Соловьев Борис Николаевич

 

К 100-летию со дня мученической кончины Григория Ефимовича Распутина-Нового

Письма приведены в книге А.А. Танеевой-Вырубовой «Страницы моей жизни»

Соловьев Б.Н. упомянут: Письма Государыни Императрицы Александры Феодоровны: N13. 22-го Января 1918 г.; N14. 23-го Января 1918 г.; N 15. 5-го Февраля 1918 г.; N 20. 20 Марта/2 Апреля 1918 г.; N 23. 8/21 Апреля 1918 г.

 

 

Борис Николаевич Соловьев (17 июня 1893 г., Симбирск - июль 1926 г. Париж) - дворянин Симбирской губернии, подпоручик, он же «Х» (в письмах Государыни), зять Г. Е. Распутина-Нового. Учился в гимназии в Симбирске; ввиду болезненного состояния окончил только 6-ть классов. Проживал в Санкт-Петербурге.

Отец - Николай Васильевич Соловьёв, член училищного совета, казначей Синода, знакомый Г.Е. Распутина-Нового, в 1919 г. проживал в Москве. Мать умерла до 1919 г. В семье помимо Бориса было ещё двое детей: брат Николай и сестра.

Во время 1-ой Мировой войны Б.Н. Соловьёв добровольцем пошёл в действующую армию. Служил в 137-м Нежинском полку; во 2-ом Пулемётном полку.

В 1916 г. Борис Николаевич Соловьёв познакомился с Матрёной Григорьевной Распутиной-Новой. Она была приглашена в гости в дом Соловьёвых. Борис Николаевич полюбил Мару, как он её впоследствии называл. Её отец, Г.Е. Распутин-Новый желал, чтобы его старшая дочь вышла замуж именно за поручика Б.Н. Соловьёва, а не за офицера Пхакадзе, который также за ней ухаживал. Государыня Императрица Александра Феодоровна знала Бориса Соловьёва, но не лично, а со слов Г.Е. Распутина-Нового. Государыня была против брака Матрёны с Пхакадзе, и желала, чтобы она вышла за Бориса Соловьёва. Борис Николаевич писал Матрене Григорьевне письма в Покровское, где она жила зиму 1917 г. после убийства её отца. Он предлагал Матрёне Григорьевне выйти за него замуж, но она сначала отказывала. Однако, ввиду изменившихся обстоятельств, по совету матери Прасковьи Фёдоровны, а также помня желание отца и Государыни, Матрёна Григорьевна дала согласие. Венчание произошло в сентябре 1917 г. в Петрограде. Посаженным отцом был Александр Эрикович фон Пистолькорс.

После свадьбы молодые поехали в Симбирск к бабушке Бориса Соловьёва - Надежде Александровне Токаревой. Прожили у неё две недели и уехали в Покровское. В Покровском находились две-три недели и вернулись в Петроград, где жили несколько месяцев в своей квартире на Сергиевской улице (на углу с Потёмкинской) на свои собственные средства (после убийства отца Матрёна получила 3000 руб. из 10000, «оставшихся после смерти папы»).

В 1917 г. после февральского переворота Б.Н. Соловьёв был адъютантом председателя Военной и Морской комиссий Государственной Думы А.И. Гучкова.

К этому моменту наладилась регулярная переписка между Анной Александровной Танеевой (Вырубовой) и Государыней Императрицей Александрой Феодоровной в Тобольске. Со слов Мары Григорьевны, Александра Феодоровна в письмах просила помочь деньгами, вещами и продуктами. Для этой миссии Анна Александровна выбрала подпоручика Бориса Соловьёва, как надёжного человека, кто мог бы доставить необходимое в Тобольск. Анна Александровна познакомила Бориса Николаевича с банкиром Карлом Иосифовичем Ярошинским, который откликнулся на просьбу Вырубовой и решил оказать помощь Царской Семье.

В ноябре 1917 г. Б.Н. Соловьёв поступил на службу к банкиру К.И. Ярошинскому, поскольку уже «исполнял его поручения», а также для того, «чтобы улучшить своё материальное положение, которое пошатнулось при большевиках». К.И. Ярошинский положил Соловьёву оплату - 40 тыс. руб. в год.

В январе 1918 г. Борис Николаевич по поручению банкира Ярошинского и по своему собственному желанию отправился в Тобольск с вещами, собранными Анной Вырубовой и деньгами Ярошинского. Дорогу до Тобольска оплатил Ярошинский.

Официально Соловьёв был командирован в Западную Сибирь: Тюмень, Тобольск, Обская Губа и т. д., имея соответствующие документы, что «он состоит помощником начальника отдела Дальнего Востока Комиссии по приемке особо-важных заказов обороны государства, почему он имеет право проезда в поездах всех наименований по воинским билетам в вагоне первого класса, а равно и на отдельно следующих паровозах».

Таких «командировок» Соловьёва из Петрограда в Тобольск было две: в январе и в феврале 1918 г. Оба раза в самом Тобольске Соловьёв находился два-три дня, проживая скрытно у священника Алексея Васильева. Обе поездки были совершены с целью «обследования жизненных условий и материального положения Государя».

Относительно расхода денег Ярошинского Борис Николаевич дал полный отчёт корнету Маркову при их встрече в Тобольске: «Первую поездку я получил на дорожные расходы 25 000 руб. и которые были переданы мной ввиду необходимости Семье Государя. Во вторую поездку от Ярошинского же получил около четырех - восьми тысяч в счет моего содержания и в Тобольске я передал личных своих денег Государю двадцать тысяч, из которых 10000 чеком с моего текущего счета на имя епископа Гермогена. Оба раза сношения велись через прислугу Царской Семьи Романову Анну Павловну, которая передавала их камердинеру Волкову, имени которого не знаю, но думаю, что он находится во Владивостоке, и которого должны знать члены семьи умершего лейб-медика Боткина. Говорить с Государем я не мог оба раза, равно как и с членами Царской Семьи. С отрядом, охранявшим Государя, я никаких отношений не имел, т. к. не был уверен в их благожелательном отношении к Государю» (из протокола допроса Соловьёва поручиком Ливеном).

В Государственном банке в Тюмени Борисом Николаевичем были положены на текущий счет деньги, «значащиеся ошибочно на имя Бориса Павловича Соловьева».

По утверждению Мары Григорьевны со слов своего мужа, «эти деньги почти все ушли на Царскую Семью».

Внешний облик Б.Н. Соловьева в этот период времени изобразил корнет С.В. Марков, который познакомился с ним в Петрограде, по-видимому, после первой поездки Б.Н. Соловьёва в Тобольск: «Как-то раз я встретил у Вырубовой новое лицо. Это был высокого роста еще молодой человек, блондин, с постриженными усиками, с серо-зелеными вдумчивыми, проницательными глазами и с какой-то особенной одухотворенностью в лице. Он оказался Б. Н. Соловьевым, мужем старшей дочери Г. Распутина, который, как мне сказала Вырубова, много помогает Их Величествам, поддерживая связь между Ними и ею. Он вскоре уехал в Тобольск с вещами для Их Величеств».

Первый раз Борис Николаевич отправился в Тюмень поездом с Николаевского вокзала. Он переоделся простым солдатом, едва пробился в битком набитый вагон, лишившись при этом сапога, но сохранив драгоценный чемодан с вещами и подарками Царской Семье. Через пять суток он был в Тюмени. Из Тюмени на ямщицкой тройке в Покровское, где его теща и шурин предупредили, что поездка в Тобольск «не безопасна, так как после ареста и высылки каких-то приезжих офицеров и придворной дамы (<...> М. С. Хитрово), власти тщательно наблюдали за всеми приезжими».

В Тобольск Борис Николаевич отправился с Дмитрием Распутиным-Новым - братом своей жены. Через четверо суток, проехав на лошади 240 верст (стояли крепкие сибирские морозы), они были в Тобольске. На постоялом дворе Борис Николаевич узнал подробности пребывания Царской Семьи в Тобольске, и в частности, о тех знаках любви, которые простой народ, включая татар, проявлял по отношению к Царственным Узникам. Подтвердил это и шурин Дмитрий, рассказав Соловьёву, что «знакомые купцы на базаре в один голос подтвердили ему, что население в огромном большинстве, действительно, очень сочувственно относится к Их Величествам и, если и есть недоброжелатели в среде немногочисленных рабочих и прибывающих с фронта солдат, то за их малочисленностью это существенного значения не имеет. Он также рассказал мне, что навестил знакомую монахиню, которая довольно часто бывает в губернаторском доме, куда она носит съестные продукты, и что ею можно воспользоваться для передачи чего-либо Их Величествам».

Достигнув Тобольска, Борис Николаевич первым делом отправился к епископу Гермогену (Долганову) - «злому врагу его покойного тестя», но который при этом отлично знал Бориса Николаевича ещё с детства и очень его любил. Отец Бориса Николаевича, служивший в Синоде, «был тоже всегда в хороших отношениях с Владыкой». Даже когда постановлением Синода владыку выслали из Петербурга, отец Бориса Николаевича «снабдил опального епископа необходимыми на дорогу деньгами». Борис Николаевич считал, что владыка Гермоген «был настоящим безсеребренником и все, что имел, всегда раздавал нищим, а потому всегда нуждался в деньгах».

Владыка очень тепло принял Бориса Николаевича, напоив его чаем. При первой встрече между ними произошёл важный разговор. Епископ Гермоген, узнав, что Борис женат на дочери Григория Распутина, неожиданно заволновался и сказал следующее: «Великий крест ты на себя взял, женившись на дочери Григория в такое время, но верю, что ты будешь для неё верной и крепкой защитой! Совершишь великий подвиг, и Господь не оставит тебя за твою любовь к гонимым и обездоленным!»

Далее владыка Гермоген поведал историю о том, что после убийства Григория Ефимовича, находясь у себя в келье, читая об убийстве в газетах и радуясь содеянному преступлению, он вдруг явственно услышал голос Григория, который укорил его в неправедной радости и указал на грядущие на Россию беды. Владыка был потрясён, с трудом дождался вечерни, после которой отслужил по убиенному Григорию панихиду. Борису Николаевичу он сказал, что Григорий был особенным человеком, что с его личностью связано много чудесного, и что он давно с ним примирился.

Побывав у епископа Гермогена, Борис Николаевич встретился с «X» - «молодой девушкой лет 23-х», «придворной служащей при Государыне». По всей видимости, это и была Романова Анна Павловна, которая жила недалеко от места содержания Царской Семьи и «была безпредельно предана Их Величествам и пользовалась Их доверием и любовью». Он оставил ей посылки, письма и деньги, которые были переданы Их Величествам через служащего Кирпичникова, которого Борис Николаевич по ошибке принял за камердинера Волкова (единственного человека из свиты, кто, проживая вне Губернаторского дома, имел в него свободный доступ).

На следующий день Борис Николаевич снова встречался с епископом Гермогеном, «подробно рассказал Владыке, зачем приехал, рассказал о А. Вырубовой, о её мытарствах и хлопотах по приисканию денег», отметил помощь, оказанную женой бывшего военного министра Е.В. Сухомлиновой и банкиром Ярошинским.

В свою очередь, епископ Гермоген рассказал о встрече со Святейшим Патриархом Тихоном. Из взглядов святейшего на текущее положение владыка Гермоген в частности отметил следующее:

- «царство большевиков на Руси неизбежно и продлится долго, несколько лет, по всей вероятности, а если вспыхнет, не дай Бог, гражданская война, то затянется еще дольше».

- Патриарх Тихон стремился добиться того, чтобы Церковь была отделена от политики, полагая, что только этим её можно сохранить в тяжёлое время.

- Святейший очень скорбел о судьбе Царской Семьи, но считал, что оказать Им действенную помочь невозможно, поскольку «монархистов, которые могли бы помочь, как организации, в Москве не существует. Все рассыпались, все заняты спасанием своих животов».

Вернувшись из Москвы в Тобольск, владыка Гермоген, «отдался... целиком борьбе с большевизмом», хотя и признался, что эта стремительно распространяющаяся «зараза» сильнее его архипастырской проповеди.

Личное мнение епископа Гермогена о судьбе Царской Семьи было следующим: Её положение «трагическое». «С приходом большевизма Их ждет несчастный жребий Марии Антуанеты и Людовика. <...> Нет, нет, не помогать Им деньгами, не кофточки и одеколон посылать Им - спасти Их надо! Понимаешь, спасти!» - горячо напутствовал владыка Бориса Николаевича.

По совету владыки он отправился в Абалакский монастырь, т. к. оставаться в Тобольске было опасно. В монастыре его не переставал мучить вопрос, как спасти Царскую Семью? Вывоз Семьи «при помощи союзников, путем дипломатических переговоров - долгая и безцельная канитель, так как хозяевами в Москве не сегодня-завтра станут немцы». Он пришёл к выводу, что единственный способ спасения в сложившихся обстоятельствах - это «похищение и увоз в надежное место, где Они могли бы пока скрываться в безопасности».

В Абалакском монастыре Борис Николаевич встретил прозорливого странника Афоню и в укрепление своим намерениям услышал то него следующие слова: «Ты меньше думай, больше делай. Не робей, воробей, дерись с орлом».

Вернувшись вместе с Дмитрием Григорьевичем из Абалакского монастыря в Тобольск, Борис Николаевич поспешил к «Х» (А.П. Романовой), которая передала ему записку от Государыни «лично для молодого офицера»: «По вашему костюму торговца вижу, что сношения с Нами не безопасны. Я благодарна Богу за исполнение отцовского и Моего личного желания: Вы муж Матреши. Господь да благословит ваш брак и пошлет вам обоим счастие. Я верю, что вы сбережете Матрёшу и оградите от злых людей в злое время! Сообщите мне, что вы думаете о Нашем положении. Наше общее желание это достигнуть возможности спокойно жить, как обыкновенная семья, вне политики, борьбы и интриг. Пишите откровенно, так как Я с верой в вашу искренность приму ваше письмо. Я особенно рада, что это именно вы приехали к Нам. Обязательно познакомьтесь с о. Васильевым, это глубоко преданный Нам человек. А сколько времени намерены пробыть здесь? Заранее предупредите об отъезде».

Из записки следует, что сама Государыня советовала Борису Николаевичу установить связь с о. Алексеем Васильевым, что он и исполнил, предварительно выяснив у Анны Романовой, что отец Васильев «вполне преданный Царской Семье человек, горячо Их любящий и, если и есть у него какие-нибудь недостатки, то это один - чрезмерное увлечение вином. Случалось часто, что о. Васильев напивался сильно пьяным».

Второй раз Борис Николаевич прибыл в Тобольск с поддельными документами на имя Карженевского в феврале 1918 г. На сей раз уже через священника Алексея Васильева ему удалось передать привезённые тёплые вещи и бельё для Царской Семьи.

Государыня передала Б.Н. Соловьёву на хранение ряд документов и несколько писем Г. Е. Распутина-Нового, в частности подлинник письма к Николаю II, в котором Григорий Ефимович пытался предостеречь Царя от вступления в войну. Текст письма приведён в книге корнета С.В. Маркова «Покинутая Царская Семья».

К организации Н.Е. Маркова (Маркова 2-ого) Б.Н. Соловьёв не имел никакого отношения, и поддерживал связь исключительно с Анной Александровной Танеевой (Вырубовой), являясь, по сути, её агентом, а также с её подругой Юлией Александровной фон Ден.

Поскольку находиться в Тобольске было небезопасно, Борис Николаевич, выполнив поставленную задачу, уехал из Тобольска в Покровское к свекрови.

Примерно через месяц после этого в Тобольск прибыл корнет С.В. Марков. Он, как и было условлено, явился к о. Алексею Васильеву, который сообщил Царской Семье о приезде корнета Маркова. Сергей Марков, как и Борис Соловьёв, передал привезённые им посылки и подарки через служителя Кирпичникова (возможно кирпичников и Волков - одно лицо). Государыня посоветовала Сергею Владимировичу «как можно скорее уехать из Тобольска в Покровское к Борису Николаевичу Соловьеву и временно остаться у него», т. к. опасалась, что его могли узнать полковник Кобылинский и Клавдия Битнер.

Добравшись до Покровского, Сергей Марков узнал от Прасковьи Фёдоровны Распутиной-Новой, свекрови Бориса Николаевича, и её дочери Вареньки, что Борис Николаевич только что был арестован большевиками-красногвардейцами. Их отряд накануне прибыл в Тобольск. В доме Распутиных был произведён обыск: «Оказалось, что часов около двух дня к дому подъехали сани с вооруженными солдатами, которые вошли во двор, где встретили Соловьева. Когда он показал им свои документы, а они были фальшивые, солдаты заявили, что они ищут Соловьева, зятя Распутина, вошли в дом, начали делать обыск, сорвали со стен Царские портреты и побили много посуды.

Не найдя Соловьева, они стали угрожать, что если Соловьев сам не объявится, то они заберут с собой всех членов его семьи. Борису Николаевичу ничего не оставалось делать, как признаться, что он и сделал. Солдаты крепко выругались, но сразу не поверили, так что соседям пришлось подтверждать, что это и есть, действительно, зять Григория Ефимовича. Солдаты еще раз переискали весь дом и нашли его револьвер, после чего усадили его в сани, не дав ему ни с кем проститься, и увезли неизвестно куда.

Услышав этот рассказ, я был уверен, что Борису Николаевичу живым не уйти, если разве какое-нибудь чудо его не спасет».

Действительно, по дороге в Тюмень красноармейцы хотели расстрелять Соловьева, но передумали и довезли его до тюменского совдепа, где ему был учинён допрос. Проявив недюжинные дипломатические способности, выдержку и самообладание, Борис Николаевич смог убедить допрашивавших его людей, что фальшивые документы понадобились ему для того, чтобы ещё при Керенском дезертировать с фронта в виду своих крайне анархических убеждений. «Вечно полупьяный» председатель тюменского Совдепа Немцов и его помощник, «горький пьяница» Неверов поверили Соловьеву, «и он был выпущен на свободу под расписку о невыезде из Тюмени с обязательством являться каждый день в Совдеп.

Во время ареста у Соловьева был отобран чек на 10 тысяч рублей на имя епископа Гермогена, но подписанный Соловьевым. Деньги эти были получены Соловьевым от Вырубовой или при её посредничестве, а также от Сухомлиновой и от Распутиных. Чека ему не вернули, о чем Борис Николаевич сильно горевал, «так как это были последние деньги, которые он хотел при помощи епископа Гермогена передать на расходы Их Величествам».

Кто навёл красноармейцев на Соловьёва остаётся невыясненным.

В Тюмени Борис Николаевич поселился на квартире Дмитрия Дмитриевича Стряпчева, старого знакомого его тестя Г. Е. Распутина-Нового.

Сергей Марков и Борис Соловьёв вскоре встретились, и далее действовали вместе. В разговоре с С.В. Марковым Борис Николаевич выразил своё недовольство о. Алексеем Васильевым. А именно тем, что о. Алексей, желал «играть первенствующую роль "спасителя и благодетеля" Их Величеств». Неуравновешенность натуры о. Алексея Васильева привела к неблагоприятным последствиям, а своеобразие его личности нашло отражение в том, что он «приказывал звонить в колокола каждый раз, когда Государь выходил и уходил из церкви». Следствием такового его настроения явилось «неожиданное выступление во время Рождественских Праздников в Благовещенской церкви», когда дьяконом Евдокимовым было провозглашено многолетие Их Императорским Величествам и Их Императорским Высочествам. о. Алексей вместе с дьяконом были взяты под домашний арест и подвергнуты допросу, его «перестали пускать в дом заключения Ц(арской) С(емьи), но потом запрещение было снято». Своей «легкомысленностью» о. Алексей повредил Их Величествам, поскольку Совдеп стал «видеть в этом необдуманном выступлении какую-то скрытую контрреволюцию», и положение Их «стало много хуже». Царственных узников все реже стали пускать в церковь, пока, наконец, не запретили полностью, заменив посещения храма богослужениями в маленькой походной церкви в доме. По мнению корнета Маркова, Борис Соловьев считал о. Алексея Васильева человеком «так себе».

По свидетельству С.В. Маркова, за короткое время пребывания рядом с Царской Семьёй Борису Николаевичу Соловьеву удалось на месте сделать следующее:

1) Установить твердую тайную связь с Заключенными.

2) 2-3 раза в неделю Б.Н. Соловьёв получал письма от Царской Семьи для отправки в Тюмень.

3) Для выполнения этой задачи по всей линии от Тобольска до Тюмени на расстоянии, равном приблизительно перегонам ямщиков, были организованы ряд пунктов с верными и надежными людьми, через которых корреспонденция и мелкие вещи пересылались из Тобольска в Тюмень и обратно. Причём, передача вещей, писем и денег была налажена Борисом Николаевичем Соловьевым помимо о. Васильева и помимо Кобылинского.

4) Марков свидетельствует, что Соловьёву после больших трудов удалось установить «постоянный и верный контроль над почтово-телеграфными сообщениями как "отряда", так и Совдепа. Кроме того, и Тюменская почтово-телеграфная станция была у него под наблюдением, так что даже шифрованные телеграммы Тюменского совета не были для него тайной».

5) Борис Николаевич оказывал посильную материальную помощь Царской Семье. Он передал Их Величествам различными способами 50 тысяч руб., «из коих часть была из личных его денег и денег его жены, а другая была передана ему А. Вырубовой». 25 тыс. руб. были собраны и переданы Их Величествам епископом Гермогеном. Помогали материально и некоторые тобольские купцы, с которыми у Соловьёва был налажен контакт. «Население относилось к нужде Их Величеств крайне отзывчиво и помогало, как могло, продуктами».

Создать сеть пересылочных пунктов, организовать людей, контролировать почту и телеграф - выполнить всё это помогло то обстоятельство, что Б.Н. Соловьёв ещё в августе 1917 года основал в Тобольске братство Св. Иоанна Тобольского, и являлся его руководителем. В братстве, по свидетельству Маркова, состояло около 120 человек.

Анализируя все обстоятельства, Соловьёв и Марков пришли к выводу, что «конъюнктура для создания побега Их Величеств до большевицкого переворота, если и не была блестящей, то, во всяком случае, более или менее благоприятной. С момента же перехода власти в руки большевиков положение резко изменилось к худшему».

Тем не менее, Борис Николаевич считал, что среди солдат, охраняющих Их Величества наберётся 30 человек, «на которых можно вполне положиться и быть уверенными, что они окажут свое содействие при освобождении Царской Семьи из заключения», даже несмотря на то, что охрана претерпела существенные изменения из-за смены состава.

Положение осложнялось тем, что «никаких реальных шагов для спасения Царской Семьи организациями, находящимися в России, предпринято не было. По всем имеющимся у Соловьева данным, никакой концентрации верных Их Величествам людей в районе Тобольска не было. Наиболее реальную помощь, в смысле облегчения жизни Их Величеств, путем присылки необходимых вещей и облегчения безконтрольного сообщения c внешним миром, оказала Их Величествам А. Вырубова. Связь между Тобольском и Петербургом она поддерживала как через Соловьева лично, так еще через несколько других лиц».

С.В. Марков и Б.Н. Соловьёв предполагали, что на основе сформированного Марковым в Тюмени эскадрона красных улан удастся сосредоточить в Тюмени верных офицеров, прибытие которых в Тюмень ожидалось от Маркова 2-ого из Петрограда со дня на день.

Согласно плану, предложенному Соловьёвым, Царскую Семью необходимо было похитить, «выкрасть» и «вести на восток на лошадях», либо, по предложению офицера Седова, «на моторных лодках до устьев Иртыша». Марков «должен был ехать за границу просить у англичан судно для вывоза Царской Семьи за границу. Но не было денег. Минимум 2 с половиной миллиона руб.».

В дальнейшем, по мысли Бориса Николаевича Соловьёва, «Земский Собор должен был снова призвать Государя на Престол, Государь бы отрекся тотчас же в пользу Наследника, а сам стал Патриархом. Править Россией должен был Регентский (всесословный) Совет. Императрица ушла бы в монастырь. Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна еще в Тобольске с Ее Величеством просились в монастырь».

Марков и Соловьев, соблюдая конспирацию и тщательно скрывая своё знакомство (Соловьёв формально был под следствием), чаще встречались в театре, обмениваясь там необходимой информацией.

В десятых числах апреля к ним присоединился Н.Я. Седов, деятельность которого практического значения не имела.

Примерно в это же время к Б.Н. Соловьёву из Петрограда в Тюмень приехала жена, Матрёна (Мара) Григорьевна, которую он вызвал телеграммой.

Вскоре после её приезда Борис Николаевич и Сергей Марков были арестованы. Совершенно нелепой причиной для ареста послужило всего лишь подозрение, что Соловьёв и Марков связаны друг с другом. Подозрение возникло в связи с появлением инженера-француза по фамилии Бруар, с которым у Соловьёва были «коммерческие дела по Кутимской золотопромышленной компании и который должен был привезти Соловьеву некоторую сумму денег». «В последнее время он исполнял, благодаря своей пронырливости, различные поручения Бориса Николаевича, пока последний их хорошо оплачивал».

В показаниях Булыгину Сергей Марков приводит некоторые сведения о Бруаре: «Бруар был инспектором полиции в Колондойке, во время войны служил на нашем фронте в контрразведке (с нашей стороны) - он француз. Потом он был инженером на приисках у Б. Н. Соловьева (золотые). Там он убил нескольких рабочих и удрал. Соловьев, после того, как Бруар выдал нас, написал комиссару Немцову (председатель Тюменского совдепа), что из себя представляетБруар, и это нас спасло. Выдав нас, Бруар удрал. Должен был Бруар привести нам остаток денег (40 т.р.) с Соловьевских приисков».

Незадачливый француз стал требовать у Мары Григорьевны денег и грозить, что, если не получит 25 тыс. рублей, сдаст её мужа, а заодно и Маркова большевикам. Не получив денег, Бруар решил навести справки о Соловьеве, и Маркове в Совдепе. Звонка в совдеп оказалось достаточным, чтобы возбудить подозрение властей, и арестовать обоих до выяснения обстоятельств их знакомства. Обвинение, предъявленное Соловьёву, состояло в том, что у власти имеются неоспоримые данные о его связи с Марковым.

«Домашний арест» для Соловьёва был заменён тюрьмой. Вскоре компанию ему составил и Сергей Марков. Оба расположились в соседних камерах: N5 и N7. Однако, после того как Марков инсценировал приступ острого воспаления уха, к нему в камеру перевели и Соловьёва, чтобы тот за ним, как за больным, присматривал.

На свидании с женой Соловьёв узнал, что Царскую Семью должны увезти из Тобольска. Борис Николаевич, осознавая, что единственный шанс спасения связан именно с Тобольском, смотрел на положение дел очень мрачно. «Всё кончено, Их перевозят!» - сказал он Маркову при возвращении в камеру.

Сергей Владимирович Марков в своей книге приводит следующий эпизод, который характеризует Соловьёва, как человека возвышенных взглядов, с чувствительной, ранимой душой и благородным сердцем, остро переживавшего попрание святых для русского человека идеалов, ради которых он, собственно, и прибыл в Сибирь для исполнения сложной и опасной задачи.

«В субботу на 6-й неделе Великого Поста была назначена исповедь после всенощной для говеющих арестантов. <...> Мы пропустили перед собой всех заключенных, затем подошел Борис Николаевич, я остался последним.

Меня поразила продолжительность исповеди Соловьева и, главное, что он, по-видимому, о чём-то говорил со священником, так как по интонации доносившегося до меня шепота я улавливал происходивший спор.

Наконец священник прочёл отпускную молитву, и я увидел, как Борис Николаевич, очень взволнованный, вышел из церкви.

Настала моя очередь. Священник задал мне ряд обычных вопросов и осведомился о причине моего нахождения в тюрьме. Я чистосердечно ответил ему:

- За мои монархические убеждения.

Батюшка сказал мне общую фразу, смысл которой был тот, что человек должен гордиться твердостью своих убеждений, никогда от них не отступать, но должен памятовать, что они не должны противоречить учению нашего Всемогущего Господа, после чего он отпустил меня.

Я застал в камере Бориса Николаевича страшно расстроенным. Оказывается, что и его священник спросил о причине ареста, на что он ему то же ответил, что и я. Батюшка сказал ему, что лично он его убеждений не осуждает, но все же напоминает ему о том великом зле, какое причинила Государыня России, и ещё что-то в этом духе.

Тут Борис Николаевич не выдержал, вступился за Её Величество, и вместо исповеди у него вышел со священником пренеприятный разговор. Как человек глубоко религиозный, он был этим страшно расстроен.

Вот ещё один эпизод, раскрывающий Бориса Владимировича Соловьёва, как личность не только незаурядную, но и одарённую. Сергей Марков пишет: «Я был очень рад получению белья. Я две недели носил своё старое без смены и, несмотря на соблюдаемую нами чистоту, мы всё же с Соловьёвым не избавились от вшей.

По вечерам, после шахматной игры, которую мы сами сделали, слепив фигуры из черного хлеба, мы объявили войну этим паразитам, поджаривая швы белья на нашей керосиновой лампочке. Но это мало помогало. На эту тему Соловьев написал, между прочим, следующее стихотворение:

- Сережа Марков, арестант,

Сидит понурившись, над кашкой

И, распевая грустный кант,

Рукою шарит под рубашкой.

Горстями достает добро.

Но то не серебро, не злато,

Давно уж нету там его!

Рубашка вшами лишь богата!

И Соловьёв, и Марков написали в соответствующие инстанции объяснительные письма, в коих связали причину их знакомства со случайными обстоятельствами. Письма возымели свое действие, к тому же компромата на них собрать не удалось. За Бориса Николаевича хлопотала Мара Григорьевна, ей удалось договориться с комиссаром Немчиновым, и 2-го мая Борис Николаевич был освобождён под залог в 500 рублей.

Пребывание в тюрьме одного Маркова стало бессмысленным, и через сутки, в день Святой Пасхи, был выпущен и Сергей Владимирович.

Но пасхальная радость была омрачена известием, что Их Величества задержаны в Екатеринбурге. Борис Николаевич был «мрачный и озлобленный», а «Мара Григорьевна имела заплаканный и удрученный вид». Как пишет Сергей Владимирович: «Все обращения и воззвания Екатеринбургского Областного Совдепа, переданные нам, были крайнего и непримиримого направления. Красный Екатеринбург и Красный Урал объявили себя "цитаделью революции"« - со всеми вытекающими отсюда последствиями для тех, кто был олицетворение ненавистного им режима.

19-го мая Соловьев получил известие, что старая охрана заменена отрядом комиссара Родионова. 20-го в штабе С.В. Марков узнал, что Наследник с Великими Княжнами Ольгой, Татьяной и Анастасией и оставшейся свитой выехали на пароходе в Тюмень, откуда Их должны вывезти в Екатеринбург. Друзья пришли к выводу, что Царская Семья находилась в полной зависимости от Екатеринбургского областного Совдепа, а приказания из Москвы переправить Её в Москву Совдеп не исполнил. Соловьёв и Марков трижды пытались связаться непосредственно с Императорской Семьей, но неудачно. Они пришли к выводу, который совпадал в точности с мнением доверенных лиц, посланных по их поручению в Екатеринбург, что насильственный способ освободить Их Величества из дома Ипатьева в сложившихся обстоятельствах был исключен, т. к. подвергал Их огромному риску, тогда как шансов на успех было ничтожно мало. Такая попытка была «равносильна добровольному самоубийству как спасаемых, так и спасающих».

Как можно понять из подробного описания положения в книге Маркова, Соловьёв располагал немалым количеством верных людей «готовых жизнь свою отдать для спасения Их Величеств». Это, прежде всего, те, кто был объединён Соловьёвым под омофором епископа Гермогена в Тобольске (братство свят.Гермогена Тобольского, созданное по инициативе Соловьёва), а также крестьяне, организованные Соловьевым по дороге Тобольск-Тюмень и с успехом поддерживавшие связь между Царской Семьей и Соловьёвым с Марковым, пока Царская Семья пребывала в Тобольске. Но после перевоза Её в Екатеринбург, нужно было время, чтобы организовать этих людей по новой схеме. Для успешного исполнения силового сценария, необходимо было сосредоточить достаточное их количество в Екатеринбурге, обеспечить их длительное и скрытное там пребывание, чтобы затем непосредственно приступить к реализации плана по спасению, вывозу Царской Семьи при обеспечении Их безопасности. Всё это требовало очень больших сумм денег, которыми Соловьёв и Марков не располагали.

«Если бы даже и решиться на такую крайность, то полное отсутствие материальных средств не позволило бы нам сосредоточить в Екатеринбурге достаточное количество верных людей <...> мы снова сталкиваемся с материальными трудностями, так как проект о побеге Императорской Семьи без наличия больших денежных сумм был заранее обречён на провал» - пишет С.В. Марков.

Ко всему прочему сказывалось отсутствие офицеров - профессиональных военных, наиболее полезных для выполнения рискованного плана, требующего не только жертвенности, но хорошей подготовки и хладнокровия. На связь с Марковым и Соловьёвым вышел только Седов, но слишком поздно. Все остальные офицеры, которых должен был прислать из Петрограда Марков 2-ой, так и не появились.

По этому поводу Сергей Марков пишет: «Наша мысль укомплектовать эскадрон лицами Марковской организации, которые должны были уже давно приехать, отпадала сама собой, так как до сего времени даже Гринвальд и Андреевский не появлялись в Тюмени, несмотря на то, что А. Вырубова снабдила их деньгами на дорогу и что они должны были выехать непосредственно за мной. <...> От Седова никаких сведений до сего дня не поступало, и мы были в полном неведении о положении Марковской организации, о предпринятых ею за мое отсутствие шагах. <...>Я предложил попытаться принять в эскадрон некоторое количество членов союза фронтовиков из Тобольска, дабы на всякий случай иметь их в более близком расстоянии от Екатеринбурга, но предупредил, что это предприятие сопряжено с большими трудностями, так как мои товарищи с большим недоверием относятся к местным жителям и примером чего может служить мой эскадрон, набранный исключительно из пришлого элемента». По сути, корнет С.В. Марков, присланный в Тобольск петроградской монархической организацией Маркова 2-го, был брошен ею на произвол судьбы.

Однако, Соловьев «был уверен, что отсутствие людей из Петербурга объясняется именно тем, что Марков 2-й, безусловно, вошел в связь с немцами, которые настоят на вывозе Императорской Семьи за границу, и поэтому /Марков 2-ой/ отказался от мысли послать кого-нибудь в наши края, считая излишним насильственное освобождение, сопряженное с огромным риском, так как вовсе не нужно было быть в Екатеринбурге, чтобы понять, что из столицы "красного Урала" неизмеримо труднее вырвать Царскую Семью, чем из патриархального Тобольска...».

В том безнадёжном положении, в котором оказались Марков и Соловьёв с перевозом Царской семьи в Екатеринбург, ничего не оставалось, как ухватиться за соломинку и принять ту идею, что «спасти Их Величества из рук екатеринбургских каторжников можно было только дипломатическим путем, то есть в Их судьбу должна вмешаться иностранная держава, перед которой в то время трепетали большевики... А такой державой была Германия в лице ее Императора».

Было решено, что С.В. Марков отправится в Петроград (вслед за Седовым, который уехал туда, но известий от него так и не поступило), «чтобы поставить в известность как А. Вырубову, так и Маркова 2-го во всех подробностях о положении Их Величеств».

Дальнейшее пребывание Соловьёва в Тюмени «было явно безполезным и для дела даже вредным, так как лишь только его дело начнется в революционном трибунале, то привлекут к допросам и свидетельским показаниям и меня, и из заварившейся каши нам не так легко удастся высвободиться, как в первый раз».

Борис Николаевич решил на время укрыться в Покровском, откуда он должен был поддерживать связь с Сергеем Марковым впредь до его отъезда в Петроград, а затем ждать от него известий из Петрограда. В случае же необходимости «скрыться из Покровского в район Верхотурского монастыря».

«В первой половине июня Соловьев покинул Тюмень, придравшись к случаю, что в Покровское направлен небольшой красноармейский отряд, так как в этом районе было не спокойно. Он показал в Совдепе телеграмму, в которой сообщалось о тяжёлой болезни его жены. Подкрепил он свою просьбу о разрешении ему выезда в Покровское ещё и тем, что опасаться его побега товарищи не могут, так как он выедет туда совместно с отправляемым туда отрядом, а это может служить достаточной гарантией того, что он никуда не скроется. В Совдепе согласились с этими доводами и дали ему разрешение на время пребывания отряда в Покровском оставаться там, но обязали его прибыть в Тюмень по первому вызову Революционного трибунала. Мне было очень тяжело расставаться с Соловьевым, - пишет Марков. - С его отъездом я терял всякую надежду на возможность каких-либо действий для освобождения Императорской Семьи».

Борис Соловьёв в Тюмени постоянно рисковал своей жизнью, соблюдая конспирацию и находясь под бдительным оком советских властей, его могли в любой момент по любому поводу или без повода арестовать, как это было в Покровском, посадить в тюрьму и возобновить следствие. Разбирательство в революционном трибунале ни к чему хорошему для него привести не могло. Как бывшему офицеру, приехавшему в Тюмень с фальшивыми документами, как зятю ненавистного Григория Распутина ему грозил расстрел.

Поэтому, воспользовавшись разрешением Совдепа на выезд из Тюмени в Покровское, Борис Николаевич изменил свой первоначальный план пожить в Покровском и принял решение скрыться. Купив билет на пароход, Борис Николаевич вместе с супругой, Марой Григорьевной, отправился из Тюмени не в Покровское, а в Тобольск. При посадке на пароход они мельком видели Царских Детей в каюте парохода: Царевен Ольгу и Татьяну, и Царевича Алексея.

Проезжая мимо Покровского супруги Соловьёвы встретились с родными, которые извещённые заранее телеграммой, вышли к пароходу.

В Тобольске Соловьёвы пожили несколько дней без прописки, отслужили молебен свт. Иоанну Тобольскому в благодарность за освобождение Бориса Николаевича.

Из Тобольска отправились в Омск, но там были большевики. Прожив безвыходно несколько дней на пароходе, они возвратились в Тобольск, а затем в Покровское, где жили в доме у Прасковьи Фёдоровны, пока Бориса Николаевича не стали разыскивать в Покровском большевики. Ему пришлось скрываться 17 дней «на печке у крестьянина Василия Куропаткина».

Затем Борису Николаевичу удалось, покинув дом Куропаткина, добраться до позиций наступающих белогвардейцев, с которыми Борис Николаевич возвратился в Покровское.

Далее с женой он отправился поездом из Тюмени в Самару через Тобольск, а из Самары пароходом в Симбирск.

Оставив жену в Симбирске, Борис Николаевич отправился в Омск, где жил «у доверенного Рябушинского Васильева».

Когда возникла угроза захвата Симбирска красными, Мара Григорьевна приехала к мужу в Омск, где Соловьёвы прожили около двух месяцев.

В декабре 1918 г. в связи с дороговизной жизни в Омске, Борис Николаевич с женой вынуждены были отправиться в Харбин, где проживали в гостинице «Метрополь».

В Харбине Соловьёвы познакомились с атаманом Семёновым и его женой Марией Михайловной, которая купила у Мары Григорьевны бриллиантовый кулон за 50 тыс. рублей.

Вырученные деньги позволили купить всё необходимое и возвратиться в Омск, где вновь жили на квартире Васильева примерно два месяца.

Затем Борис Николаевич выехал в Харбин для мобилизации в Белую армию. Из Харбина подпоручик Б.Н. Соловьёв был направлен во Владивосток, где служил в штабе крепости, проживая на Русском Острове, флигель 101-й.

В апреле 1919 г., как только положение Бориса Николаевича определилось, к нему из Омска приехала Мара Григорьевна с сестрой Варей. Все вместе они жили в гостинице «Версаль».

Во Владивостоке возобновилось знакомство четы Соловьёвых с атаманом Семёновым и его женой Марией Михайловной, которые прибыли во Владивосток из Харбина. Соловьёвы были приглашены атаманом на обед в свой поезд.

Летом 1919 г. у Бориса Николаевича «с полковником Бутенко вышли неприятности», и он был переведён в отряд особого назначения в Приморской области, где служил адъютантом начальника штаба генерала Романовского. Проживал при штабе отряда.

Суть возникших неприятностей изложил поручик отряда особого назначения Приморской области, исполняющий должность офицера для поручений при управляющем Приморской областью, Евгений Кузьмич Логинов при допросе его поручиком Поплавским (протокол N1): «В июле месяце сего года полковник Бутенко удалил Соловьева из штаба Владивостокской крепости, объясняя это требованием одного лица, фамилии коего он не назвал, которое указало Бутенко на невозможность службы Соловьева в штабе ввиду циркулирующих в Омске вокруг имени Соловьева слухов о предательстве им офицеров из Тюмени и неблаговидной деятельности его в первые дни революции».

В мотивах полковника Бутенко и влиятельного лица с неназванной фамилией заключена вся суть предъявляемых Борису Николаевичу Соловьёву претензий и обвинений - «циркулирующие слухи». Слухи эти превратили Соловьёва не иначе, как в одного из «вождей революционных солдатских масс» во время февральского переворота, если он, согласно этим слухам, привёл в первый день переворота к Государственной думе то ли 15, то ли 18 тыс. штыков (по «точнейшим» сведениям офицера Логинова). Логинов был настолько осведомлён, что поведал миру неведомое никому. Оказывается, в составе свиты Царской Семьи в Тобольске была статс-дама Нарышкина, и даже сам Бенкендорф. Оказывается, «благодаря участию Патриарха Никона [так в протоколе допроса] в Москве и А. А. Вырубовой в Петрограде и Царском Селе собирались и отсылались в адрес Семьи <...> суммы <...> в 75 000, 120 000, 200 000 рублей». А Соловьёв вёл речь о каких-то смешных 10 тыс. И всё в таком духе.

Сложно представить, чтобы Борис Соловьёв смог избежать постигшей его участи. Причина в следующем. При адмирале Колчаке была фактически реставрирована система спецслужб Российской Империи периода 1-ой Мировой войны. Приведём цитату из статьи посвящённой разведке и контразведке Белой армии: «При власти А.В. Колчака, просуществовавшей в Сибири более года, система военного управления создавалась по подобию армии периода Первой мировой войны 1914-1918 гг. с использованием прежних законов, положений и штатов. <...>Разведывательные и контрразведывательные органы имели структуру и подчиненность подобную армейским спецслужбам времен самодержавия» (Разведывательные и контразведывательные органы Белой армии в Сибири).

Судя по истории поручика Соловьёва, была реставрирована не только внешняя сторона контразведки, структура и образ действий, но и дух прежнего ведомства.

А дух отличался излишней зашоренностью, приверженностью к идеологическим штампам. Ещё со времени главнокомандования Вел.князя Николая Николаевича в деятельности военной контрразведки сложилась практика отыскивания козлов отпущения, на которых можно было бы свалить вину за военные неудачи, примером чему служит сфабрикованное дело полковника Мясоедова. С формированием комиссии генерала Батюшина основная линия работы контрразведки выстраивалась в соответствии с архизадачей увязать подрывные действия антиправительственных сил с именем Распутина.

На личность Распутина в контрразведке смотрели глазами её бывшего шефа генерала Батюшина. Суть этих взглядов следующая. Распутин - инструмент революционной пропаганды. Его, простого мужика, хлыста, продвигают к ступеням Императорского трона. Его снабжают «даже чудодейственной силой». «Распутин вводится ими не только в царский дворец, но даже полонит душу Императрицы. При содействии подкупленных лиц мистифицируются чудеса не только над А. А. Вырубовой, но и над самим Наследником-Цесаревичем. Достигнув этой главной своей победы, пропаганда приступает к её эксплуатации путем распускания не столько в простом народе, сколько в кругах интеллигенции гнусных инсинуаций на Государыню и её дочерей и достигает в конце концов своей цели - расшатывания доверия народа к монарху». И т. д. Интересна завершающая мысль разоблачительной письменной тирады: «Убран был, наконец, с политической арены Распутин. Но Россия продолжала катиться в пропасть».

Приведённые мысли были всеобщими, являясь и для военной контрразведки главной идеологической установкой, идеей фикс. Дело банкира Рубинштейна, сахарозаводчиков (среди коих в свете нашего изложения следует выделить банкира Ярошинского), Манасевича-Мануйлова - всё было подчинено этой сверхзадаче.

При создании органов белогвардейской контрразведки идеологическая приемственнось была вполне сохранена. Правда, не было уже Распутина. Зато был его зять - поручик Соловьёв. К тому же он являлся агентом Ярошинского и возглавлял организацию, целью которой являлось спасение Царской Семьи. Одним словом, именно поручик Б.Н. Соловьев был намечен следующей жертвой, вслед за Мясоедовым, Рубинштейном, Манасевичем-Мануйловым. На сей раз его миссия, как козла отпущения, состояла в том, что он должен был ответить за убийство Царской Семьи, вернее за то, что это убийство не удалось предотвратить.

Контрразведка при Колчаке была сформирована на основе подпольных офицерских организаций, существовавших на территориях, контролируемых большевиками. Т. е. офицерские организации были, а Царскую Семью спасти не могли. Вот эти офицеры и решили прикрыть Соловьёвым свою несостоятельность, как верноподданных царских слуг.

И первым к решению этой «благородной» задачи приступил ротмистр Крымского конного полка К.Я. Седов. Сделал он это не самостоятельно, а под давлением подпоручика Константина Семеновича Мельника, мужа Татьяны Евгеньевны Боткиной, дочери лейб-медика Е. Боткина.

Мельник, случайно встретившись с Седовым в Тобольске, в резкой форме устыдил его за связь с Соловьёвым - зятем ненавистного Распутина. Разбираться в том, чем занимался Соловьёв, никто не удосуживал себя, в том числе и Мельник. Седов, испытывая угрызения совести за свое личное бездействие, просто продал Соловьёва Мельнику, свалив на него всю вину, заложил, сдал ни в чём не повинного человека, будучи при этом прекрасно осведомлённым о его деятельности, с лёгкостью согласился принять грязную клевету насвоего друга и благодетеля. Мельник стал первым в Сибири, кто, теперь уже ссылаясь на Седова, как свидетеля, публично наклеил ярлыки на личность Соловьёва, что было делом, в общем то не сложным. Гораздо сложнее привести доказательства. Но дальше ярлыков дело не пошло: конкретных доказательств «провокаторства» Соловьёва так и не появилось.

Далее интерес в отношении Соловьёва возник у одного из его сослуживцев, поручика Логинова Е.К.: «С первого же дня моего знакомства с Соловьевым [апреля 1919 г.], последний показался мне весьма подозрительным в политическом отношении, почему я и решил сойтись с ним поближе с целью доподлинно узнать этого человека».

Следствием любопытства Логинова явился письменный его доклад «Доклад об адъютанте Приморского отряда особого назначения подпоручике Соловьёве», датированный 28 августа 1919 г. Доклад был представлен Начальнику Приморского областного управления государственной охраны г. Владивостока.

В докладе Логинов сообщает сведения о Соловьёве, полученные в основном от самого Соловьёва, т.е. то, что сам Соловьёв никогда не скрывал. Единственное, что добавляет Логинов, ссылаясь на ротмистра Бабича, что Соловьёв «ежедневно, ежечасно, ежеминутно» гипнотизирует свою жену, и даже бьёт её, и что она его не любит. Таким образом, Логинов формирует морально-нравственный облик Соловьёва.

А затем Логинов весьма своеобразным способом, что называется, одним росчерком пера, подвёл своего сослуживца под эшафот:

«Теперь я приведу свидетелей того, что он лгал, говоря об организации спасения им Семьи, что он, беря деньги, наоборот, прекращал все попытки что-либо сделать в этом направлении, что он предавал офицеров большевикам, приезжавших из Петрограда и Москвы, что, наконец, он подло спекулировал на жизнях Императорской Семьи.

1) Подпоручик К.С. Мельник, женившийся вскоре после увоза Семьи в Екатеринбург на дочери лейб-медика Боткина, остававшийся жить некоторое время в Тобольске. Мельник - комендантский адъютант г. Владивостока.

2) Штаб-ротмистр Седов, служивший в Омске.

3) Полковник Бутенко, который выгнал Соловьева по приказанию, я думаю, из Омска из штаба крепости, предъявив ему обвинение в приводе 18 000 войск к Таврическому дворцу в 1-й день революции, а также в связи его с Потаповым (Токио), не прекращавшейся и во время большевизма, а также и теперь.

4) Ротмистр Бабич, который проверил часть моих наблюдений.

5) Сестра жены Соловьева - Варвара Распутина, ненавидящая мужа сестры своей и безусловно знающая о Соловьеве много.

6) Генерал-майор Ловцов, имеющий много сведений о Соловьеве».

Вот этот список свидетелей и есть доказательная часть вины Соловьёва.

Бумаге был дан ход, и к октябрю 1919 г. интерес в отношении Соловьёва сформировался в органах Военной контрразведки и военного контроля, к которым, видимо имели отношение Мельник и Логинов.

7-ым октября 1919 г. датировано письмо подпоручика Мельника К. С. ротмистру Беккеру, который в устной форме просил Мельника дать сведения относительно подпоручика Соловьёва.

Поручик К.С. Мельник был также допрошен 2 ноября 1919 г. подпоручиком Поплавским. Письмо Беккеру и протокол допроса Мельника Поплавским в информативной части по сути копируют друг друга.

Боткин признался, что не знает Соловьёва и не имеет относительно него своих собственных проверенных сведений, но пользуется для оценки Соловьёва мнением третьих лиц: «Считаю долгом предупредить, что с пор. Соловьевым знаком не был и видел его только один раз мельком на улице. Первый раз услышал эту фамилию от подпоручика Аркадия Алексеевича Марковского в г. Тобольске, куда я приехал 7 мая 1918 (ст. ст.). <...> Очень много слышал я о Соловьеве от моего друга - шт.-ротмистра Крымского конного Ее Императорского Величества полка Николая Яковлевича Седова, хорошо знавшего его по организациям». В письме Беккеру то же самое: «Подпоручика Соловьева я видел один раз в Тобольске на улице в сентябре месяце 1918 года, но о деятельности Соловьева я слышал от штаб-ротмистра Крымского конного полка Николая Яковлевича Седова, подпоручика Марковского Аркадия Алексеевича, из коих первый уехал в армию генерала Деникина, а второй, по всей вероятности, находится в Омске».

Таким образом, Мельник в мае месяце 1918 года по приезде в Тобольск познакомился с подпоручиком Марковским, «местным жителем и человеком, заинтересованным в судьбе Царской Семьи». Марковский рассказывал ему о том, «что Соловьев, женатый на дочери Распутина, и священник тобольской Покровской церкви Алексей Васильев, назначенный духовником Царской Семьи, получают от петроградских и московских организаций много денег и ценностей как для улучшения жизни Царской Семьи, так и для организации спасения Ее. Марковский, не стесняясь в эпитетах, ругал Соловьева и Васильева за то, что они, получая деньги, не передают их по назначению, а значительную часть присваивают себе, отдавая немного на указанные выше цели».

Собственно, Марковский - ключевая фигура, сопряженная с важным блоком обвинений в адрес Соловьёва: присвоение денег, «авантюрист», «жулик». Если подпоручик Марковский находился в Омске, найти его органам контрразведки, а затем допросить, не составило бы труда. Но в материалах дела нет протокола допроса Марковского. По поводу Марковского, сам Борис Николаевич Соловьёв на допросе следователем Соколовым сказал следующее: «Аркадий Алексеевич Марковский мне не известен». Отсюда напрашивается вывод, что личность подпоручика Марковского не вполне определённая, а имя его, возможно, вымышленное. В любом случае, в доказательной части следствия имя Марковского использовано быть не может.

Вторая ключевая фигура - Николай Яковлевич Седов. В качестве самого веского довода, доказывающего злодеяния Соловьёва, Мельник приводит следующий рассказ Седова. Якобы «Соловьев рассказал ему о том, как он выдал двоих офицеров тюменскому «совдепу» за то, что эти офицеры без разрешения Соловьева ездили в Тобольск. Офицеры эти были командированы одной из организаций в Тобольске, о чем Соловьеву не могло быть не известно. Соловьев говорил Седову о том, что всех, едущих в Тобольск офицеров, без его разрешения он выдает «совдепу»«.

Но это полнейший бред. Если Соловьёв сдавал царских офицеров Совдепу, значит он служил большевикам, т. е. был предателем, на чьей совести загубленные души благородных людей. За такие дела он подлежал суду, который несомненно вынес бы ему высшую меру наказания. В этом случае в интересах Соловьёва было скрывать эти постыдные и преступные факты, дабы возмездие не настигло его. Вместо этого, он открыто признаётся Седову в провокаторстве и душегубстве. Но самое невероятное, что Соловьёв, «не пуская» Седова в Тобольск, преспокойненько отпускает его в Петроград на встречу с руководством монархической организации, где Седов имел возможность рассказать всё Маркову 2-му, и раскрыть деятельность провокатора в конспиративной сети. Вслед за этим последовали бы меры по устранению провокатора. В тех обстоятельствах ликвидировать Соловьёва было не трудно.

Похоже, что, либо Седов в момент рассказа был не вполне здоров, либо Мельник сознательно исказил информацию Седова.

Если рассмотреть в совокупности все натяги в показаниях Мельника, то напрашивается вывод: поручик К.С. Мельник просто, скажем мягко, сочинял небылицы в лицах, а по сути, лгал.

Компромат на Соловьёва начал полниться. К показаниям Мельника присоединились показания одного из сослуживцев Соловьёва - поручика Логинова Е. К., который был допрошен 24 октября 1919 г. офицером для поручений при контрразведывательном отделении штаба Приамурского военного округа поручиком Поплавским, согласно предписанию начальника того же отделения от 22 октября за N 03122.

Логинов возвёл на Соловьёва тяжёлые, но бездоказательные, обвинения. По сути они в точности повторяли то, что было изложено Мельником. От себя Логинов добавил лишь следующее: «Я глубоко убежден, что подпоручик Соловьев, будучи определенным «с. р.» [социал-революционером], поддерживающий до сих пор связь с генералом Потаповым и прочими врагами правительства, в отношении Императорской Семьи действовал по указаниям социалистов, видевших в целости Императора будущую свою угрозу, и мое убеждение совершенно разделяется теми лицами, кои видят в Соловьеве человека, сыгравшего позорную роль в трагической гибели Императора и Его Семьи».

Обвинение голословно, как и в письменном докладе Логинова, доказательств он не приводит, но ссылается на ряд свидетелей, у которых, видимо, и должны быть все доказательства. К свидетелям добавлен полковник Магомаев. Однако, доказательная часть доклада Логинова сразу начала сыпаться. Под фамилией свидетеля ротмистра Бабича в протоколе есть приписка: «Я по этому делу ничего не знаю и показать не могу ничего». Это относительно гипноза Соловьёвым жены «ежедневно, ежечасно, ежеминутно». А под фамилией свидетеля войскового старшины полковника Магомаева также приписка: «Я по этому делу ничего не знаю и показать ничего не могу». К ним присоединился и поручик Поплавский: «По настоящему делу показать ничего не могу».

9 декабря 1919 г. во Владивостоке подпоручик Соловьев Борис Николаевичо был допрошен офицером для поручений подпоручиком Ливеном Владивостокского отделения контрразведки и военного контроля на основании Положения о контрразведывательной и военно-контрольной службе на театре военных действий.

Борис Николаевич и по поводу денег, и по поводу своей деятельности изложил то, что не скрывал, и что хорошо известно.

На основании изложенной переписки в контрразведке посчитали, что на подпоручика Соловьёв падает обвинение в преступлении, предусмотренном 108 ст. Уголовного Уложения - государственная измена, которая в редакции 1903 г. звучит так: «Российский подданный, виновный в способствовании или благоприятствовании неприятелю в его военных действиях наказывается срочной каторгой <...> виновный в шпионстве, наказывается смертной казнью».

Борис Николаевич был арестован военным контролем и отправлен в Читинскую областную тюрьму. В то время в Чите находился следователь по особо важным делам при Омском окружном суде Н.А. Соколов со всеми материалами дела об убийстве Царской Семьи.

Согласно информации, представленной в книге П.П. Булыгина «Убийство Романовых», именно подпоручик К.С. Мельник и поручик Е.К. Логинов произвели арест подпоручика Б.Н. Соловьёва.

Одновременно, следователю Соколову Владивостокским отделением военного контроля была прислана переписка о подпоручике Борисе Николаевиче Соловьеве.

Следователь Соколов посчитал выводы военного контроля в отношении Соловьёва правильными, более того, на тех же основаниях он решил подвергнуть аресту и его жену Матрёну (Марию) Григорьевну, которая 25 декабря также была по настоянию следователя Соколова препровождена в Читинскую областную тюрьму.

3 января 1920 года Соловьёвы были освобождены благодаря заступничеству Главнокомандующего всеми вооружёнными силами Дальнего Востока, Иркутского военного округа, походного атамана Дальневосточных казачьих войск генерал-лейтенанта Г.М. Семёнова и его жены Марии Михайловны, которые благоволили к чете Соловьёвых.

Следователь Соколов всё же успел допросить Матрёну Григорьевну. В опубликованных материалах следствия числится протокол только её допроса. Однако, в воспоминаниях штабс-капитана П.П. Булыгина говорится о том, что Борис Соловьёв был также допрошен следователем Соколовым. Однако, видимо, не все документы следствия Соколова нашли отражение в печатных изданиях.

Тем не менее, протокол допроса сохранился, но почему-то не вошёл в материалы следствия. Возможно это связано с неблагоприятной для Соколова обстановкой, которая сложилась для него в Чите и той поспешностью, с которой он вынужден был эвакуироваться. Причём материалы дела были вывезены из Читы прежде, чем сам Соколов покинул город. Материалы были отправлены в распоряжение генерала Дитерехса в сопровождении капитана Булыгина.

Удивительно, но протокол допроса Соловьева следователем Соколовым хранится в Гос. Архиве. Он записан на заранее заготовленном именном бланке, в котором, однако, не проставлена дата проведения допроса, а также нет подписи следователя Соколова. Текст протокола выложен в сети интернет, но кем, найти не удалось.

Протокол содержит очень важную информацию, полученную из уст самого Соловьёва.

Формально его подозревали, согласно книге Павла Булыгина, в связях с большевиками. Якобы у Соловьёва были найдены «документы, полностью подтверждающие его связи с противником» (из письма Соколова к ген. Дитерихсу). Подразумеваемый противник - это бывший генерал-лейтенант Царской армии Н.М. Потапов, перешедший на сторону большевиков и ставший комбригом РККА. Из допроса следует, что Соколов, действительно, поддерживал отношения с неким генералом Потаповым, и веёл с ним переписку. Но это был совсем другой Потапов: во-первых, старик, во-вторых, боявшийся ареста, в третьих, бежавший в Японию. Это совершенно не относится к Н.М. Потапову, который в этот период времени был занят строительством Рабоче-крестьянской красной армии (РККА) и был в полном почёте и уважении у большевиков.

В протоколе получено разъяснение Соловьёва относительно офицера Марковского. А также изложено его мнение относительно судьбы Царской Семьи, что не может не представлять интерес.

П Р О Т О К О Л.

19 __ года __ дня Судебный Следователь по особо важным делам при Омском Окружном Суде Н.А. СОКОЛОВ в порядке ст. уст.угол. суд. допрашивал нижепоименован_в качестве свидетеля, и он показал: -*

Борис Николаевич Соловьев

По содержанию предъявленных мне Вами предметов (предъявлены предметы, присланные при дознании Военного Контроля) я могу показать следующее.

В Симбирске есть маклер Василий Алексеевич Теплов. Знал я его еще в то время, когда учился в Симбирской гимназии. Но потом я с ним рассорился. Юрий - его сын, мой приятель и товарищ по гимназии. Вероятно, он и дал свою визитную карточку жене. В Симбирске сам я его не видел.

Аркадий Николаевич Петров - это профессор во Владивостоке; познакомились мы с ним по Версалю.

Фамилии председателя Тюменской следственной комиссии, которым подписана расписка в получении моих 2000 рублей, я не знаю.

Предъявленные мне Вами письма на английском языке я получил в Омске от Дауэра. Дата в них проставлена была, кажется, передним числом.

Кто такая дама, изображенная на фотографической карточке, я не знаю и откуда взяли этот портрет, я не знаю.

По предъявленной мне Вами чековой книжке я получал деньги. Денег было по ней именно столько, сколько и говорил, т. е. 39,600 рублей. Одна из выдач отмечена для Отрубец. Это художник в Тюмени, который рисовал с меня портрет.

Выдачи в 64,000 рублей в действительности не было. Я не получал такой суммы по этому чеку. Это я так просто написал, чтобы ввести в заблуждение Марью Григорьевну, которая любила меня контролировать. Отметка с указанием лица, для которого взяты эти деньги, так просто выдумана мною: ерунда.

По содержанию заметок в моем дневнике я могу сказать следующее.

Бруар - это то самое лицо, о котором я Вам уже говорил.

Записи в двух местах моего дневника, что Марья Григорьевна не сумеет ничего сделать в Петрограде, имеют тот смысл, что она там не сумеет ликвидировать квартиры.

Аркадий Петрович Воробьев - это спекулянт, сначала мне понравившийся, так как жал /так!/ средства на похороны одного офицера, но потом я с ним разошелся, разочаровавшись в нем.

Юрий Теплов - уже упоминался. Михаил Дмитриевич Волков - сын Самарского помещика, бежавший от большевиков в Омск.

Запись в моем дневнике, что я получил телеграмму: «Дети здесь», имеет следующий смысл. Марья Григорьевна телеграфировала мне из Омска: «деньги есть». А телеграмма пришла в искаженном виде: «Дети здесь». Я понял ее, что Дети ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА - в Омске. Я страшно обрадовался тогда и поделился даже по этому поводу с капитаном Симоновым, служившим в контрразведке Штаба Верховного Главнокомандующего.

Выражение «милые», относящиеся к знакомым, имеет в виду многих знакомых, с которыми я разошелся во Владивостоке.

Мягков - полковник, знакомый мой с Петрограда.

Знак, сделанный в моем дневнике, - это индийский знак, символ вечности. Относительно записей на листке бумаги, который Вы мне сейчас предъявляете (предъявлен этот листочек, присланный при дознании Военного Контроля), я могу показать следующее.

Генерал старик Потапов, по-моему, просто больной человек. Он боялся ареста его и говорил, что в связи с ним будут арестованы и другие разные лица. Он меня просил перед своим отъездом в Японию получит от комендантского адъютанта Урбановича копию постановления о его аресте и выслать ему её в Японию через председателя Приморской областной управы Медведева, от которого я должен был получить информацию относительно Потапова. Дело это было в июле, почему и имеется на листике отметка.

В случае какого-либо несчастия с ним он просил меня оповестить об этом своих друзей: секретаря английской миссии Боткина, уже упомянутого Медведева, Якушева, председателя Сибирской областной думы, Моравского, председателя Сибземгора, Ходорова, редактора журнала «Далекая Окрайна», Сквирского, помощника Медведева, Огарева, бывшего городского голову. Сведения о всех этих лицах Потапов записывал у себя в квартире на стенке. Я их списал на бумажку...... /слово неразб./, по просьбе Потапова, или же....... /слово неразб./ так, из любопытства: я жил потом в этой комнате.

Потапов указывал также, что, если он уедет в Америку, то у него там есть друг. Фамилию его Бпрроу /так!, скорее всего «Барроу»/ он и написал сам, так как я по-английски не пишу.

Отправить чемодан - это отправить Потапову его чемодан.

Инженер Федоров - мой знакомый во Владивостоке. Меня с ним познакомил Потапов, но потом я это знакомство прекратил.

Инспектор рыбных промыслов Николай Иванович Черницкий - мой знакомый во Владивостоке.

Добротворский - врач; его мне указали как врача, к которому можно обратиться за медицинской помощью.

Незабутовский - это директор международного Банка. Я с ним не знаком.

Кто такой Анатолий Леонидович - не могу припомнить.

Полковника Сулавко я хотел просить об отпуске в Японию.

Последние отметки я разобрать не могу: N 14 и т. д.

Аркадий Алексеевич Марковский мне не известен.

Данными фактического свойства о судьбе АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬИ я не обладаю. Но ОНА безусловно жива. Я имею только один факт. Однажды в пути между Тюменью и Омском зашёл в одном из вагонов, в котором я ехал, среди публики разговор, что сталось с АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬЕЙ. Большинство говорило, что ОНА зверски убита. Рядом со мной сидел какой-то господин, которого я не знаю. Он всё время молчал. Кажется, я спросил его, как он думает по этому поводу. Под условием не расспрашивать его, кто именно жив из АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬИ и как случилось ЕЁ спасение, он мне рассказал, что ЕЁ спас один Екатеринбургский купец, который сам ему говорил об этом. Фамилии этого купца этот человек не называл. Я его, в силу данного мною ему слова не расспрашивать его, не спрашивал об этом. Этот же человек, который со мной вёл этот разговор, сын известного в Омске купца, владельца мельничного дела; его фамилию я забыл. Этот факт, во всяком случае, крупный. Ведь мне об этом говорил человек, который сам слышал рассказ человека, спасшего АВГУСТЕЙШУЮ СЕМЬЮ.

Иных фактов у меня нет. Но я верю, что ОНА жива. Эта же область Вашему ведению не подлежит: область веры и чувств. Кроме того, поставьте Вы себя в моё положение. Я верю, что ОНА жива. Может быть, это на чем-либо основано. Но разве же я могу Вам сказать, где ОНА, ради ЕЁ же благополучия, и как ОНА спасена?

Впечатление, оставшееся у меня от слов этого моего собеседника, было то, что ГОСУДАРЬ погиб, но только ОН один и погиб, а СЕМЬЯ вся остальная спасена. Б. Соловьёв.

Судебный Следователь Н. Соколов

            С подлинным верно.

            Судебный Следователь по особо важным делам

 

/подписи Соколова на документе нет/ (примечания копировавшего документ)

 

* документ, похоже, печатан на именном бланке Соколова, но он не заполнен (примечания копировавшего документ)

Из протокола ясно, что Б.Н. Соловьёв допрашивался несколько раз.

Как могло оказаться, что протоколы допросы не были подшиты к материалам дела?

Объяснение легко найти в книге П.П. Булыгина. Приведём из неё небольшой отрывок. В Чите сложилась неблагоприятная обстановка для проведения расследования убийства Царской Семьи следователем Соколовым. Среди белогвардейского гарнизона Читы упорно ходили слухи о спасении Семьи. К следователю Соколову отношение было крайне отрицательным. Из опасения расправы над Соколовым и потерей материалов дела, генерал Дитерехс, который был заинтересован в скорейшем завершении расследования Соколова, велел капитану Булыгину «принять сегодня же от Соколова весь материал дела и перевезти его к нему в поезд. Ночью он везёт всё дело в Верхне-Удинск. Я /Булыгин/ поеду «цербером» при деле. Соколов, Грамотин приедут после.

Я взял дело и отвез его с есаулом Грамотиным в поезд ген. Дитерихса. Грамотин вернулся к Соколову. Наш поезд ушел в Верхне-Удинск.

Прошла неделя, и однажды вечером ген. Дитерихс позвал меня:

- Идемте к проводу... Зовет Чита. Верно Соколов.

Говорил Соколов: «В Владивостоке арестован и доставлен ко мне под охраной офицер, женатый на дочери человека с историческим за последние годы именем. При нём захвачены документы, полностью подтверждающие наши с вами предположения об участии в деле вражеского элемента. Он заключен здесь в тюрьму. Его жену я своей властью поместил туда же. Примите меры к препровождению меня с арестантами под охраной к вам или приезжайте сюда сами».

Ген. Дитерихс понял, что Соколов говорит об арестованном зяте Распутина поручике Соловьеве, и с нетерпением стал ожидать прибытия его и Соколова в Верхне-Удинск, о чём он просил атамана.

Прошло еще несколько дней, и вот на второй день Рождества в Верхне-Удинск прибыл вагон нашего общего с Соколовым английского друга капитана Уокера - офицера для связи при атамане от английского командования в Сибири. В вагоне Уокера приехали Соколов и Грамотин не только без арестантов, но сами, по их убеждению, едва избежавшие арестов в Чите.

Что же произошло в Чите? Однажды Соколов допрашивал в тюрьме жену Соловьёва Матрену Григорьевну. Вдруг в комнату вошла Мария Михайловна, - всемогущая тогда в Чите «атаманша». Она и Соловьева бросились друг другу в объятия. «Помни, Матреша, сам (атаман) ничего не знает». Мария Михайловна, властно удалив из комнаты г-жу Соловьеву и присутствовавшего при допросе офицера, хлопнула Соколова по колену:

- Ты что больно стараешься? Что тебе надо? Отпусти Бориса - он не виноват.

С «атаманшей» шутить не приходилось. В Чите люди иногда пропадали безследно. Соколов сказал, что охотно отпустил бы Соловьева, но что для этого нужно приказание атамана.

- Он тебе по телефону позвонит.

Соколов ответил, что этого мало и что ему нужно письменное приказание, как оправдательный документ. В тот же день было получено письменное приказание атамана Семенова:

- Выпустить поручика Соловьева на поруки жены генерала Вериго.

Выходя из тюрьмы, поручик Соловьев сказал Соколову:

- Мы еще с вами встретимся».

Так виноват Борис Николаевич Соловьёв или нет? Попробуем ещё раз ответить на этот вопрос.

Причина появления «показаний» против Соловьёва, более напоминающих обвинительные акты, очень проста. Все они являются бесплодной попыткой оправдать своё собственное преступное бездействие, которое в свою очередь явилось следствием позиции, занятой многими по отношению к Царю и Его Семье, следствием осознанного духовного выбора, который привёл к предательству. Перед лицом неизбежного поражения, а для многих и гибели, эти люди отвергли путь раскаяния, и чтобы как то облегчить муки больной совести, и сделана была ими неуклюжая попытка оправдать себя за счёт осуждения тех, кто действительно и словом, и делом доказал свою преданность Царю.

Сергей Владимирович Марков один из немногих, кто нашёл в себе мужество назвать вещи своими именами. Ему принадлежат слова, которые звучат приговором для тех «лжесудей», кто сам пытался вынести лукавый приговор и Соловьёву, и Вырубовой, и Царице, и Царю. Марков пишет: «Эти "многоглаголивые спасатели" с их замечательными организациями не могли сделать того, что удалось сделать полузамученной женщине, которая сразу же после освобождения из Свеаборгской крепости в конце сентября 1917 года немедленно же стала устанавливать связь с Их Величествами.

Это ей вполне и удалось, и с ноября месяца того же года вплоть до увоза Их Величеств из Тобольска связь эта не прерывалась.

При деятельной поддержке жены бывшего Военного Министра Екатерины Викторовны Сухомлиновой Анна Александровна изыскала возможность к отправлению в Тобольск вещей и денег, столь необходимых Их Величествам. Вещи и деньги были переданы в различные сроки Б. Н. Соловьевым, мною лично и другими лицами.

Все вещи и деньги достигли места своего назначения, что подтверждается многочисленными письмами к Анне Александровне как Государыни, так и Великих Княжен. На Соловьева Анна Александровна возложила организацию отправок и создание на месте возможности безконтрольного общения с Узниками.

Как видно из моих воспоминаний, обе эти цели были Соловьевым достигнуты».

Эти слова были сказаны человеком, кто сам на месте мог убедиться в справедливости того, о чём писал. Он приводит имена тех, кто пытался что-то сделать, но чьи попытки не увенчались успехом в силу различных причин: Н.Е. Марков (Марков 2-ой), фрейлина Ее Величества М.С. Хитрово, сенатор Туган-Барановский, были и другие. Они не смогли, а вот А.А. Танеевой (Вырубовой) и Б.Н. Соловьёву с Божьей помощью удалось сделать нечто существенное и очень важное.

По поводу «провокаторской» деятельности Б.Н. Соловьёва. С.В. Марков разоблачает полную безосновательность лукавых и корыстных обвинителей. Марков пишет:

«Непонятно также и то, что, узнав весной 1918-го года от Н.Я. Седова о якобы "провокаторской" деятельности Б. Н. Соловьева, Марков 2-й, зная мой тюменский адрес, не предупредил меня о том тогда же, чтобы я был более осторожным в сношениях с ним. Не сказал он этого и тогда, когда я приехал в июле 1918-го года в Петербург. В это время он предпочел скрываться от меня, "опасаясь меня как активного сотрудника провокатора Соловьева".

Из приложенных к моим воспоминаниями дословных перепечаток двух статей Маркова 2-го, помещенных в еженедельнике "Высший монархический совет", видно, что еще в 1918-ом году, весной, он был твердо уверен в том, что Соловьев является чистейшим провокатором, "губящим святое дело спасения Царской Семьи".

Как согласовать этот взгляд на Соловьева с совершенно иным его отношением к нему же в 1921 году, как это видно из нижеследующих трех писем, адресованных на имя Б. Н. Соловьева:

I.

Временное Бюро Съезда Хозяйственного Восстановления России.

21.апр.н. ст. 1921. N42. Берлин. FriedenauKaiserallee 80

Его Высокородию Б. Н. Соловьеву

Милостивый Государь Борис Николаевич!

Временное Бюро Съезда осведомилось, что в Праге находится Общество "Русский Комитет". Прошу Вас оказать нам содействие в следующем:

1) Выяснить, какого политического направления придерживается этот комитет.

2) Если это направление соответствует той программе "Объединения", которая Вам известна, то уполномочиваю Вас войти с Комитетом в соглашение о командировании одного или двух делегатов на Съезд.

3) Если по своим политическим убеждениям состав Комитета смешанный, то не представится ли возможным выделение из его состава особой группы, в которую вошли бы люди близких к нашему "Обществу" убеждений и от которой можно было бы избрать делегатов на Съезд. Разумеется, что очень желателен выбор облеченного уже доверием Комитета, например, председателя или ответственного члена президиума, если они принимают программу Съезда. Очень прошу Вас не замедлить с ответом по содержанию этого письма.

Примите уверение в совершенном почтении и искренней преданности.

Подлинное подписал: Н. Марков

II.

26 марта 1921. N 153. Kaiserallee 80. Gartenhaus. Friedenau. Berlin

Милостивый Государь Борис Николаевич!

Я не знаю адреса г-на В.., а почему обращаюсь к Вам с просьбой передать ему письмо.

Пользуюсь случаем приветствовать Вас как нашего ответственного работника в Чехо-Словакии. Поручив Вам руководительство, полковник Е. Г. Скупинский сообщил нам, что дело передано в энергичные и надежные руки. Желая Вам успеха, мы надеемся, что Вы не пожалеете трудов на пользу святого дела. Примите уверения в моем уважении.

Подлинное подписал: А.Римский-Корсаков, Сенатор

Печать: "Председатель совета Русского Общественного Собрания в Берлине"

III.

Совет Хозяйственного Восстановления России.

29 апр. 1921. Берлин. ФриденауКайзераллее 80

Его Высокородию Б. Н. Соловьеву

Милостивый Государь Борис Николаевич!

Настоящим письмом покорнейше просим Вас пожаловать на Съезд Хозяйственного Восстановления России, который с разрешения Баварского Правительства состоится 15-18 мая текущего года в гор. Рейхенгалль в Баварии и продолжится 8-10 дней.

О Вашем согласии прибыть на Съезд благоволите заблаговременно уведомить Бюро Съезда. На основании правил о Съезде настоящее приглашение заменяет собой членский билет и при регистрации участников Съезда подлежит предъявлению в секретарскую часть.

Подлинное подписал: Председатель: Н. Марков. Секретарь: Е. Скупинский

Приходится признать, что в этот период Н.Е. Марков 2-й ищет сотрудничества "заведомых провокаторов" и привлекает их к участию в монархическом Съезде!» - справедливо констатирует С.В. Марков.

Всё это с очевидностью доказывает лукавство руководителя монархической организации Н.Е. Маркова и подобных ему в отношении Б.Н. Соловьёва. Следствием сего лукавства явились показания, которые можно найти в книге следователя Соколова Н.А. «Убийство Царской семьи», где и предъявлены Соловьёву подлые обвинения в провокаторстве.

Сергей Владимирович, возмущаясь безосновательностью и легковесностью обвинений против Б.Н. Соловьёва, коснулся книги следователя Н.А. Соколова «Убийство Царской Семьи», где автором суммировано всё, что накоплено против Соловьёва его недругами. Марков подчёркивает, что некоторые ключевые моменты отражены Соколовым очень тенденциозно и в ущерб правде. В частности, С.В. Марков пишет: «Соколов не отказывается от того, что у него были мои письменные показания и, выбирая из них две или три нужных ему строки, пользуется ими явно пристрастно. Так, например, я показываю, что, насколько мне известно, Б.Н. Соловьев бывал в мирное время в Берлине (а кто же из нас там не бывал?). Пользуясь этим показанием, Соколов силится этим подчеркнуть свои предположения видеть в Б.Н. Соловьеве немецкого агента».

С.В. Марков коротко сообщает о кончине Бориса Николаевича Соловьёва: «Тяжелый недуг, скоротечная чахотка, сразил его в расцвете сил и молодости. Его слабый организм не перенес непосильной физической работы и полуголодного беженского существования. Б.Н. Соловьев скончался в июле 1926-го года в Париже, в полнейшей нищете, оставив без всяких средств к существованию свою жену и двух малолетних девочек».

После смерти мужа Мария Григорьевна передала в распоряжение С.В. Маркова черновики его записей о поездке в Тобольск. Сергей Владимирович посвятил им отдельную главу своих воспоминаний «Покинутая Царская Семья», где привёл текст воспоминаний Бориса Владимировича Соловьёва «без всяких изменений и поправок».

Над памятью Бориса Николаевича Соловьёва тяготеет обвинение в оккультизме, которое любят использовать его недруги для доказательства порочности этого человека и низости его намерений в отношении Царской Семьи.

Действительно, Б.Н. Соловьёву в молодости не удалось избежать соблазнов времени, и он увлёкся оккультизмом. Увлечение было настолько сильным, что Борис Николаевич уехал на год в Индию, где учился в Адиере и, по словам С.В. Маркова, безусловно, достиг каких-то степеней.

Об «оккультной» стороне его личности С.В. Марков сообщает довольно подробно. Он пишет, что Соловьёв пользовался какими-то знаками, например, изображением креста с воткнутым в его середину кинжалом. «Делал он эти знаки часто на стене внезапно, объясняя это, чтобы оградиться от чьего-то невидимого присутствия. У него было какое-то кольцо, по-моему, индийского происхождения. Он верит в теорию брака (удачное и неудачное соединение душ в пространстве), говорил о массовом гипнозе, о подчинении воли человека на расстоянии и об убийстве на расстоянии. Для последнего нужна восковая фигура человека, которого хочешь убить, свечка, над фигурой производятся какие-то манипуляции, и когда свечка догорает, нужен сильный ток, который убивает противника и обратный поражает животное, которое должно быть рядом с фигурой. Если делаешь это из корыстных побуждений, то поразит удар тебя. При мне в тюрьме он выжал из карандаша 3 капли. На квартире (в Тюмени) при Седове он усыпил свою жену, и она рассказывала нам о положении Государя и Семьи в Екатеринбурге, что строят забор, сколько в доме Ипатьева комнат и др. Она, конечно, медиум. Он считает, что брак в оккультном отношении удачный. О теософии и йогах он говорил много. К йогам он относится хорошо. Распутина он считает самородком, находится между белой и черной магией».

Судя по всему, он не смог, к сожалению, полностью отказаться от своего увлечения. Тем не менее, совершенно очевидно, что православная вера заняла главенствующее положение в его душе, вытеснив на обочину духа прочие лжеумствования. Об этом можно судить по отрывкам его дневника, где он не предполагая, что кто-то когда-то будет читать его записи, изливает свою душу Богу в словах, которые более напоминают молитву:

«Доколь гневом своим будешь наказывать и ярость Свою сменишь милостию? Как растение после суровой и долгой зимы ждет не дождётся луча солнечного, так и мы, Господи, ждем щедрот Милосердия Твоего. Прости нам беззакония наша и помилуй. О чем печалюсь и скорблю? О грехах и беззакониях своих или тягости наказания Судии Предвечного?

Как силен грех! И власть его на нас! Вот сокрушаюсь сердцем своим и о чем же? Все суета-сует, а не о беззаконии моем, не о грехе души своей и дурных помыслах. Страшен мне суд Божий, Его же убоялся, в тягость он мне о том и скорбь. Господи, дай же наказание мне еще более суровое, возложи на меня крест больший, да вразумлюсь чрез то, сокрушусь не наказания, в грехе прославлю Имя Твое Святое! Господи, милостив буди мне грешному! Тебе Единому согреших Тебе Единому раскаишаяся. И слезы пролил о грехах моих. И скорбь души моей Тебе Единому.

И вопль сердечный о помиловании Тебе Единому мольбы мои. Тебе Единому надежда моя. Тебе Единому и жизнь моя!»

Духовные размышления Б.Н. Соловьёва - попытка понять истоки падения русского народа, постичь духовные причины, ввергнувшие Россию в бездну тяжких испытаний:

«Глубокой древности, почти 2000 лет тому назад, над миром, потонувшим в суете греховной, мире диявола и его похоти, мира заблуждений, слез, стенаний угнетенных и обездоленных и торжествующих кликов угнетателей тела и духа человечества, - засияла звезда ярким светом, пробившим покров преступлений; светом, указавшим всем обездоленным материально и духовно, путь к правде и светлой истине; звезде любви и всепрощения, родив у человечества веру в светлое будущее; наделив его надеждой, - учение Христа Страдальца о всем мире, кровию Своей омывший души наши от нечистоты греховной, Бог любви и милости - первый произрек: «Возлюби ближнего своего, как самого себя»... «Слава Вышних Богу и на земле мир»... возликовало небо; «и на земле мир»... повторяло с верой горячей и надеждой измученное человечество, обливаясь слезами раскаяния угнетатели - радости угнетенные...

Прошло 2000 лет. Столько изменений претерпело в это время христианство. Из катакомб оно вышло на поверхность земли, перешло в пышные храмы и обители, которые гордо вознесли свои позлащенные главы к вечно-лазурному, и в языческие и христианские времена, - небу. Служители Спасителя мира, Сына Божия Иисуса Христа, из грубых полотняных одежд, в которых ходил Божественный Искупитель, - перерядились в тяжелые златотканые ризы, украшенные драгоценными камнями. Сам Пастырь Добрый уже стал изображаться в Царской одежде со скипетром и державой в руках. Святые Его также потерпели в своих изображениях существенные изменения (некоторые стали грозными, с мечом в руках проповедовали они незлобие, любовь, всепрощение (это уже по существу). Так время меняло формы внешние.

Несомненно, что все эти изменения внешних форм и отчасти изменения внутреннего характера происходили под давлением жизни общественной, она придавала христианству тот или иной оттенок, т. е. получалось то, что не религия повела общество, но наоборот, почти сразу же (лишь она приобрела права гражданства) она пошла вслед общественной жизни, прогрессивно эволюционируя и, конечно, оказывая и сама давление на общественную жизнь. Следуя за общественной жизнью, она становится, до некоторой степени, слугой ее, тогда как место ее - быть господином. Попадая, таким образом, в рабство, она почти сразу же начинает терять свою силу. Так как имея назначение - совершенствование духа, она будучи подчинена ему, не стала авторитетна и действительна.

Только высокие, вечно незыблемые идеалы христианской морали, заключенные в ней, поддерживают ее, распространяют и делают господствующей, а благодаря им удерживаются и принимаются изменения внешних форм религии.

Постепенно сущность отходит назад, давая место внешним формам, что охотно принимается обществом ввиду того, что это дает большую свободу дурным наклонностям, не останавливает человеческий дух в его постепенном, с веками, падением вниз - царство скотски-материальной, сытой, эгоистической жизни.

Исповедование Божественного Учения Христова превращается в соблюдение обрядовой стороны, что постепенно становится невыносимым и нелепым для них же самих, и конец их атеизм, озверелый крик: Нет Бога! Нет религии! Бог - человек, религия - сытая, буржуазная жизнь. Как было говорено мной выше, христианство не только шло за общественной жизнью, но и само влияло на нее, примером чего и может служить появление социализма.

Господи, сколь велика милость Твоя! Не все ли ополчились на меня, и Ты, бесконечно Благий, чудесным образом избавляешь мя «от сети ловче и словеселукаваго»... О будь благословен во веки веков! Боже мой, и в заключении вижу Милосердие Твое...».

А вот думы Бориса Николаевича Соловьёва о спасении Отечества - вопль любящего сердца, терзаемого бедами, постигшими Россию: «Спасение родины придет не из Сибири, а из самой многострадальной России. Не с помощью варягов, а с Божьей, в пробуждении духа, религиозно-национальном стремлении души народной я вижу залог будущей Великой Российской Империи, пред могуществом коей согнут свои выи все ныне могучие державы. Все будут полны зависти и удивляться счастливой жизни народа, вручившего свою судьбу в Руки Божии и под сиянием православного Креста нашедшего мир и спокойствие. И будет. На многие лета, пока не прогневит вновь Создателя тягчайшими прегрешениями. И накажет Господь народ свой - то и начало конца. <...> Пути Господни неисповедимы. Никто не знает, где найдет спасение и когда. Так и мы теперь; гнев Господень обрушился на нас за беззакония наша, тяжка чаша страданий и горька, но милостью Отца нашего Небесного претерпим, «претерпевший же до конца - спасется». Буди же милостив к нам, Господи, прости согрешения наша». (Русский Остров. 29-30 июля 1919 г).

Две последние записи, сделанные в дневнике: «31 июля 1919 г. Русский Остров. Вот и 1-ое августа н. ст. Время мчится быстро, быстро, и нет силы остановить его искрометный бег. Да и стоит ли? Наоборот, скорее вперед и вперед! 4 августа. Все тяжелее и тяжелее на моей душе».

Интересная приписка в материалах дела: «На одном из предпоследних листов тетради имеются два обозначения, сделанные химическим карандашом. Одно из них изображает крест, а другое символический знак, тот же самый, какой был сделан Государыней Императрицей на косяке одного из окон в комнате дома Ипатьева».

Душа Бориса Соловьёва никак не соответствует типу индийского брахмана. Душа его сугубо русская, исполненная боли и надежды за Русскую родину. «По плодам их узнаете их» (Мф, 7). Соловьёв действовал, и в этом его коренное отличие от восточных мудрецов. Не созерцание, не статичная карма, неизменный фатум, неизбежный рок, но деятельное стояние за правду, соработничество Богу - вот его путь - следствие его христианского мировозрения, глубоко верующего сердца. В этом он близок Анне Александровне Танеевой (Вырубовой), видимо, поэтому и старец Григорий избрал его в супруги для своей дочери Матрёны, увидел, ощутил в его сердце что-то главное, стержневое. И Борис Николаевич оправдал возложенные на него надежды. Именно он стал тем, кто был направлен по Божьей воле для исполнения очень важной задачи.

То, что совершил этот человек - заслуживает особого внимания. Подробное знакомство с его историей помогает понять знаменательный в духовном отношении эпизод в судьбе Царской России. В Тобольске в 1917 - 1918 г создалась уникальна ситуация. Пленённая Царская Семья находилась в обстоятельствах сугубо благоприятных не только для Их спасения, но для триумфального возвращения на Царство именно так, как видел это Б.Н. Соловьёв. Сам же Борис Николаевич оказался стержнем тех благоприятных обстоятельств. Его заслуга уже в том, что он, отчасти, сам и помог их формированию. Он выступил в роли координатора, ключевой фигуры. Ему удалось наладить связь Царской Семьи с вешним миром, он вёл наблюдение за ситуацией вокруг Царской Семьи в Тобольске. Он сформировал сеть надёжных связей, с помощью которых не только удалось выполнять частные задачи по снабжению Царской Семьи вещами, деньгами и продуктами, но при случае использовать эту сеть для более крупных задач. Всё было заточено на возможное решительное исполнение составленного плана по спасению, рассчитанного на участие крупных монархических организаций не только в лице их удалённых координаторов, но и конкретных исполнителей из состава царских преданных офицеров. Что не хватало? Дело было за малым - нужна была воля и решимость - те качества, которые двигали поступками Анны Вырубовой, Сергея Маркова, Бориса Соловьёва. Но их не обнаружилось в решительный момент у тех, кто обязан был исполнить эту миссию и обладал всем необходимым для этого: и организацией, и людьми, и идеологией, и необходимым отрезком времени, и благоприятными обстоятельствами.

Задача Соловьева состояла в том, чтобы подготовить почву на месте, именно в Тобольске. И он эту задачу выполнил блестяще. Тобольский период заточения и был тем благоприятным временем, Богом данным русским людям на отрезвление, прозрение и раскаяние. Господь как бы прощупывал душу русского человека: насколько глубоко проникла в неё скверна, есть ли ещё место и силы на благородный порыв, который силой Божьей был бы превращён в очистительный победный вихрь, способный смести всю революционную гниль с лица Русской земли. Как некогда Бог в раю после грехопадения звал Адама, надеясь на раскаяние Своего творения, не припадёт ли Адам к стопам своего Создателя с покаянными слезами. И простил бы Господь человечество. Но Адам не внял Божьему призыву, скрылся от лица Божьего. И только тогда последовало наказание. Вот и русские люди не вняли голосу своей совести, не поспешили исправить то, что натворили в пылу революционного угара, не излечили грех предательства и измены Помазаннику Божьему покаянием. Не поспешили ему на помощь. Ничего подобного не произошло. Вялость, нерешительность, бездеятельность. Время было упущено. Особый, Богом данный отрезок времени революционной неразберихи, относительной свободы действий, поддержки среди населения, сочувствия охраны - закончился. Государь с Семьёй был вывезен в Екатеринбург на заклание. Дальнейшая миссия Бориса Соловьёва - стала бессмысленной. Вскоре закончилось и его пребывание на грешной земле.

 

Источники:

1. Протокол допроса М.Г. Соловьевой, 26-27 декабря 1919 г. // Н.А. Соколов. Предварительное следствие 1919-1922 гг.: [Сб. материалов] / Сост. Л.А. Лыкова. - М.: Студия ТРИТЭ; Рос. Архив, 1998. - С. 179-187. - (Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII-XX вв; [Т.] VIII).).

2. Удостоверение подпоручика Б.Н. Соловьева, 14/27 октября 1917 г. Там же. С. 177-178.

3. Подпоручик Мельник К. С. Письмо ротмистру Беккеру, 7 октября 1919 г. Там же С. 174-175.

4. Поручик Логинов Е.К. Доклад об адъютанте Приморского отряда особого назначения подпоручике Соловьеве. Там же. С. 165-170.

5. Протокол N 1 допроса поручика Е. К. Логинова, 24 октября 1919 г. Там же. С. 170-172.

6. Протокол N 2 допроса поручика К.С. Мельника, 2 ноября 1919 г. Там же. С. 172-173.

7. Протокол N 3 допроса подпоручика Б.Н. Соловьева, 9 декабря 1919 г. Там же. С. 175-177.

8. Протоколы допроса Сергея Владимировича Маркова гвардии капитаном Павлом Петровичем Булыгиным от 18 и 19 апреля 1921 года. Там же. С. 346-348.

9. Марков С.В. Покинутая Царская Семья. Паломник. Москва, 2002.

10. Тетрадь с записями Бориса Николаевича Соловьева. // Н.А. Соколов. Предварительное следствие 1919-1922 гг.: [Сб. материалов] / Сост. Л.А. Лыкова. - М.: Студия ТРИТЭ; Рос. Архив, 1998. (Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII-XX вв; [Т.] VIII).).

11. Разведывательные и контразведывательные органы Белой армии в Сибири. 1918-1920 гг. Военно-исторический журнал, N10, 2016 г. Опубликовано: 16.07.2014.

12. Батюшин Н. С. Тайная военная разведка и борьба с ней. Военно-исторический журнал.

13. Протокол допроса Б.Н. Соловьёва судебным следователем Н.А. Соколовым. ГАРФ, ф.1837, оп. 2, д. 10, л. 190-192.

14. Булыгин П.П. Убийство Романовых. ACADEMIA. Москва, 2000 г.