Дочери Танюше
Первые дни февраля выдались солнечными и тёплыми. Удивительно это, но такая нынче зима. После Крещения у деревьев началось сокодвижение, стали набухать почки, бесснежную землю прокололи копьеца подснежников, зафитькали от тёплушка синицы, засуетились воробьи - решили делать ревизию прошлогодних гнёзд под крышей, и оттуда полетели пёрышки и всякий мусор, а в посадках, где обилие палого листа и прелых веток, появился живительный, бодрящий дух просыпающейся земли. В такой день я и поехал на велосипеде в посадку за станицей подышать предвесенней свежестью, послушать птиц и ощутить себя частью природы. Посадка эта двойная, посреди неё проложена ещё во времена социализма асфальтированная дорога к молочной ферме, дорога эта теперь плохенькая, её добивают засекреченные бизнесмены, обосновавшиеся на ферме. Но меня интересуют не они, а высоченные, послевоенной посадки - уже падающие от времени колючие акации, поросшие густо своей же порослью. Через эту поросль из камышей часто пробегают в озимое поле фазаны, они там пасутся на зеленях, и мне хотелось их увидеть.
Я пересёк трассу, за которой начиналась посадка, и меня встретил ласковый чёрный пёсик с ободранным носом, живущий в покинутом хозяевами кафе. Пёсика этого я видел здесь при хозяевах, и он был злой, теперь у него нет хозяев и он не знает, что охранять и на кого лаять, а потому ко всем ластится, и кафе у него просто место лёжки. Пёсика никто не кормит, но он справный, с лоснящейся шерстью, ибо мышкует - кормится полёвками, оттого у него и ободран нос. Но пёсик мечтает о хозяине и каждому встречному преданно смотрит в глаза: "Может, возьмёте?".
Я поехал неспеша дальше, к ферме, любуясь пронизанной солнцем посадкой. Пёсик увязался сопровождающим и бежал рядом. Это были его владения, что и было заметно по его спокойному поведению. Мы добрались с ним почти до фермы, до моего любимого места у замшелого ясеня, ствол которого наклонился почти до земли и на нём было удобно отдыхать. Ясень, как и другие деревья, завалил пронёсшийся осенью буран. Я присел на ясень и стал смотреть на солнце. Оно мне показалось необычным, так как не слепило и не грело, оно висело, как и положено зимой, низко и рассеивало свет на тонкие веточки деревьев, и этот свет был похож на драгоценные капли солнца, которые не висели как капли дождя, а искрились на веточках то сверху, то снизу, то перебегали с места на место и напоминали мне строчки зашифрованного текста. И всё пространство посадки впереди меня, где солнце, слева и справа, играло светом, показывая мне драгоценные украшения из искрящихся бриллиантов. Явление это в природе редкое, предвесеннее, называется оно Игрой света, и я о нём слышал, однако увидеть не довелось за всю жизнь. А теперь сподобился. Но почему-то подумалось, что солнце, показывая мне свой праздник, что-то хотело сказать...
Ласковый пёсик лежал у моих ног, положив морду на сапог и закрыв глаза. Он, видимо, решил, что обрёл хозяина. Я почесал у него за ухом, погладил нос и сказал:
-Если пойдёшь со мной, будешь мой, назову тебя Ласковый. Но сейчас посмотри, какие сокровища нам подарило солнце!
Пёсик приоткрыл глаза и вздохнул - он ещё решал, достоин ли я быть его хозяином? Да и стоит ли менять волю с жирными мышами на домашнюю похлёбку, будку и цепь? И что такое сокровища? А что до ободранного носа, которым тыкался в норы, так это мелочи, невеста и такого полюбит.
Солнышко уже чуть присело к вечеру и убрало с веточек свои украшения - покрасовались и хватит. Веточки тоненькие, молоденькие, разных деревьев стали просто веточками. Мне осталось надышаться запахами просыпающейся земли, послушать песенки синиц, стук дятла, что я и сделал, и отправляться домой. Весна, по-видимому, явится скоро.
-Что, друг, со мной? - спросил я пёсика.
Он завилял хвостом и виновато посмотрел в глаза: "Извините, не знаю, ещё не решил". И мы поехали обратно - я на педалях, пёсик рядом. Впереди дорогу перебегали два огненных фазана, пёсик припустил за ними, потом у самого кафе догнал меня, но через трассу со мной не пошёл, а сел и провожал меня взглядом. Что ж, воля да чисто поле всего дороже русской душе, и собачьей, видать, тоже. На прощанье, перейдя неожиданно свободную трассу, я обернулся и сказал пёсику:
- Остаёшься? Тогда стереги наши сокровища и жди, приеду.
Пёсик услышал, лёг и положил морду на лапы, дескать понял, буду ждать. А когда я сел на велосипед, он печально заскулил, будто что-то хотел сказать. Но тут же зашумели машины, и пёсик не стал мне виден и слышен.
Я ехал в станицу и думал: было ли что в показавшихся мне солнечных строчках? ...А через три дня скоропостижно скончалась наша любимая и единственная дочь Танюша, которую знали и любили в станице. Она устраивала праздники и учила детей математике. Люди называли её худенькую, невысокую, вечно спешащую и улыбающуюся солнечным человечком, "молодэсэнькой", хотя ей уже было сорок шесть лет. И пришедших проститься с ней было море: люди шли до полуночи, а живые цветы и венки еле потом уместили в пустой автобус. И когда друзья-одноклассники выносили гроб с телом и несли его по улице, дети выпустили навстречу солнцу сорок шесть белых шаров. И в этот момент до меня дошло, что предсказывало солнце...
* * *
После похорон, в один из солнечных дней, чтобы как-то прийти в себя, я поехал в ту же посадку, но чёрного пёсика не встретил и солнечных бриллиантов не увидел - были и не стало. Видно пёсик не устерёг.
Степан Деревянко, писатель
*******
П.С. Я благодарю поимённо станичников, родню, друзей, коллег журналистов ТВК, разделивших с нами горе.
