хотя сюжет ей показался знакомым.

– А вот и я, – прервал её внимательное разглядывание голос хозяина квартиры.

Она подняла голову. Сосед стоял с небольшим подносом в руках, на котором дымились две чашки чая, стояли сахарница и блюдце с печеньем. «Как будто заранее знал, что я к нему приду», – подумала она. И как бы предупреждая её удивление, добавил:

– Вот только поужинал, и чай собрался заварить, – немного помолчав, – кстати, забыл представиться, Григорий... Григорий Иванович. – он немного запнулся, – Вас, кажется, зовут Полина...

– Полина Евграфьевна, – с ноткой жесткости в голосе поправила та, вспомнив про свои заявления домовому начальству.

– Ну, вот, и познакомились, – ничуть не смутившись, произнёс тот, – пожалуйте к столу. – И он придвинул гостье стул, присаживаясь напротив. Уже размешивая ложечкой чай, как бы отвечая на её недоговоренный вопрос, произнес, кивая на свою работу в углу. – Сегодня закончил. – И уже приглаживая волосы своими большими руками, добавил. – Богиня любви и красоты Афродита, с картины Боттичелли. – Немного промолчал, потом произнёс. – И на вас чем-то очень получилась похожа.

– Так это вы... по ней утром стучали — стараясь не выдавать своего интереса, в глубине души ещё с затаенной обидой, произнесла Полина Евграфьевна, когда-то посещавшая в Доме пионеров кружок вышивания, и поэтому немного знакомая с искусством.

– По ней, по ней... Так что у меня теперь небольшой выходной, — Григорий Иванович, поправляя воротник неглаженой рубашки, мельком взглянул на гостью. – Да вы чай пейте, пока свежий, а то остынет ведь, – указал на её нетронутую чашку, – и печенье попробуйте.

Не ожидавшая что её представления о соседе окажутся так не соответствующими прежним, она пригубила чай. Затем, как будто что-то вспомнив, решительно поднялась с места.

– Извините, я уже и так задержалась, а мне ещё дела к утру сделать нужно. Спасибо за чай и... – она опять смущенно замолчала, затем быстро поправилась. – Приглашаю вас в гости к себе... завтра..., – произнесла она скорее дежурную, чем искреннюю фразу, не очень ещё желая видеть его у себя. – Обернувшись, посмотрела на «Афродиту». – Простите за беспокойство.

– Да что уж там, бывает, это вы меня извините за беспорядок. А за приглашение спасибо, – сказал тот, провожая её к двери.

Ночью Полина Евграфьевна долго не могла заснуть. Смутное чувство, такое знакомое и давно позабытое прорывалось сквозь наслоение сегодняшних впечатлений, делало ее совсем беспомощной, требовало участия кого-то сильного и надёжного.

И вдруг её осенило.

Она встала, зажгла свет, подошла к полке, где лежали заветные вырезки из журналов с портретами актеров кино и стала перебирать.

Наконец, нашла то, что искала.

Всмотрелась.

Ещё раз прочитала подпись под цветной фотографией.

Как это только ей раньше не пришло в голову? Те же самые глаза, нос, усмехающийся взгляд... Уже в постели, засыпая, предчувствуя завтрашнюю встречу, мечтательно улыбнулась. Под утро она приснилась сама себе в образе Афродиты, навстречу которой шел такой решительный и неотразимый Жан-Поль Бельмондо.

Председатель жилищного кооператива медленно поднимался по лестнице к квартире, куда привела его очередная жалоба. Таких у него скопилось уже более десятка. Вот ещё теперь и эта щепетильная бухгалтерша забросала своими заявлениями.

«А что там такое случилось? – рассуждал про себя он, – Ну, занимается мужик своими делами, машину-то старенькую нужно содержать. Не налево же работает? На свою зарплату живёт, к тому же мастер на все руки. Попросишь помочь — никогда не откажет. Хоть Григорий и рабочий человек, не интеллигент, а вон и на выставке даже участвует, читал недавно в газете. Ну, а то что шумит иногда, с кем не бывает? Тем более никто больше не жалуется. Попрошу, чтоб не раздражал без надобности эту... как её, «мадмазель». – Ухмыльнулся про себя Семен Васильевич, своему неожиданному сравнению. – А ей скажу, что провел соответствующую работу, предупредил, принял меры...»

На звонок в квартиру Григория никто не вышел. Странно, подумалось ему. Обычно он по воскресеньям дома бывает. Придется идти к этой … Полине Евграфьевне. Он всё пытался вспомнить фамилию, но так и не смог, хоть и вертелась она на языке.

Вот и её квартира. На звонки долго никто не отвечал. Уже повернувшись, чтобы идти назад, услышал звук отодвигающихся запоров.

Медленно открывшаяся дверь подсказала ему, что его здесь не очень ждали, да и хозяйка квартиры, хотя и сразу поняла зачем он пришел, как-то неохотно впустила в прихожую. Уже проходя вглубь комнаты, обратил он внимание на праздничный стол в центре с двумя бокалами, на её разодетый вид и яркую помаду на губах. «Наверно гостей ждет», – подумал Семен Васильевич, присаживаясь на предложенный стул.

– Я вот по поводу вашего заявления пришел. – начал он, медленно открывая свой портфель и надевая очки. Достал бумагу, стал читать.

Полина Евграфьевна, воспитанная на строгом почитании вышестоящих по служебной лестнице, стоя в сторонке и теребя руками кончик пояса своего непонятно зачем одетого вечернего платья, поминутно оглядывалась, как показалось ему, на прикрытую дверь на кухню.

– Прошу принять самые строгие меры в отношении... – продолжал между тем председатель кооператива зачитывать строки из жалобы, время от времени делая паузы для усиления пафоса написанных ею слов, на которые та реагировала нервным дерганьем плеч, и все пыталась остановить его.

Семён Васильич был неплохим психологом-практиком. Работа на руководящей должности, хотя и не такой уж высокой, тоже требовала умения убеждать в правильности своих действий, сохраняя и поддерживая авторитет начальства.

– В противном случае я вынуждена буду обратиться в более высокие инстанции, — с усилением в голосе произнес тот последние строки, как вдруг послышался слабый скрип окрывающейся кухонной двери и перед ним предстал сам ответчик на этот небольшой пасквиль.

От неожиданности у Семена Васильевича слетели с носа очки и упали на пол. Пытаясь их поднять, он уже не увидел ни покрывшееся густой краской лицо Полины Евграфьевны, ни движения её рук, пытавшихся скрыть это.

Григорий Иванович, подойдя ближе, молча взял у «предкоопа» заявление и стал медленно разрывать его на части.

– Правда, Полина, – сказал он, положив руку хозяйке квартиры на плечо и недвусмысленно давая понять, что дальнейшее расследование выглядит совсем неуместно. – А Вы не обижайтесь, что затратили зря время. Видите, мы решили помириться.

– Ну, вот и слава Богу, – приводя себя в надлежащий вид, даже немного обрадовавшись такому стечению обстоятельств произнёс Семён Васильевич и стал торопливо собираться, чувствуя всю нелепость своего нахождения здесь.

Уже на площадке он вспомнил и про второе заявление, хотел было вернуться назад, чтобы отдать, но, представив Григория Ивановича с неумело повязанным, так не идущим к его одежде галстуком, и хозяйку, под платьем которой уж очень выразительно проглядывали все выпуклости её фигуры, улыбнулся, и начал быстро спускаться к выходу.

2007-2009 г.