Прошло несколько дней, как я прочитал книгу кубанского поэта Николая Седова «В атаку первой шла любовь…», а она меня не отпускает, держит при себе каким-то особым, отдельным вниманием к литературе, к жизни, неожиданностью её содержания… В ней нет авторского эгоизма по отношению к собственной значимости, а есть трогательное, нежное отношение к Родине и фронтовикам, живым и павшим… Сама книга начинается с посвящения:
«Моим дорогим фронтовикам:
Отцу – полковнику Николаю Николаевичу Седову,
Маме – Ольге Ивановне Седовой…»
Вроде простые слова, а сколько уже сказано… Дальше следует рассказ «Перекличка» о матери, которая отдала Великой Победе пять сыновей:
«Она стояла перед строем в строгом чёрном платье. Потухшие глаза, сцепленные в один кулак руки, губы, сжатые добела, седая прядь волос, выбившаяся из-под косынки – всё в ней дышало нестихающей болью материнской скорби.
Она впервые стояла перед солдатами и думала о том, что никогда не видела в строю своих сыновей.
[…]Александр погиб на погранзаставе у реки Буг в первом же бою... Василий – в сражении под Бродами... Михаил сгорел в танке под Сталинградом... Трифон утонул при форсировании Одера... Фёдора скосила пулемётная очередь в Праге... Муж умер от ран сразу после Победы...
[…] ...Письмо было написано незнакомым почерком. Она уже давно не получала писем. Она боялась их в войну и не разучилась бояться ни через год, ни через много-много лет. Для неё война не кончилась.
[…] «Здравствуйте, дорогая наша Александра Николаевна. Пишут Вам воины части, где в годы Великой Отечественной войны служил Ваш сын Александр. Приезжайте к нам, мама. Мы очень ждём Вас».
[…]...Она стояла перед строем в строгом чёрном платье. Солдатская мать с неутихающей болью скорби. Но никакая сила не смогла бы выжать из её глаз хотя бы слезу, заставить согнуться...
У неё их было пятеро. Пять сынов – один за другим. Александр, Василий, Михаил, Трифон, Фёдор. Теперь её сыновьями стали все, кто стоял в этом строю.»
Таким эпическим полотном о любви и скорби великого времени начинает свой рассказ ровесник Победы Николай Седов. Дальше идут главы книги, где высокий стиль поэзии сливается с горькой прозой жизни, с судьбами сильных, непокоренных героев будней войны, их естественному образу в послевоенные годы... Эпическое полотно книги на дробиться, а разрастается в лицах, в географии их движения, в воплощении их имен в топонимику страны… Всю книгу не перескажешь, но хотя бы «Иванов проспект» процитирую:
«В посёлке Михизеева Поляна на Кубани фашисты расстреляли и сожгли в ноябре 1942-го двадцать стариков, семьдесят две женщины, сто пятнадцать детей. Тропинки и просёлки в здешних окрестностях мифически носят имена погибших.
Простелился клубок Ариадны
Нитью троп по раздолью лугов.
Перекрестья тревожат триадой
Про Надежду,
про Веру,
Любовь.
Тропки-тризны окрест именные:
Ту, что к речке, – Варварой зовут.
И к урёме, как на именины,
Фёдор с Марфой на пару бегут.
А тропу, что с бугра куролесит,
Протоптал наш пастух Филарет.
Прорубился к печальному лесу,
Словно Невский, – Иванов проспект.
Сколько люду по ним уходило
На войну,
в острога,
в стынь могил.
Сколько с миром домой воротилось?
Всё считают тропинки шаги.
Грусть, веселье, печали и радость
Стонут эхом вослед тем шагам...
Простелился клубок Ариадны
Нитью троп по сиротским лугам.»
Это всего лишь фрагмент стихотворного цикла книги «В атаку первой шла любовь». Если вдруг доведется при малости современных тиражей встретиться с ней, вы обязательно прочитайте «Батарею капитана Зубкова», «Смоленский редут», «Расстрел», «Сагу о рядовых Елкиных»… – да всё прочитайте, и стихи, и очерки…
Любовью рожденные, герои книги Николая Седова вырастают в исполинов духа, в чудо-богатырей русской истории. Чего стоит только «Матрос с «Потемкина» – рядовой пехоты» Яков Скляров из Бугунжа:
«…Случилось это осенью 1942 года, когда фашисты с боями рвались на Кавказ.
В тот ненастный вечер старику Склярову неможилось. Был в лесу, застудился, и хозяйка Наталья Григорьевна отпаивала его травами. Но когда он узнал, что его разыскивает командир окопавшейся под посёлком пехотной бригады, то о хвори и думать забыл.
Через минуту был на ногах и на присланной за ним машине добрался до школы, где расположился штаб. Встретил его комбриг, полковник Н.Ф. Цепляев:
– Извини, отец, что побеспокоил. Слыхал, болен ты. Но не обойтись нам без тебя. Посмотри карту: дорога отрезана немцами, справа и слева тоже немцы, с тыла горы. На нашем военном языке это окружением называется. Выручай, земляки твои говорили, что ты эти горы с закрытыми глазами обойти можешь. Выведи на Красную Поляну.
На окраине посёлка уже рвались снаряды. По тёмному небу полыхали огненные зарницы.
– Есть такая тропа, командир. Выведу. Поднимай своих сынков.
Вот как об этом рассказал Я.В. Скляров:
– Я сразу смекнул, что если не помогу, накроет солдат немчура. Мешок получился: выход есть, да и тот перекрыт. Вот и надо было найти дырочку, чтобы просочиться. Выступили в тот же вечер, я и домой не зашёл проститься. Дорога трудная, а у пехотинцев наших и техника, и пушки. Тяжело им было, жалел я их. Уже на другой день вышли мы на Ставропольскую поляну. Комбриг, Цепляев, ко мне подходит и говорит: «Место хорошее. Привал бы сделать». А я-то знаю, что дальше ещё труднее будет, и отвечаю: «Нет, приказывай своим орлам навьючивать имущество на коней». А коней мало было. Быков, коров, тёлок вьючили. И вперёд.
Идти было трудно. Всё вверх и вверх. Кое-где уже лежал снег, скользили под ногами мокрые голыши, спотыкались кони. На третий день попали в сплошной туман, руку вытянешь, и она словно проваливается в белёсую пустоту. Когда дали сигнал привала, комбриг вновь разыскал Якова Васильевича:
– Закуривай, отец. Что, заблудились?
– Зря душу не трави, дай-ка лучше коня и солдата толкового.
Ускользнувшую тропу искали долго, но, видно, не зря Скляров тридцать лет ходил в лесниках. Нашёл.
И как только встало солнце, съевшее туман, двинулись дальше. Старик шёл впереди, забыв о своём коне, возвращался, чтобы вывести на тропу отставших. И снова вставал во главе колонны.
На четвёртые сутки у него отказали ноги. Но не мог он, никак не мог подвести бойцов. Вновь сел в седло, да ещё и подшучивал над пехотинцами: «Эй, на шкентеле, подтянись. Что такое шкентель? А это у нас на флоте так тех называли, кто в хвосте плёлся».
Переход продолжался шестеро суток. На Красной Поляне бойцы по команде комбрига остановились.
– Спасибо тебе большое, отец. От всех нас спасибо – сказал полковник и по-русски троекратно расцеловал старика. – Отдохни и можешь возвращаться домой.
– Как домой? Нет, товарищ командир, теперь я с вами. Дома я с бабой и детьми ещё успею повоевать. Ставь на полное довольствие.
Так в 401-й ордена Красного Знамени отдельной мотострелковой бригаде появился ещё один солдат, шестидесятилетний Яков Васильевич Скляров. Или просто Васильич, как его звали красноармейцы.
Через несколько дней рядовому Склярову комбриг вручил перед строем орден Красного Знамени. А после взятия нашими войсками Краснодара на груди потёмкинца появилась ещё одна награда – медаль «За оборону Кавказа». И домой он возвратился, когда Лабинский район был освобождён от гитлеровцев…»
***
Нельзя хотя бы в двух словах не сказать об очерке «Шестьюжды герой» про лабинского казака Героя Советского Союза Ивана Филипповича Рулёва.
«…Перед началом форсирования Днепра на общем построении был зачитан приказ Верховного Главнокомандующего И.В. Сталина, что всем, кто первыми ворвётся в боевые порядки врага на том берегу, будет присвоено это высочайшее святое звание.
Как говорится – была не была...
Первые плоты, лодки, доски и даже бочонки, осёдланные бойцами, отошли от берега тихо, почти без всплесков – не зря тренировались. Их тут же проглатывала предутренняя мгла. Иван и Александр были рядом, на одном плоту. Плюс пушка-сорокапятка, артиллеристы из расчёта, пехотинцы с пулемётами.
– Ну что, Иван? Кажется, долетели до середины Днепра? – толкнул локтем под бок Рулёва Волков.
– Не сглазь ты, зараза, – вглядываясь в темноту, ответил друг.
И тут началось. Немцы, конечно, пристреляли водный рубеж. Снаряды, мины – всё, что могло убить, ложилось плотно, поднимая стылые водяные столбы.
Уже просматривался контурами высокий вражеский берег, когда в плот ударила крупнокалиберная мина. Орудие начало крениться, и артиллеристы еле удерживали его на звенящих растяжках. Бросившемуся им на помощь Сане Волкову осколок, горячий кус металла, – будь они прокляты, эти фрицы! – почти снёс голову. Не бросая растяжку, Рулёв с ужасом наблюдал, как наклонялся, падая, его друг. Но ничем не мог помочь, и это угнетало бессилием, когда сквозь набежавшие волны ещё светились умиравшие Санины глаза.
На войне даже мгновенья много,
Чтоб принять последний смертный бой...
Это Иван уже после войны вычитал. А тогда всё его существо переполняла ярость, которая не обессиливала, а наоборот, добавляла сил. […]
Шесть раз – туда и обратно – повторилась огненная днепровская одиссея сержанта Рулёва. Плот его оказался счастливым.
После первой попытки последовала вторая. Иван доставил десантникам огневые припасы, медикаменты, продовольствие, ещё одну пушку и миномёт. А обратно — раненых, которых становилось всё больше.
Многие полуразбитые плоты уходили в плавание в первый и в последний раз. Рулёвский повторил шесть удачных попыток. Одному Богу известно, сколько жизней он спас и на земле, и на воде.
Обычно свежие газеты жили в окопах недолго. Сначала их зачитывали до дыр, а потом разрывали на самокрутки. А эту, где был напечатан указ о присвоении новолабинскому казаку Ивану Филипповичу Рулёву звания Героя Советского Союза, сохранили. Для памяти.
Однополчане шутили:
– Не обманул Верховный. Все, кто отличились и первыми Днепр форсировали, Золотые Звёзды по
лучили.
– Но ведь Иван наш шесть раз этот подвиг повторил. Значит, шесть звёзд и заслужил.
Так и пошло по окопам – «шестьюжды герой»...»
|
61 |
***
Конечно, будет некрасиво не помянуть очерки: «Неизвестный солдат» о профессоре Юрие Кожине, кто вместе с собакой-подравником Пиком участвовал в Параде Победы 1945 года, который никогда не рассказывал о своих подвигах и редко надевал пиджак с наградами; «Проклятие «Сатурна»» о разведчике Александре Меньшикове; «Дядя Гриша» об родном отце и дяде, завершивших Великую войну под Мукденом; «Дочь концлагеря» об Инессе Телипко и её матери Ольге Климович.
Невозможно не процитировать хотя бы два эпизода из сохранившихся воспоминаний О.С. Климович:
«В тюрьме меня продержали почти четыре месяца. Каждый день – избиения, пытки. Беременность была уже очень заметна, я скрывала её под широченной юбкой, которая спасала потом в концлагере. Просто чудо, что у меня не случилось тогда выкидыша. Наверно, Господь меня берёг. Почему не убили – не знаю. Да и фашистам нужны были рабы. И нас повезли на каторгу. Как потом оказалось, в Германию, в концлагерь Людвигсхафен. Я его век не забуду!»
«Судьба распорядилась так, что расстреливали меня наши, русские или белорусы. Лицо одного из них я запомнила, как впечатала в память. (Уже после войны, в Краснодаре, она случайно увидит его в очереди за хлебом и сделает всё, чтобы незнакомец был задержан. После проверки органами выяснится: он из числа тех, кого разыскивали за посредничество с фашистами и зверства, – авт.) Пытали меня большей частью тоже наши, немцы – чистоплюи, они рук марать не хотели. И надсмотрщицы в бараках концлагеря лютовали большей частью тоже наши. Немка Ирма тоже была – не сахар. Но она нас с дочкой не выдала!»
***
Книга Николая Седова – это не литература для наслаждения, это реквием памяти павшим и живым. Это гимн русскому характеру!
Понятно, что всю книгу Николая Седова «В атаку первой шла любовь…» не пересказать, но очень рекомендую, если вдруг доведется её найти, прочесть! Там есть всё: и любовь, и правда жизни, и слезы, и радость!
Низкий поклон Николаю Николаевичу Седову и издателям за подвиг памяти. За подвиг любви.
Любовь по призванию свыше
На подвиг сзывает людей.
И первой в атаку встаёт
Во имя побед продолженья –
В космических этих сраженьях
Рейхстаг непременно падёт.
