- МОЛИТЬСЯ НАДО. Так отвечаю всегда, когда спрашивают, как поступить в различных затруднениях. Очень не всем это нравится. Отвечают:
- Да я молился, и что? И ничего.
- Значит, мало молился. (Или, вариант: Значит, не заслужил, мало каялся…)
А часто и так говорят:
- Бог милосердный, многомилостивый, что Он сам не видит, как мне плохо? Он же Всевидящий.
- Конечно, Всевидящий. Вот Он и видит, что ты и самой малости внимания не заслужил. И все равно жалеет, и все равно услышит.
В СФЕРЕ ОБРАЗОВАНИЯ мы всё почти профурсенкали и проливанили. А ещё нам казалось, что чего-то добились, когда включили в программу Основы религиозных культур и светской этики. Это означало, мы подняли руки кверху перед врагами спасения. Какая этика, какие основы? Это не польза, а прямой вред.
В церкви молодая мама восторженно говорит: «У меня Лидочка уже знает и буддизм, и мусульманство. Сегодня у них встреча с протестантами». Вот так вот. И Лидочке этой Церковь наша не нужна. Зачем стоять в храме, когда она и так грамотная.
Христианство гонимо, почему? Оно не походило и не хотело походить на мир, в котором живёт, оно хотело жить со Христом, Которого мир не признал. Стоит Церковь на крови мучеников, иначе бы давно её не было.
И уже давным-давно бы провалились в ад. А так – малое стадо – живём.
Нельзя нам ничего общего иметь с государственным устройством. Церковь с раннего христианства живёт на подаяния. И это очень нормально. Как только она займётся вопросами собственности, экономикой, кредитованием, тут всё!
ОТЛИЧИЕ ЧЕЛОВЕКА от животных: животного преобразует среда, а человек преобразует среду. Но как? Калечит её, тем самым калеча себя.
Тут и Кант ему помогает, по Канту счастье – удовлетворение всех наших потребностей. А вот у меня потребность, чтобы ни Канта, ни Ницше, ни Шопенгаэра мы не читали. Как с этим быть? А пока я несчастлив.
«Раньше мы куда ходили и чего боялися? Или пива не пивали, или не диралися?»
Поёт под гитару: «Из 60-х: «Не хочу, не могу без мечты. Ты меня до неё не проводишь. Всё прекрасно, мой друг, что же ты, с кем же ты проходными дворами уходишь?»
ЕДЕМ В МАШИНЕ большого начальника. Говорить невозможно: трещит релейная связь, три мобильника. Ещё и помощник суёт ему трубку, и через него пытаются решать вопросы.
- Ну, у тебя тут передвижной Смольный!
Начальнику нравится сравнение. А я, хоть мой мобильник ни разу не звякнул, выхожу из машины полуживой. Начальнику хоть бы что. Как соколик.
- И каждый день у тебя так? И каждый час?
- А как иначе?
ЛЕНИНИАНА ПЕРЕД столетием вождя. В редакции литературно-драматических передач, литдраме, снимается фильм о режиссёре ленинской тематики Марке Донском. Включается в фильм отрывок из его съёмок. Кричит на актёра в гриме вождя: «Сделай умное лицо, ты же Ленин!» Подходит, берёт «вождя» за подбородок, вертит туда и сюда. Доволен. - «Ну что, грим – нормалёк, давай над взглядом поработай».
СТАРУХА О ВНУКАХ: - «ГовОрено имЯ, неймётся имЯ, так, прямо выразиться, хрен с имЯ».
РЕБЁНКА, ДА И ВЗРОСЛОГО можно защекотать до смерти. Щекотать не останавливаясь, у него нет сил сопротивляться. Сейчас, как бы ни убаюкивали нас, что жизнь всё лучше, она всё тяжелее: состояние нервной усталости убийственнее усталости физической. И тогда подключается наркотик – смех. Да, это наркотик. Вроде, веселится народ, смеётся до слёз (это видно на экране), потом (это не показывается) плачет. Отдал силы бесам.
Бедные люди! Хочется им веселья, они за это платят, и что получают?
- НА ЗАПАДЕ ЖЕНЩИНАМ тяжело мужу не изменять. – Почему? – Ну, как же, назовут Жоржеттой или Жозефиной там, с таким именем поневоле согрешишь. Это не наши Зинаида и Клава, к себе не подпустят. А у Достоевского, помнишь: «Француженки хранят себя до замужества, а замуж выходят для того, чтобы сразу же начать изменять мужу».
- Где это?
- В Дневниках, в воспоминаниях о летних впечатлениях.
ЕХАЛИ ПО КОЛЬСКОМУ полуострову. Часами за окнами страшные виды: развороченная земля, обугленные деревья, огромные пространства не до конца сгоревших лесов.
Молча смотрели. Валя откинулся на спинку сиденья:
- Природа рано или поздно насилия над собой не потерпит. Стряхнёт человека с себя.
КТО ВИДЕЛ, как умирают воробьи, кроме китайцев?
- ГОВОРЯТ, ЧТО девки – дуры, это парни дураки. Провожают зря до дому, рвут последни сапоги.
- Гармонисту за игру рубашонка синяя, чтобы милочка присохла самая красивая. У кого работы много, у них делать нечего.
- Из большой деревни в маленьку ходил, буду ходить. Девчонку маленькую ростиком любил, буду любить.
- Парень ходит по деревне, хочет, видно, нравиться. Я надену бело платье, буду я красавица.
ЧИСТОПОЛЬСКИЕ ДЕВЧОНОЧКИ гуляют веселО. У кого работы много, у них делать нечего.
ДЕРЕВЕНСКАЯ УЛИЦА. Вечер. Садится солнце. Тепло. Девочки стирают тряпочки в маленьком тазике. Самая маленькая расстилает тряпочки на траве.
Ещё одна девочка тут же танцует с игрушкой, с шагающим роботом.
ТЕРНОВЫЕ ВЕНЦЫ в лавочке на улице Старого города. Боясь уколоться, беру в руки. Продавец ловко хватает ещё один и, то ли думая, что я не знаю, что это такое, то ли он так шутит, примеряет венец мне на голову.
ИЗО ВСЕГО СГОРЕВШЕГО в пожарах жальче всего (жальче? слово такое есть? Тут подходит) рукопись повести «О неумытиках». Её мы с Катечкой писали постоянно. Она не засыпала без новой главы. «Катерина, мы уже всё-всё про них рассказали: и как они на фигурное катание ходили, и на музыку, как картошку чистили, пол мыли… все перемазюкались, что ещё?» - «А теперь, как неумытики связывали слова». – «А как?» - «А ты сам сказал: - Этот Ламсик двух слов связать не мог и молчал. Это когда Гранька и Аргута уговаривали Мосю-карапуза не лежать у дверей. А Ламсик не уговаривал».
Вот что внезапно вспомнилось. Такие там у нас были герои повести: Мося-карапуз, Гранька, Аргута, Ламсик… Вставлялись и другие, выдёргиваясь из словесной тьмы. Жил же в ней какой-то Ламсик.
Там, помню, этот Ламсик не только двух слов связать не мог, но и полтора не мог. И не мог уговорить Мосю-карапуза не лежать у дверей. Потому что, когда двери открывали, то дверь стукала Мосю по голове. «Пусть тогда лежит, - говорила Гранька, - он уже привык».
Так и остался Мося-карапуз лежащим у входных дверей. Но уже никто в повести в эту дверь не входит, не выходит, и по голове его дверь не стукает. И повести нет, сгорела. И Екатерина, человек весьма одарённый, её, может быть, не вспоминает.
АЛЛАХ! КАК МНОГО дам востока прекрасных, думал паладин, здесь, будет счастие восторга, его душа моя исторгла… Я полюбил! Но как прискорбно: отвергнут ими! Вновь один. Арабским солнышком палимый, бреду как дервиш-пилигрим. Иду, идёт навстречу Рима с улыбкой палестинской примы, но… с ней супруг. Аллах керим!
НЕ ПАРЫ ПОДБИРАЮТСЯ по характеру, да и кто их подбирает, будешь подбирать, ещё хуже будет, а характер вырабатывается постепенно у каждой новой пары.
СУМАСШЕДШИЙ ДРУГОМУ в палате: «Меня ищут, за мной идут контрольные слежчики». Тот ему советует: «Разденься, голого не узнают. И иди, только не бегом, будто гуляешь».
Они здоровы внутри своего мира. Объективная реальность для них – их восприятие мира. А чем она объективна? Только внешнее: идёт дождь, снег. А восприятие не может быть объективным. У каждого в меру рассудка.
ОПЯТЬ ЖЕ ШЕСТИДЕСЯТЫЕ – наступление по всем видам искусств. Но как? Если музыка – твист, шейк, если рисунки – выдрючивание, если литература – следование Хэму и Набокову, то есть опять же пусть интересная, но выхолощенная форма.
Вспомнилось, когда выпала бумажка начала 70-х, дочка принесла и кривлялась, и ей нравилось: «Шейк – модный танец, привёз американец. Придумали индейцы, а пляшут европейцы. Шейк рукой, шейк ногой, шейк о стенку головой!»
Вот именно – о стенку головой. И росли ударенными.
НЕВРАСТЕНИЯ, ВОЗРАСТАНИЕ нервных болезней – это от желания человека жить по-своему, а не по-Божескому.
Самоутверждение личности – источник её распада. Корень грехов в нежелании (неумении) выйти из формулы равенства «Я равно Я». Это калечит отношение к Богу, извращает нравственную, а затем и телесную жизнь.
ДА И БЫЛ ЛИ тот день, не выдумал ли я его? Я – крохотный человечек – хожу по двору и захожу в заросли огромных лопухов у забора. И нисколько не страшно. Чистая сухая земля, бледные травки. Я босиком в белой рубашечке. Надо мной зелёная крыша широких листьев
Я ЛЮБИЛ РОССИЮ, жил в ней и для неё. И то, что дети, страшно вымолвить, считают русских злыми, американцев добрыми, что Россия агрессор, Америка миротворец?
Бог им судья. Это, конечно, русские раздавали одеяла, зараженные чумой, чтобы аборигены быстрее вымирали.
ИНОГДА ВЫСПЫХИВАЕТ вот какая надежда, то, что эти записи спустя время будут интересны. Рассуждаю так: если Господь дал мне дар переводить впечатлении жизни на бумагу, то значит, это Ему надо. Сам я и без записей могу заплакать от сострадания и засмеяться от чужой радости. Зачем записывать о людях и птичках, будто птички и без записи о них не проживут, а люди и сами с усами. Так же все любят ночного соловья, аромат жасмина, движение звёзд… Но ведь не болезнь же, не зуд – записывать. Понуждение взять перо откуда пришло? Почему мне доверено?
Сейчас упал лепесток тюльпана, который для чего (кого) жил? Никто же его не видел, не было меня тут месяц. Упал и окончательно умирает. Но цвёл, но радовался. И не знал о смерти. Служил шмелям и пчёлам, и бабочкам. Божьим тварям служил, значит, и Богу.
И ещё остались лепестки. Упадут к утру. И в моём сне обрушатся. Как мироздание.
Дождь пошёл. Пришёл к нам. Дождь такой обильный, спокойный. Что там наши поливания из лейки перед дождём. Кажется, что флоксы даже жмурятся от удовольствия, от этой ласки с небес. Голубые стрелы ириса и белые гладиолусов, пышные пионы, склонённые георгины, - всё замерло, всё отдавалось на волю Божию.
Вдруг к скворечнику как-то снизу вынырнул скворушка с гусеницами в клюве.
- Что, миленький, деточкам и жёнушке покушать принёс? – спросил я его и внезапные слёзы появились вдруг. Видимо, что-то внутри меня представило, как скворчик летел за кормом детям по дождю, весь вымок, искал гусениц, возвращался под ударами холодных капель по крыльям. Я думал, он в скворечнике отсидится, обсохнет, но он тут выскочил, встряхнулся и умчался. Не жена же его выгнала, сам так любит детей.
Скажут – инстинкт. Хоть как назови, а любовь.
О, как хорошо выйти под дождь, запрокинуть лицо и промокнуть. Стою как растение, которое Господь поливает.
