Святой патриарх Фотий и судьба Православия в XXI веке

От редакции: Мы продолжаем публикацию глав книги постоянного автора «Русской народной линии» священника Сергия Карамышева «Святой Патриарх Фотий и судьба Православия в XXI веке». Книга представляет собой переработку его дипломной работы «Святой патриарх Фотий в связи с проблемой разделения церквей», защищенной в 2013 г. в Костромской духовной семинарии.

Стоит ли говорить, что судьба Православия и судьба России неразрывно связаны? И что в силу этого книга, выводящая перспективы ближайшего будущего из далекого прошлого, может оказаться весьма полезной для нашего времени? К тому же личность великого иерарха Православной Церкви IX века святителя Фотия мало известна современникам. В книге отца Сергия на основании авторитетных исследований русских и зарубежных авторов его облик предстает вполне отчетливо и живо. Этот святой явился деятелем, остановившим в свое время западную агрессию против Православия, понявшим ее сущность и не вступавшим ни в какие компромиссы с врагами истинной веры. Его пример способен вдохновить современных ревнителей святого Православия в их стоянии за истину.

К сожалению, автор не располагает средствами для издания книги. Поэтому мы обращаемся к читателям «Русской народной линии» с просьбой помочь о. Сергию в подготовке издания книги. Свои предложения можно направлять в адрес редакции info@ruskline.ru или на e-mail автора sergiuskaramyshev@yandex.ru.

Глава V. Победа Православия и последовавшая на неё реакция.

5.1. Предпосылки созыва нового Собора.

Вторичное восшествие Фотия на патриарший престол поставило Константинополь перед сложной политической проблемой. Дело в том, что для приверженцев Игнатия Фотий оставался человеком, анафематствованным Церковью. Сам император оказался теперь в очень неудобном положении, потому что более всех способствовал возведению на патриарший престол человека, отлучение которого он 7 лет назад собственноручно подписывал. Таким образом, явилась неотступная потребность ослабить значение собора 869-870 гг. Причем, важно было это сделать с участием папы. Сам Римский епископ должен был уничтожить зло, главной причиной которого выступили два его ближайших предшественника по кафедре.

В это время в Константинополе пребывали выше названные римские легаты-епископы Павел и Евгений, которым было поручено добиться решения вопроса юрисдикции Болгарской Церкви в пользу Рима. Они не имели полномочий ни вступать в сношения с Фотием, ни тем более участвовать в Соборе. Поэтому немедленно начаты были переговоры с папой по поводу происшедших перемен. В Рим был отправлен митрополит Евхаитский Феодор Сантаварин, один из преданнейших святителю иерархов, чтобы уведомить папу о вступлении Фотия на престол и просить о признании совершившегося факта.

Профессор Успенский пишет: «Посол был снабжен несколькими документами, которые давали полную возможность разобраться в Риме в совершившихся событиях. Так, было присоединено ходатайство митрополитов Патриархата Константинопольского, письма восточных патриархов - Антиохийского, Александрийского и Иерусалимского - и рекомендательное письмо самого царя. В мае 879 г. посольство прибыло в Рим, а в августе был отправлен в Константинополь кардинал-пресвитер Петр с шестью актами, помеченными 16 августа 879 г. Как эти акты, так и деяния Собора, состоявшегося вскоре затем в Константинополе, доселе составляют соблазнительный эпизод в истории взаимных отношений между латинской и греческой Церковью.»[1]

Почему же именно Собор 879-880 годов, а не собор годов 869-870 оказался для кого-то соблазнительным? Потому что он явно не в пользу Рима: не только своими итоговыми документами (которые, в отличие от документов Собора 869-870 гг., сохранились), но и представительством (383 епископа - против 33-х на центральной части заседаний). Далее, во втором случае мы имеем наделенных соответствующими полномочиями посланцев Восточных патриархов - а в первом подставных лиц. Наконец, очевидна разница в уровне поставленных вопросов и даже в самом тоне обсуждения. Здесь спокойная работа - там беззаконное судилище и репрессии против несогласного большинства епископов; здесь добровольное примирение основной части меньшинства (игнатиан) с большинством - а там истерика с кощунством (подписание документов евхаристической Кровью).

Некоторую изначальную уступчивость папы Иоанна профессор Успенский объясняет сложной политической обстановкой, в которой тогда оказался Рим: «...для папы шла речь о сохранении Церковной области, существованию которой угрожали сарацины и христианские князья Италии, вошедшие с первыми в соглашение. Арабы доходили до устьев Тибра, и единственным союзником папы в это время оказался стратиг города Бари Григорий; герцог Ламберт Сполетский и маркграф Тусции Адальберт подвергли Рим тесной осаде и поставили папу в необходимость обратить заискивающий взор на византийский Восток. В начале 878 г. он первый писал царю Василию в примирительном тоне».[2]

Папским исследователям рассматриваемого вопроса крайне неприятны многие факты, поэтому они склонны оплетать их различными мифами, о чем говорит архимандрит Владимир: «...кардинал Бароний в своих «Летописях» доходит даже до утверждения, что «женоподобная» слабость Иоанна при этом обстоятельстве послужила поводом к измышлению басни о «паписсе Иоанне». Всем известно, что Иоанн VIII , далеко не отличавшийся слабостью характера, доводил свою энергию до грубости; но все средства хороши для римских писателей, когда они желают освободиться от фактов и даже от пап, коих деяния не могут правильно быть помещаемы в их систематические рассказы».[3]

5.2. Константинопольский Собор 879-880 годов.

Профессор А.П.Лебедев пишет, что Собор 879-880 годов «обставлен был так величественно, как немногие даже из числа Вселенских».[4] Открылся он в ноябре 879 г., а закончился 13 марта 880-го. Председательствовал сам патриарх. Первыми после него восседали трое выше помянутых папских легатов. Присутствовали уполномоченные лица от всех восточных патриархов: от Иерусалимского - пресвитер Илия, от Александрийского - пресвитер Косьма, от Антиохийского - митрополит Мартиропольский Василий. Все они были лицами, снабженными надлежащими полномочиями, а не самозванцами, - как мнимые апокрисиарии собора 869-870 гг.

Гергенрётер говорит: «Собор, созванный Фотием, в целом представлял поистине величественное явление, какого не видели со времен Халкидонского Вселенского Собора. Никогда еще патриарх града Константинова не собирал такого множества иерархов».[5]

В первую очередь, Собору были представлены письма папы Иоанна. В них сообщалось, будто его просили допустить Фотия к патриаршему достоинству. Папа согласен на это при условии, что тот испросит прощение на Соборе. Далее говорилось, что папа разрешает его силою власти, полученной от Иисуса Христа чрез св. Петра: «вязать и решить всех без исключения». Он «приказывает», чтобы Фотий отказался от всякой юрисдикции в отношении Болгарии; он «запрещает» ему совершать какое-либо посвящение для этой страны.[6]

Если бы нечто подобное прочитано было на Соборе, то угасла бы всякая надежда на умиротворение. Поэтому при оглашении сохранили только основу папских поручений, исключив все оскорбительные выражения и всё, что приводило к мысли о желании папы быть верховным правителем Церкви. Когда кардинал Петр, спросил: «принимаете ли вы письмо папы?», Собор ответил: «Мы принимаем все то, что касается единения с Фотием и церковного интереса, но не то, что касается императора и его провинций».[7] Этими словами Cобор отвергал папские притязания на Болгарию. Приняв во внимание единодушное настроение почти четырехсот восточных епископов, легаты согласились видоизменить данные Иоанном VIII формулировки в соответствии с пожеланиями собрания.

«На требование кардинала Петра, чтобы изгнанные противники Фотия были призваны, Фотий отвечал: «Император изгнал только двух, и притом за дела не церковные». «Как взошел на свой престол патриарх Фотий?» - спросил Петр. Собор отвечал: «С согласия трех патриархов, по просьбе императора, или лучше, уступая насилию, употребленному против него, и просьбам всей Константинопольской церкви». - «Как! - присовокупил Петр, - разве не было при этом жестокостей со стороны Фотия? не поступал ли он сам тиранически?» - «Напротив, - сказал Собор, - все совершилось с кротостью и спокойствием». «Да будет благословен Бог!» - ответил кардинал Петр». [8]

После этих свидетельств архимандрит Владимир обращает наше внимание на передергивание фактов, к которому склонны папские писатели. «Около четырехсот епископов, в присутствии посланных папы, публично опровергают некоторых клеветников Фотия, и эти клеветники признаются на Западе писателями достойными веры, даже когда их повествования представляют многочисленные доказательства ненависти, доходящей до бреда и до абсурда!»[9]

Профессор А.П.Лебедев приводит смысл речи Захарии, митрополита Халкидонского, прозвучавшей в ответ кардиналу: «...редкие добродетели этого божественного мужа /Фотия/ возбудили к нему зависть и ненависть, подобно тому как и Спаситель навлек на Себя всю ярость иудеев. Это причинило страдания и Византийской церкви... Император постарался уничтожить зло; со своей стороны, и папа Иоанн не захотел оставаться при том, что сделано ко вреду Церкви (при его предшественнике). Все, что сделано против Фотия, ничтожно и суетно. Церковь Византийская снова возвратилась к своему архипастырю; многие сделали это немедленно, другие присоединились к нему впоследствии, и лишь немногие из нерасположения к миру церковному и из самолюбия остаются схизматиками. Если этих отщепенцев спрашивают, на каком основании они отделяются от Церкви, то в свое оправдание они приводят то, что так хочет Римская Церковь. Но ведь это все равно, как если бы грабители храмов и убийцы извиняли себя тем, что они совершают зло с дозволения и по указанию Римлян. Таким образом, Римская Церковь, которая заботится о водворении мира в других Церквах, является, по их словам, виновницей всякого беспокойства, вражды, соблазнов и зла, от которых стонет Церковь Византийская; положим, это несправедливо, но так утверждают отщепенцы... Поэтому-то император и призвал Римских легатов; они должны опровергнуть все те обвинения, которые почти со всех сторон сыплются на Рим. Ясно теперь, что этот Собор собрался ради Римской Церкви, для защиты ее чести, чтобы никто из схизматиков с этих пор не считал ее виновницей раздоров».[10]

Искусно составленная митрополитом Захарией речь давала понять: Римская кафедра своим слишком неумереннымным и пристрастным вмешательством в дело споров игнатиан и фотиан настолько запуталась, что в конце концов ее прежние приверженцы и друзья на Востоке превратились в порицателей. Этим имелось в виду нанести чувствительный удар Римским епископам, которые слишком много о себе мнили и свой образ действий считали выше критики.

Второе заседание Собора проходило 17 ноября и отличалось большей, чем первое, торжественностью. Гетте приводит часть прозвучавшей тогда пространной речи патриарха: «Я никогда не желал этого престола; большая часть присутствующих здесь знает это хорошо. В первый раз я взошел на него вопреки моему желанию, проливая много слез, долгое время отказываясь от него, - и взошел на престол вследствие непреоборимого насилия царствовавшего тогда императора, но с согласия епископов и клира, давших свои подписи без моего ведома. Меня заключили под стражу...» Собор прервал его и сказал: «Мы все знаем это или непосредственно сами или посредством свидетельств, сообщенных нам другими». «Бог попустил, - продолжал Фотий, - чтобы я был изгнан. Я не старался возвратиться. Я не возбуждал возмущений. Я оставался покойным, благодаря Бога и подчиняясь Его определениям, не тревожа ушей императора жалобами, оставаясь без желания и без надежды на восстановление. Бог, творящий чудеса, тронул сердце императора, не ради меня, но ради народа; он призвал меня из моей ссылки. Но так как блаженной памяти Игнатий жил еще, то я не мог решиться снова вступить на мой престол, несмотря на увещания и настояния, которые делали мне многие по этому поводу». Собор сказал: «Это правда». «Я хотел, - продолжал Фотий, - заключить мир с Игнатием всеми способами. Мы виделись с ним во дворце; мы бросились один другому в ноги и мы взаимно простили друг друга. Когда его постигла болезнь, он позвал меня; я посещал его много раз и предлагал ему всякие утешения, к каким только был способен. Он поручил мне лиц, особенно дорогих ему, и я принял на себя заботу о них. После его смерти император убеждал меня и частным образом, и публично; он сам посетил меня, побуждая меня согласиться с желаниями епископов и клира. Я уступил столь удивительной перемене, чтобы не сопротивляться Богу». Собор сказал: «Да, это так».»[11]

Еще раз обратим внимание читателей: все эти речи являются не чьими-то мемуарами, но документами, заверенными соответствующими подписями, притом, хранившимися не где-нибудь, а в самом Риме.

Профессор А.П.Лебедев приводит речь патриарха Фотия на третьем заседании Собора, бывшем 19 ноября, где дается оценка, притом, весьма сдержанная, собору 869-870 годов (вероятно, обусловленная стремлением святителя не теребить едва начавшие затягиваться раны и не выставлять для порицания память святого Игнатия): «Что произошло тогда, Бог предал забвению и дал нам возможность забыть случившееся. Скажу только об одном. Когда я изгнан был из Церкви и лишен кафедры, когда множество епископов и пресвитеров лишились своих мест и тяжко страдали, тогда я говорил моим врагам: если ваш гнев обращен единственно против меня, дайте свободу этим; против меня вы можете предъявлять столько обвинений, сколько хотите; ради свободы, ради благополучия этих, я готов принять на себя ваши обвинения, но одного обвинения не приму на себя - в нечестии. Я предаю себя вам, и вы можете делать, что хотите. Только одного я хочу: чтобы Церковь Божия избавлена была от тягостного зрелища, зрелища, как народ Божий, многочисленный, преданный истинной вере, со мной согласный, предается смерти, голоду, ссылке, озлоблениям; как святые христианские таинства становятся предметом насмешек для всех язычников и варваров. Я говорил тогда это громким голосом, я заклинал своих врагов сделать так и готов был сдержать свое слово: собственными страданиями искупить многих невинных».[12]

После открытия 24 декабря 4-го заседания Собора протонотарий Петр возвестил, что незадолго перед этим прибыл в столицу уполномоченный патриарха Антиохийского Василий, митрополит Мартиропольский, который принес с собой письма как патриарха Антиохийского, так и нового патриарха Иерусалимского; что он находится у дверей и просит позволения явиться на Собор. Сразу же за последовавшим дозволением, митрополит вошел и приветствовал патриарха Фотия; последний после молитвенного возглашения обнял апокрисиария, спросил его о здравии патриархов Антиохийского и Иерусалимского и о благостоянии управляемых ими Церквей. Апокрисиарий дал ответ благоприятный, прибавив, что благодаря молитвам Фотия, Церкви находятся в мире и согласии. Процедура встречи митрополита Василия Мартиропольского интересна тем, что она в мельчайших деталях повторяла прием патриархом папских легатов. Этим давалось понять: последние имеют ничуть не высшее достоинство, чем представители Восточных патриарших престолов.

На этом, четвертом, заседании папские легаты сформулировали пять пунктов, выдвинув их для утверждения Собором. Первые три следующие: 1) «Предстоятель церкви Константинопольской не должен ни посвящать духовных лиц для Болгарии, ни посылать туда паллиума»; 2) Никто из мирян не может быть возводим на будущее время на кафедру Церкви Константинопольской»; 3) «Никто не должен быть возводим на кафедру Константинопольского епископа из числа лиц, принадлежащих к другой Церкви»[13]. Названные пункты не нашли поддержи у Собора.

Два оставшиеся предложения легатов, напротив, приняты были Собором с большим сочувствием. В первом из них говорилось: что сделано против патриарха Фотия как на соборе Римском при папе Адриане, так и на соборе Константинопольском (869-870 гг.) при том же папе, следует считать уничтоженным[14]. Поддержав это мнение римских легатов, митрополит Василий, представитель Антиохийского патриарха, лучше, чем многие, из собравшихся, знавший мнения, господствовавшие тогда в Церквах Востока, заявил, что патриарх Александрийский Михаил со своими епископами уже давно отверг и анафематствовал все, что было учинено против святейшего Фотия, а всех, принимающих акты собора 869-870 гг., подверг отлучению; так же позднее поступил и патриарх Антиохийский Феодосий: он подверг анафеме всех, кто называет это сборище (869-870 гг.) собором. Митрополита Василия горячо поддержали пресвитеры Косьма с Илией, посланцы Александрийского и Иерусалимского патриархов, назвав мнимых представителей Иерусалима и Александрии на том соборе «сарацинскими апокрисиариями». Все члены Собора единогласно их поддержали, произнеся анафему сборищу 869-870 гг.

Пятое по счету из предложений легатов звучало: «Те, которые доныне отделяются от святой Церкви и от патриарха Фотия и остаются в схизматическом заблуждении, таковые лишаются Тела и Крови Христа, Бога нашего, а также общения с верующими, пока они пребывают в своем заблуждении»[15]. Члены Собора единодушно одобрили и это предложение, разъяснив легатам, что врагов патриарха осталось уже немного, и они изъявляют готовность припасть к ногам Фотия и испросить у него прощения в своем грехе.

В заключение заседания легат Петр возгласил: «Соблазны устранены из среды церковной, истина возблистала»[16], и затем выразил желание, которое нашло себе полное сочувствие в членах Собора: он предложил, чтобы литургия в день Рождества Христова была совершена самым торжественным образом патриархом Фотием вместе со всеми участниками Собора. Предложение представителя Римской Церкви было принято единодушно. И на следующий день состоялась торжественная служба, засвидетельствовавшая о соборном единении.

На пятом заседании, состоявшемся 26 января 880 г., был утвержден авторитет VII Вселенского Собора. Патриарх Фотий выступил здесь с заявлением: «Собор, бывший при патриархе Тарасии в Никее, давно уже причислен к числу Вселенских в Церкви Константинопольской, но не так в других странах: в Римской Церкви и в Восточных Патриархатах, хотя определения названного Собора и принимаются, но он не почитается равным прочим Вселенским Соборам и не именуется «Седьмым Вселенским Собором».[17] В ответ на эти слова легат Петр провозгласил: «Кто не признает Второй Никейский Собор Вселенским Собором, тому - анафема»[18]. Все единодушно поддержали его заявление.

На пятом же заседании легатами было предложено, а Собором утверждено первое его правило: «Святой и Вселенский Собор определил: если кто из италийских клириков или мирян, или епископов, обитающих в Азии или Европе, или в Ливии, подверглись или узам отлучения, или низвержению из сана, или анафеме от святейшего папы Иоанна, - те да будут и от святейшего Фотия, патриарха Константинопольского, подвержены той же степени церковного наказания. А кого из клириков или мирян, или архиереев и иереев Фотий, святейший патриарх наш, в какой бы то ни было епархии подвергнет отлучению, или низвержению, или анафеме, таковых и святейший папа Иоанн, и с ним святая Божия Римская Церковь да признает подлежащими тому же наказанию. Притом, в преимуществах, принадлежащих святейшему престолу Римской Церкви и ее предстоятелю, совершенно да не будет никакого нововведения ни теперь, ни впредь».[19]

Собор утвердил равное достоинство Римской и Константинопольской кафедр. Третье правило явилось ответом на недавние преследования фотиан, а также несколько более давние - игнатиан, со стороны гражданских властей. Оно гласит: «Если кто из мирян, воспреобладав и пренебрегши повеления Божии и царские, и посмеиваясь над достойными благоговения церковными уставами и законами, дерзнет бить и заключать в темницу епископа или без вины, или под вымышленным предлогом вины, таковому да будет анафема».[20]

Шестое заседание состоялось 3 марта 880 г., впервые в присутствии императора, который сказал: «Разумеется, было бы прилично, чтобы мы лично присутствовали на заседаниях этого святого Собора, но мы не сделали этого, чтобы не открыть возможности для злых языков злословить Собор, ибо могли говорить, что Собор не имел свободы, что признание Фотия патриархом - дело вынужденное, что страх перед императором руководил Собором».[21]

Затем Василий I объявил, что согласен утвердить и подписать Соборные определения. А в конце своей речи он предложил в знак единения, господствующего на Соборе, провозгласить торжественно какой-либо образец веры, указав от своего имени на Никео-Константинопольский символ. Предложение было принято. Тогда протонотарий Пётр прочел, очевидно, заготовленный заранее документ, вероятнее всего, составленный самим патриархом Фотием. Он заключал в себе объяснения, почему Никео-Константинопольский символ должен иметь особенное значение, а также прещения против тех, кто осмеливаются изменять и дополнять его: «Если кто из лиц духовных допускает изменение или добавление к этому Символу, таковой подлежит извержению из сана, а мирянин, дерзающий сделать это, подлежит анафеме».[22]

Последнее, седьмое, заседание Собора имело характер символический. Оно состоялось 13 марта 880 г. в Софийском храме, в отделении, называемом катехумении, - именно здесь проходили заседания осужденного теперь сборища 869-870 гг. При завершении деятельности Собора папские легаты воскликнули «Кто не хочет иметь общения с Фотием, жребий того вместе с Иудою!» Все на эти слова отвечали тоже восклицанием: «Так мы мыслим, это возвещаем. Кто не почитает Фотия Божиим архиереем, тот да не узрит славы Божией!»[23] В завершение было провозглашено многолетие императору Василию.

5.3. Значение Собора в истории Вселенской Церкви.

Собор 879-880 гг. упразднил действие соблазна от сборища 869-870 гг.; утвердил правоту дела патриарха Фотия и его сподвижников; определил границы канонической власти патриархов Римского и Константинопольского.

Архимандрит Владимир Гетте замечает относительно достоверности источников: «Акты собора 879 года существуют в оригинале, в самом Риме, со всеми собственноручными подписями, включая сюда и подписи римских легатов».[24] Однако же западные церковные историки пытаются утверждать, будто они могли быть подделаны. С другой стороны, акты Собора 869-870 гг. года утрачены римскими легатами и известны только со слов Анастасия Библиотекаря, - который заявлял, будто имел с них копию, - человека, слишком склонного к фантазиям, что видно при сличении его записей с другими, более достоверными, источниками. Далее архимандрит Владимир восклицает: «И западные церковные историки не хотят, чтобы сомневались в подлинности этих актов. Можно ли назвать это беспристрастием? Если бы акты собора 879 года перешли с Востока на Запад, тогда еще можно было бы иметь некоторый предлог оспаривать их подлинность; но их нашли в Риме, и именно из римского архива их извлекли для обнародования.»[25]

О значении этого Собора архиепископ Василий Кривошеин в книге «Символические тексты в Православной Церкви» пишет: «и на Западе, как это доказал проф. Дворник в своем известном монументальном труде "Фотианская схизма" и как это принято сейчас в исторической науке, даже римо-католической, этот Собор 879-880 гг. вплоть до XII в. считался Восьмым Вселенским. Подобно Вселенским Соборам, он вынес ряд постановлений догматико-канонического характера. Так, он

1. Провозгласил неизменность текста Символа веры без Filioque и анафематствовал всех, кто его изменяет...

2. Признал Седьмым Вселенским Собором второй Никейский Собор против иконоборцев 786-787 гг.

3. Восстановил сношения с Римскою Церковью и признал законность патриарха Фотия, тем самым косвенно осудив антиканоническое вмешательство пап Николая I и Адриана II в дела Константинопольской Церкви.

4. Разграничил власть Римского и Константинопольского патриархов и отвергнул притязания епископа Римского на юрисдикционную власть на Востоке, не признав за ним права принимать в свою юрисдикцию и оправдывать своею властью клириков, осужденных на Востоке (как и обратно, принимать на Востоке клириков, осужденных на Западе). И, что особенно важно, Собор вместе с тем запретил всякое в будущем изменение канонического положения Римского епископа».[26]

Однако в таком виде итоги Собора (за исключением пункта о признании II Никейского Собора Седьмым Вселенским) не могли быть приняты на Западе - это было бы равносильно коренной ломке вполне сложившихся там еще столетие назад (при Адриане I) воззрений и обычаев. Поэтому Собор 879-880 гг. стал живым, не подверженным сомнениям, достоянием только Восточной Церкви.

Архимандрит Владимир оценивает его итоги следующим образом: «Хотя единение между папством и Фотием было восстановлено, по крайней мере, по наружности: тем не менее, Восточная Церковь осталась далекой от Рима, ибо между ними существовало коренное разногласие. Даже не было бы и этого внешнего мира, если бы письма папы Иоанна были прочтены такими, какими они были написаны.»[27] Следовательно, к IX веку совершилось следующее: Запад и Восток переставали быть единым церковным организмом под Главою Христом (как это было показано патриархом Фотием в его Окружном послании 866 года). Попытки сшить нитками целый откалывающийся теперь ствол прежде единого церковного древа, к успеху не привели.

5.4. События после Собора до Фотиевой кончины.

Архимандрит Владимир Гетте характеризует отношения Восточной Церкви и Западной после Cобора 879-880 г.г. следующим образом.: «Следя за картиной отношений Востока и Рима, мы встретимся с попытками примирения обеих Церквей в различные эпохи. Но так как Рим всегда полагал в основу примирения свое верховенство, а Восточная Церковь всегда апеллировала к учению первых восьми веков, то единение никогда не могло быть восстановлено. Оно возможно было бы лишь при следующем условии: или папство должно было отказаться от своих незаконных притязаний, или Восточная Церковь должна была оставить первоначальное учение. Но последняя... понимала, что оставление этого учения, преступное само по себе, будет иметь следствием подчинение ее автократии, осужденной Евангелием и кафолическим учением; таким образом, она не могла уступить, не становясь виновною и не совершая самоубийства. Со своей стороны, папство понимало, что оно уничтожит себя, вступая в кафолическое соглашение с простым характером древнего Римского епископата. Итак, оно не хотело отказаться от преимуществ, на которые оно привыкло смотреть, как на вытекающие из божественного источника. Вот почему папство не только вызвало разделение в Церкви, но и увековечило и закрепило его своим упорством, утверждая то, что было прямою причиною этого разделения».[28]

Вскоре после Cобора 879-880 г.г. папа Иоанн написал в послании к патриарху Фотию: «Мы осведомлены о бесполезном шуме, поднятом Вами относительно нас и относительно нашей Церкви; вот почему я хотел объясниться с Вами даже прежде, чем Вы написали мне об этом. Вы знаете, что Ваш посланный, объясняясь с нами относительно Cимвола, нашел, что мы сохраняем его, как приняли первоначально, не прибавляя и не отнимая от него ничего; ибо мы знаем строгое наказание, ожидающее того, кто осмелился бы внести в него извращение. Таким образом, для Вашего успокоения по этому поводу, служащему для Церкви причиною соблазна, мы объявляем Вам еще раз, что не только так произносим Символ, но даже осуждаем тех, которые по глупости своей осмеливаются поступать иначе, и осуждаем их, как нарушителей божественного слова и исказителей учения Иисуса Христа, апостолов и отцов, которые передали нам Cимвол чрез посредство Cоборов; мы объявляем, что их часть вместе с Иудою... Полагаю, однако же, что Ваша Святыня, исполненная мудрости, не может не знать, что нелегко сообщить это мнение нашим епископам и в короткое время изменить обычай столь важный, пустивший корни уже так много лет. Вот почему мы думаем, что никого не надобно принуждать оставлять эту прибавку, сделанную к Cимволу /Filioqe - С.К./; но что надобно поступать с умеренностью и благоразумием, увещевая мало-помалу отказаться от этого богохульства.»[29]

Папство тогда еще колебалось в отношении этого учения; оно отрицает новшество при Льве III; подтверждает его при Николае I; и отвергает, как богохульство, при Иоанне VIII.

Этот последний был сговорчив с Константинополем до тех пор, пока в его распоряжении находился любезно посланный на выручку Риму императорский флот. Когда же опасность миновала, т.е. в 881 г., Иоанн анафематствует Фотия.

После кончины Иоанна VIII Римским епископом был избран Марин, один из легатов Николая в Болгарии и на «соборе» 869-870 гг. Он же принес в Константинополь письма Иоанна VIII, одобрившие Собор 879-880 гг., за исключением предметов, относительно которых его легаты переступили свою власть. Марин не мог принять Собора 879 -880 гг., не осудив сборища 869-870 гг., на котором сам был одним из председателей. Поэтому, будучи в Константинополе, отказался от осуждения себя самого посредством осуждения этого последнего «собора», вследствие чего император Василий задержал его пленником на целый месяц.

По восшествии на Римский престол в 882 г., Марин удовлетворил своему памятозлобию, анафематствовав святителя Фотия. Его папствование продолжалось недолго. Уже в 884 г. Марин был замещен Адрианом III, который также осудил патриарха Константинопольского. Император Василий писал этому папе в довольно жестком тоне. Но его послания были доставлены в Рим только после смерти Адриана III, и переданы уже его преемнику Стефану V в 885 г.

Представляем выдержку из ответа этого последнего императору Василию: «как Бог даровал Вам верховенство в делах мирских (temporelles), подобно этому мы получили от Него чрез св. Петра, князя апостолов, верховенство в делах духовных... Именно нам вверено попечение о стаде; это попечение настолько превосходно, насколько небо возвышается над землею. Выслушайте то, что сказал Господь Петру: ты еси Петр и пр... Итак, заклинаю Ваше Благочестие почтить имя и достоинство князя апостолов, сообразуясь с этими декретами; ибо епископство, во всех церквах земли, ведет свое начало от святого Петра, посредством которого мы наставляем всех верующих, уча их святой и неповрежденной вере».[30]

Архимандрит Владимир комментирует: «Вот папское верховенство и папская непогрешимость по божественному праву, провозглашаемые ясно. Стефан заявляет, что Первый Никейский Собор установил следующее начало: «первый престол не может быть судим никем». Это утверждение достойно учености той эпохи. Как следствие своего учения о епископском характере, Стефан выводит, что Фотий всегда был только мирянином, потому что он не получил своего епископства из Рима».[31]

Что касается самого великого патриарха, профессор Успенский пишет: «Оставаясь на Константинопольской кафедре до 886 г., Фотий не переставал наносить удар за ударом Римской Церкви как за догматические уклонения ее, так и за нововведения в обрядах... В своем сочинении о Святом Духе и в переписке, напр. в письме к архиепископу Аквилеи, он открыто стал обвинять Западную Церковь в еретичестве...»[32]

Император Василий I, Македонянин, умер в сентябре 886 г. Власть перешла к его сыну Льву VI. Тотчас по восшествии на престол он прочел в письме, доставленном папскими легатами для его отца, следующее: «В чем прегрешила святая Римская Церковь, что развращенные люди настроили тебя изощрять против нее свой язык? Не она ли посылала в Константинополь легатов во время твоего царствования; не прилагала ли она особенное попечение о Константинопольском соборе? Спросишь, к кому посылала Римская Церковь легатов? К частному человеку Фотию; ибо если бы был у тебя настоящий патриарх, то наша Церковь чаще бы с ним сносилась. Но, увы! такой знаменитый и богохранимый город не имеет епископа и украшается только царским присутствием. Если бы только не сдерживала нас любовь к тебе и не побуждала сносить нанесенное нашей Церкви оскорбление, то мы бы оказались вынужденными принять против преступного Фотия более суровые меры наказания, чем это допущено нашими предместниками, за его нечестивые и недостойные против нас речи. Марин, при его величайшем благочестии, хотел дословно исполнить и защитить определения святейшего папы Николая, вследствие чего подвергся у вас величайшему порицанию. И поелику он не согласился принять чужое мнение и не захотел признать недействительными соборные акты, то подвергся на 30 дней заключению в темнице».[33]

Настроенный антифотианской партией в Константинополе и папским письмом против патриарха, Лев тотчас по восшествии на престол низложил его без соблюдения даже необходимых в этом случае формальностей. Дело не обсуждалось на соборе. Фотий уступил без борьбы и не пытался оправдываться. По этому поводу Ф.И.Успенский пишет: «...второе падение Фотия было вызвано теми же мотивами, что и первое»[34] - т.е. эфемерной политической потребностью Константинопольского правительства сблизиться с Римом.

После этого царь возвратил прежнее влияние некоторым представителям игнатианской партии. Патриархом же был поставлен теперь 16-летний (!) родной брат императора Стефан. Удаление святителя Фотия от дел сопровождалось возбуждением среди его приверженцев и недовольством. Чтобы дать объяснение резким против патриарха действиям, правительство выдвинуло предлог - политическую измену. Но назначенное следствие, произведенное доместиком Андреем, магистром Стефаном и логофетом дрома Агиополитом, не дало никакого материала для обвинения. Тем не менее, подозреваемый вместе с Фотием архиепископ Евхаитский Феодор Сантаварин был подвергнут телесному наказанию и ослеплению, после чего сослан в заточение, а Фотию определено было жить в предместье Гиерии, что против Константинополя. Профессор Успенский заключает: «Дальнейшая судьба его совершенно неизвестна. Время его смерти, по некоторым догадкам, можно относить к 891 г.».[35]

Великий патриарх не принял воздаяния за свои труды и страдания ради Православия на земле, - напротив, на его долю пришлись до сих пор не прекращающиеся поношения. Тем более блистательный венец уготован ему на Небе!

5.5. Значение литературного наследия патриарха Фотия для судеб вселенского Православия.

Мы уже говорили о том, что святейший Фотий стоял на голову выше своих современников. Это вызывало со стороны многих из них непонимание и, как следствие, - озлобление. Возможно, данный факт послужил дополнительным стимулом для обширного и глубокого литературного творчества святителя. Он должен был облекать свои мысли, далеко не всем близкие и понятные, в совершенную художественную форму, дабы, через почтение к ней, куда более драгоценное содержание было донесено до последующих поколений. Тем более пристального внимания заслуживают труды святителя.

Выше были приведены выдержки из Окружного послания 866-го года. Они поражают как необычайно выразительной, смелой и точной образностью, перед которой весь поэтический авангард начала ХХ века, что называется, отдыхает, так и свежестью мысли, через которую сквозит энергия Горнего мира.

Прекрасную характеристику творческим свершениям патриарха Фотия дает епископ Порфирий Успенский: «Фотий говорит всем душевным силам своих слушателей, воображению цветисто, памяти впечатлительно, сердцу чувствительно, совести просто, правдиво и строго, уму ясно и глубокомысленно. Речь его - речь возвышенная, сильная, звучная, плавная, построена по образцам древних эллинских писателей, и особенно Фукидида и Демосфена, выражения которых заметны в беседах. Многие выражения речи в беседах доказывают, что он был одарен роскошным, блестящим, сильным воображением, творящим диковинные и живописные образы. У него Моисей молитвой и словом пашет облако, как поле, и оттуда подает обильную пищу бедствующим в пустыне; еретики сидят в аду на насесте, как черные вороны; схизматики с медвежьими ушами слушают всякие притчи и внимают всему, кроме истины; грехи суть не что иное, как подтопка, достаточная для возжжения вечного огня. Фотий ваял некоторые свои речи и, подобно искусному художнику, отделывающему тонкие черты статуи тонким резцом, выражал их тонко и замысловато».[36]

Самое обширное произведение патриарха Фотия - «Амфилохия», представляющее собою сборник толкований Св. Писания и адресованное другу святителя митрополиту Кизическому Амфлохию (отсюда и название). Богословию той эпохи исследователями выдвигается отчасти справедливая претензия - в его несамостоятельности. Однако патриарха Фотия обвинять в этом нет совершенно никаких оснований, ибо в этом отношении он не стоял ниже великих древних отцов Церкви.

Профессор Лебедев так характеризует творчество Фотия применительно к «Амфилохии»: «...он очень многое заимствует из древних авторов, и богословская эрудиция патриарха выражается более в самом выборе, чем в самостоятельном творчестве. Если бы этот труд был вполне оригинальный, он говорил бы о блестящем, редком богословском таланте автора, но труд свидетельствует больше о том, что автор его человек в высшей степени начитанный, умеющий выбирать лучшее, целесообразное и заимствованное пополнить и передать красноречиво. Впрочем, напрасно было бы думать об исключительно компиляционном характере сочинения. Дело в том, что для многих и притом важнейших рассуждений, вошедших в «Амфилохию», нельзя указать источника, откуда мог бы заимствовать их Фотий, да притом между ними много таких, которые носят ясную печать особенностей IX века...

О методе толкования, который усваивает себе Фотий в этом и других экзегетических трудах меньшего значения, нужно сказать следующее: по методу толкования он не принадлежит ни к аллегористам в духе древней александрийской школы, ни к буквалистам в духе антиохийской школы: он держится золотой середины. Против крайних аллегористов Фотий восставал. Он находил, что такой аллегоризм извращает и уничтожает историческое содержание библейских изречений и часто доходит до пустых фантастических образов».[37]

В знаменитом «Номоканоне» патриарх Фотий предстает как выдающийся правовед своего времени, знаток церковных канонов и государственных узаконений. Святитель свел их воедино, тем самым засвидетельствовав: церковно-государственная симфония уже явилась историческим фактом, вопреки всяким частным злоупотреблениям, лучшим свидетелем которых, впрочем, являлся сам патриарх. Качество труда святителя было доказано практикой, потому что со временем «Номоканон» Фотия вытеснил из употребления все другие прежние сборники того же рода. Указанные злоупотребления (а Фотий работал над «Номоканоном» во время своего второго патриаршества) не разрушили его убежденности в жизнеспособности церковно-государственной симфонии, в торжестве справедливости над беззаконием. Заметим, что такому тонкому знатоку права было вдвойне дико смотреть на юридическое новаторство полуграмотных римских понтификов.

Святитель Фотий составил блестящие богословские полемические сочинения против павликиан, против Латинской и Армянской церквей. На особом месте следует поставить богословский трактат «О тайноводстве Духа Святого», составленный уже после Собора 879-880 гг. и направленный против искаженного на Западе Никео-Цареградского Символа веры. Здесь Божий святитель, как бы играючи, неопровержимой силой логических доказательств, кладет папистов на лопатки. За более, чем тысячелетие, они не смогли выдвинуть ни одного нового, не опровергнутого здесь Фотием, довода в пользу своей теории.

Лишь после логических доказательств, с тем, чтобы ересь не смогла даже поднять голову, святой Фотий приводит в пользу православного учения мнения столпов западного богословия - святителей Амвросия Медиоланского, Августина Иппонского; блаженного Иеронима; присовокупляет сюда деяния IV и V Вселенских Соборов, которые анафематствовали противников Никео-Цареградского символа и которые были признаны Римскими святителями Львом Великим и Вигилием; наконец, патриарх Фотий приводит в пользу православного исповедания слова папы Григория Великого.

Данный трактат святителя Фотия был впервые опубликован в России в 1866 г. в журнале «Духовная беседа» в переводе с греческого профессора Е.И.Ловягина. Считаем нужным привести здесь часть комментария первых издателей: «Это - громоносное обличение, едва лишь возникавшего тогда в Римской церкви, лжедогмата, выражающегося в слове Filioqe. Это творение замечательно не только в полемическом отношении, как арсенал непобедимого оружия против папистов, но и в учено-богословском и литературном, как произведение высокого ума, могучего духа. Не потому ли оно так долго и оставалось сокрытым в архивах Западной Европы? Не потому ли и новейший издатель его (папист) нашел неудобным перевесть его на латинский язык, чтобы не поколебать веру в латинский догмат в среде своих единомышленников?»[38]

Дабы читатели почувствовали силу логики патриарха, приведем часть 46-го стиха трактата, который начинается обращением к папистам: «...вам надлежит, хотя и поздно, восчувствовать свое нечестие и вместо многолживого суеверия принять мысль кафолической и апостольской Церкви, в чистоте усвоить себе благочестие и научиться веровать всем умом и несомневающеюся душею, что каждое из лиц единосущной и безначальной Троицы неизреченным образом соединяются по естеству в нераздельную общность, а по отношению к Ипостаси сохраняют несообщимое друг другу свойство особенностей: ибо это различие не допускает у них произойти слиянию. Нет; но как сообщность по естеству не принимает никакого разделения или различения: так и те свойства, которыми отличается каждая из трех (Ипостасей), отнюдь не смешиваются никаким смешением. Как Сын рождается от Отца и пребывает неизменным, сохраняя в Себе достоинство Сыновства; так и Всесвятый Дух исходит от Отца и пребывает неизменным, сохраняя в Себе исхождение; и как Дух, происходя от безвиновного Отца, не совершает рождения или извождения другого и не видоизменяет Своего исхождения какою-либо переменою; так точно и Сын, рождаясь от безвиновного Отца, не может производить кого-либо одноестественного - ни посредством рождения, ни посредством исхождения - и привнесением другого отношения искажать преимущество Сыновства».[39]

В 80-м стихе трактата свт. Фотий приводит убийственные для папистов слова IV Вселенского Собора, утвержденные, среди прочих иерархов, папой Львом Великим: «Это говорит Собор многогласным и от Духа движимым языком... во главе которого был Лев, имевший царственные и ум, и слова, - что определил? «Иной веры да не будет позволено никому произносить или писать, или слагать, или мыслить, или преподавать другим; а которые дерзнут слагать иную веру, или представлять, или преподавать, или предлагать иной символ желающим обратиться к познанию истины или от язычества, или от иудейства, или от какой бы то ни было ереси, таковые, если они епископы или принадлежат к клиру, да будут чужды, епископы - епископства и клирики - клира; если же монашествующие, или миряне, да будут преданы анафеме» (Собор Халкидонский, деян. 5)».[40]

В 81-м стихе трактата со свойственной великому Фотию энергией звучит грозное обличение: «Посмотрите вы, слепые, и послушайте вы, глухие, сидящие и объемлемые мраком еретического Запада; обратите взоры к присноблистательному свету Церкви и посмотрите на доблестного Льва, или лучше, внемлите трубе Духа, которая чрез него трубит против вас, и трепещите...»[41] Об этом сочинении сказано достаточно.

Дабы не являлся перед нами великий Фотий лишь как богослов, способный абстрактно мыслить, приведем его, исполненные пастырской ревности, огненные слова, властно пробивающие коросту греха его сограждан из «Беседы первой на нашествие Россов»: «Как же мне тронуть сердца ваши, уже пламенеющие? Сильнее ли укорять (вас), теперь сетующих, или без укоризн предоставить вас тамошнему наказанию...? Мы внушали, угрожали, говоря о Боге: Бог наш ревнитель, долготерпелив, но когда разгневается, то кто устоит (Наум. 1, 2-3. 6.)... Посему излилась на нас ярость Его, и восстал Он на грехи наши, и обратил против нас лице Свое (Иез. 15, 7). Горе мне, что пресельническая жизнь моя продолжилась (Пс. 119, 5), и хотя она непродолжительна, но, скажу с псалмопевцем Давидом, слишком продолжилась, от того, что увещания мои не были услышаны, что я вижу, как туча варваров увлажняет кровию засохший от грехов город наш. Горе мне, что я дожил до этих несчастий, что мы сделались посмешищем у соседей наших...»[42]

А сколько святого пастырского дерзновения в следующих словах из той же беседы! «...остановите ваши слезы, перестаньте плакать; будьте бодрыми стражами; с дерзновением говорю вам: я ручаюсь за ваше спасение; говорю это, полагаясь на ваши обеты, а не на свои дела, - на ваши уверения, а не на свои слова. Я ручаюсь за ваше спасение, если вы сами твердо сохраните свои обещания; я - за отвращение бедствий, если вы - за твердое исправление; я - за удаление врагов, если вы - за удаление от страстей; или лучше, не я поручитель за это, но и за меня и за вас, если вы будете неуклонными исполнителями ваших обещаний, вы сами будете порукою, сами окажетесь ходатаями. И Господь человеколюбивый и сожалеющий о бедствиях человеческих (Иоил. 2, 13), скажет вам: вот, изглажу беззакония твои как туман, и грехи твои как облако; обратись ко Мне, и избавлю тебя (Ис. 44,22); и еще: обратитесь ко Мне, и Я обращусь к вам (Зах. 1, 8); и еще: иногда Я скажу о каком-либо народе и царстве, что сокрушу и погублю его, но если народ этот обратится от злых дел, то и Я отлагаю все зло, которое помыслил сделать ему (Иер. 18, 7-8).»[43]

Заметим: сказанное здесь святителем - не только слова. Проповедуя, подобно древним пророкам, покаяние и молясь об избавлении народа Божия, святитель Фотий совершил и знаменательное действие (о чем читаем в «Беседе второй на нашествие Россов»): взяв во Влахернском храме ризу Богоматери, он обошел с нею Крестным ходом по стенам Константинополя, молясь не только о покаянии Греков, но и об обращении Россов, после чего омочил святыню в водах залива. Вскоре поднялась буря, разметавшая русские корабли. Россы же вняли божественному знамению, и многие приняли святое Крещение.

Это нашествие не было рядовым, ибо Россы имели твердое намерение и достаточные к тому силы, как говорится, взять город на копьё. Вот как святитель рисует ужасы того нашествия: «Можно было видеть, как младенцы, отторгаемые от сосцов, лишаемы были молока и самой жизни и готовым гробом для них были, - увы! - те скалы, о которые они были разбиваемы, а матери жалостно рыдали и были закалаемы вместе с разрываемыми и трепещущими перед смертию младенцами... Эта свирепость простиралась не только на человеческий род, но жестоко умерщвляла и всех бессловесных животных: волов и лошадей, птиц и прочих, какие только попадались; лежал вол и около него человек, дитя и лошадь получали общую могилу, женщины и птицы обагряли кровию друг друга. Всё было наполнено мертвыми телами; в реках вода превращалась в кровь; источники и водоемы одни нельзя было распознать от того, что вместилища их были завалены мертвыми телами, от других оставались совершенно неясные следы прежнего вида, потому что брошенное в них наполняло остальные их части; мертвые тела загноили нивы, стеснили дороги; рощи одичали и сделались непроходимыми более от этих (трупов)... Таких страданий было исполнено это разрушение; так зараза этой войны, несомая на крыльях грехов (наших), пролетала всюду, погубляя всё встречавшееся!»[44]

Далее патриарх свидетельствует, что Царственный град был спасен от неминуемой гибели единственно милостью Царицы Небесной: «Ее одеяние для отражения осаждающих и ограждения осаждаемых носил со мною весь город и усердно мы возносили моления и совершали литии... Поистине эта пречистая риза есть одеяние Матери Божией; она кругом обтекала стены, и неприятели необъяснимым образом показывали тыл; она ограждала город, и ограда неприятелей разрушалась как бы по данному знаку; она облекала его, и неприятели обнажались от той надежды, которою окрылялись. Ибо как только эта девственная риза была обнесена по стене, варвары принялись снимать осаду города, а мы избавились от ожидаемого плена и сподобились неожиданного спасения».[45]

После этих слов святитель подробно говорит о духовных плодах, какие принесло гражданам Константинополя покаяние: «Можно было видеть гордецов смиренными и сластолюбцев постящимися; у тех, которые проводили жизнь в смехотворстве и забавах, ланиты орошались потоками слез; а те, которые предавались сласти любостяжания, делились с бедными, презрев недуг сребролюбия; кратко сказать: (все), усматривая собственные слабости, с великим тщанием воздерживались от них и исправлялись, и каждый из проводивших жизнь в беспечности и рассеянности, руками и ногами и всеми силами обещался быть примером добродетели...»[46]

Напомним: эта беседа была произнесена прежде написания святителем Фотием знаменитого Окружного послания. В таком случае, победу Греков над Россами под духовным руководством Фотия можно воспринимать как предзнаменование и даже обязательность победы над еретиками. Случай с Россами показал духовную мощь Фотия, равно как и то, что он действует не по пристрастию, а по божественному вдохновению.

В цитируемой нами беседе имеется место, которое, пожалуй, можно воспринимать как пророчество будущей слабости Греков перед еретическим Западом: «Народ Божий бывает силен и торжествует над врагами содействием Божиим, а прочие народы, у которых понятие о Божестве погрешительно, не своими собственными добродетелями, а нашими худыми делами возрастают в силе, или укрепляются и величаются над нами; ибо они посылаются на нас, как бичи, а наши грехи бывают веществом этих бичей, и господство над нами предоставляется им настолько, насколько мы боремся со своими страстями насколько склонностию и стремлением ко злу оставляем тот порядок, в который поставил нас спасительный и божественный закон».[47]

Последние слова дают нам понять, кроме прочего, источник спокойствия святителя Фотия во время гонений против него: торжество еретиков было попущено ради грехов Ромэев. Они были для патриарха совершенно очевидны, поэтому он терпел клевету и поношения с благодушием. Ведь его озлобленность (если бы он вдруг предался такому греху) только приумножила бы общий грех Ромэев, а следовательно, сделала бы их еще слабее перед еретическим натиском. Действительно, мужественным своим страданием патриарх достиг куда большего, чем какими бы то ни было другими действиями. Посему можем утверждать: его страдание имело черты божественности, и отсюда явилось особенно плодоносным. В подтверждение этих слов здесь же святитель говорит: «Невозможно, совершенно невозможно иметь силы для господства над внешними врагами тому, кто связан врагами внутренними, раболепствует и предался страстям. Таким образом, если мы хотим победить первых, то наперед постараемся преодолеть внутренних неприятелей, прекратим их мятеж и восстание. Пусть ум управляет страстями, и тогда мы будем одолевать тех противников, которым попускается извне нападать и уязвлять (нас)».[48]

Об аскетическом настроении, глубокой духовной проницательности святителя Фотия свидетельствует его «Беседа, произнесенная в храме святой Софии в пятницу первой недели Великого поста». Она посвящена воздержанию языка, наисложнейшей теме, ибо апостол Иаков говорит: «Кто не согрешает в слове, тот человек совершенный, могущий обуздать и все тело» (Иак. 3, 2). Фотий раскрыл эту тему блестящим образом, лучше эту беседу прочитать, чем пытаться пересказать.

В «Беседе в неделю Ваий» даны очень тонкие психологические наблюдения, и что весьма важно, они не абстрактны, но привязаны как к празднуемому событию, так и к современной святителю жизни. Приведем в качестве примера одну сентенцию: «где противодействует /Богу/ воля, там и мысль становится добычею господствующей страсти, и свобода ума, подвергшись порабощению, уже не ведет к правильному усвоению истины».[49]

Замечание очень важное, дающее понять одну из причин упорства в неправомыслии. Ожесточение воли способно сделать человека нечувствительным к восприятию истины. Именно к этому были склонны паписты и по своему неразумию добровольно подчинявшиеся им Греки.

Но конечно, не только они. В этой беседе святитель Фотий обличает то же зло в Иудеях со всем блеском своего красноречия: «Скажи же мне, иудей, почему ты пророков хвалишь, а Того, о Коем они предсказывали, порицаешь? Как ты прилежишь Писанию и в то же время отклоняешь свой ум от сего Писания? Почему ты собираешь листья закона, а зрелый плод законоположения оставляешь снимать другим? Зачем ты напрасно отыскиваешь руду Писания, а то, что скрывается в ней, именно - золото, не выкапываешь и не хранишь как сокровище? Тогда как другие, тщательно собравши цветы с лугов законных и великолепно украсив себя роскошным венком, ликуют вокруг чертога церковного и благоухают благочестием благодати: ты всецело сосредоточил свой взор на листьях цветочных растений, нисколько не смущаясь суровостью вида и не обращая своего внимания на цветы. Ты, к несчастью, высоко ценишь самые раковины с жемчугом, в коих он находится, а люди Христовы, искусно вскрывши их, действительно извлекают оттуда блистающий свет истины. Ты долго и упорно сидел возле брачного чертога, но не принял жениха, когда он явился, и предался любви блудной».[50]

Святитель Фотий имел сколько возвышенное, столько же и глубокое понятие о Церкви. И отсюда - его ревность о чистоте православного вероучения, отсюда - некоторая жесткость в обличении неправо мыслящих. Своего рода поэму, посвященную Церкви, являет нам «Беседа, говоренная с амвона Великой церкви, в Великую субботу, в присутствии христолюбивого царя, когда открыт был живописный образ Богоматери». Посвятив исполненные благоговения, богословской и психологической глубины, похвалы вновь написанной иконе, патриарх переходит к обличению: «Иконоборство есть озорничество ничем не меньшее дерзости иудеев. А почитание икон есть блистательное проявление ума боговдохновенного и той любви к Господу, которая усовершала тайноводственный лик апостолов, окрыляла страстотерпцев во время их шествия к победным венцам, а пророкам, этим языкам Бога, которые знали и верно прорицали людям будущее, доставляла неувядаемую славу».[51]

Пророки названы «языками Бога» - сколь прекрасно это подобие! Те, что отвечали за связь Бога с человечеством, соединились с Божеством настолько тесно! Стали продолжением в вещественном мире повелений и действий невещественных! То же назначение у святых икон: это откровение в красках; это божественное действие, направляемое через облагороженное вещество в мир вещества еще необлагороженного; это связь дольних существ с Горним миром.

Святитель Фотий говорит далее о Церкви как невесте Христовой, прежнее благообразие которой было нарушено «бешенством» иконоборцев. Последние нанесли Церкви «глубокие раны, какими изрыто было всё лицо ее». Знаменательно, что Софийский собор назван в этой беседе «оком вселенной». Когда были изглажены в нем священные изображения, «Православие казалось угрюмым». Далее, похваляя убранство храма, святитель похваляет одновременно Кафолическую Церковь следующими изысканными словами, как бы умащает ее ароматами: «А теперь невеста Христова, не имея этой угрюмости, и благопристойно украсившись всеми убранствами своими, и нося всё богатое приданое свое, радостная, весёлая, весело слышит громкий голос жениха своего, говорящего: «вся хороша ближняя моя, и недостатка нет в ней» (Песн. 4, 7). Хороша ближняя моя! Она живописью расцветила истины правой веры... От поражений укрылась, от язв исцелилась, прах отрясла, ругателей низринула в тартар, певцов превознесла до неба... Раны ее зажили; старинное убранство ее всё на ней, как на невесте. «Увидели ее девы, и ублажают ее царицы и восхваляют: кто она, проницающая как утро? Прекрасная как луна, и превосходная, как солнце» (Песн. 6, 8-9)»[52].

В приведенной выше речи намеренно размыта грань между описанием вещественного храма (Св. Софии) и невещественной, преисполненной тайны, красотой Кафолической Церкви. Облагороженное человеческим искусством вещество помогает пониманию небесных истин. Поэтому святитель продолжает: «Возведи окрест очи твои, и посмотри на собранных чад твоих. Вот все сыны твои и дочери твои пришли к тебе издалека и принесли тебе (Ис. 60, 4), не золото, не ливан, не дорогие камни, не эти произведения земли, обогащающие святилище по человеческому закону, но чистейшую паче всякого золота и драгоценнейшую паче всех камней, отеческую, неповрежденную веру. Радуйся и веселись от всего сердца твоего. Ибо вот идет Господь, и водворится у тебя» (Соф. 3, 15).»[53]

Мы привели довольно пространные цитаты, дабы наш несколько смелый вывод не звучал голословно. Он заключается в следующем: патриарх Фотий имел ярко выраженное эстетическое отношение к тайне Кафолической Церкви. Кто-нибудь спросит: как можно испытывать эстетическое наслаждение от созерцания тайны? Не возбуждает ли всякая тайна в человеке пытливости? Что касается обычного человека, пожалуй, так. Но Фотий имел возвышенную целомудренную душу, поэтому мог бесстрастно наслаждаться созерцанием тайн.

Мы произносим эти вещи не ради красного словца, потому что они имеют прямое отношение к нашему предмету. Если Фотий видел Кафолическую Церковь не только как иерарх, но и как художник, он не мог не почувствовать отторжения от дикого западного богословия, от варварских посягательств на прекрасный и совершенный храм, в котором, в случае его искажения, не станет пребывать светлость Божества по причине несродности Божества и безобразия. Его реакция на посягательства понтификов отчасти той же природы, какую испытывали в V веке просвещенные Римляне при виде неистовых выходок Вандалов. Разница в том, что Фотий не только оценивал преступные поползновения варваров, но и всеми своими силами им противостоял.

---

[1] Успенский Ф.И. Ук. соч. - Т. 3. - С. 213-214.

[2] Успенский Ф.И. Ук. соч. - Т. 3. - С. 215.

[3] Владимир (Гетте), архим. Ук. соч. - С. 207.

[4] См.: Лебедев А.П. Константинопольский собор 879-880 гг. // Лебедев А.П. История разделения церквей. - С. 203.

[5] Там же. - С. 204.

[6] Там же.

[7] Цит. по: Владимир (Гетте), архим. Ук. соч. - С. 208.

[8] Там же.

[9] Там же.

[10] Цит. по: Лебедев А.П. Константинопольский собор 879-880 гг. // Лебедев А.П. История разделения церквей. - С. 209.

[11] Цит. по: Владимир (Гетте), архим. Ук. соч. - С. 208.

[12] Цит. по: Лебедев А.П. Константинопольский собор 879-880 гг. // Лебедев А.П. История разделения церквей. - С. 227.

[13] См.: Лебедев А.П. Константинопольский собор 879-880 гг. // Лебедев А.П. История разделения церквей. - С. 236-238.

[14] См.: Лебедев А.П. Константинопольский собор 879-880 гг. // Лебедев А.П. История разделения церквей. - С. 238.

[15] Там же.

[16] Там же. С. 239.

[17] Цит. по: Лебедев А.П. Константинопольский собор 879-880 гг. // Лебедев А.П. История разделения церквей. - С. 239-240.

[18]. Там же. - С. 240.

[19] Цит. по: Лебедев А.П. Константинопольский собор 879-880 гг. // Лебедев А.П. История разделения церквей. - С.242.

[20] Там же. - С. 247.

[21] Там же. - С. 250.

[22] Цит. по: Лебедев А.П. Константинопольский собор 879-880 гг. // Лебедев А.П. История разделения церквей. - С. 250-251.

[23] Там же. - С. 253.

[24] Владимир (Гетте), архим. Ук. соч. - С. 210.

[25] Там же. - С. 210.

[26] Василий (Кривошеин), архиеп. Символические тексты в Православной Церкви. / Сайт журнала «Православная беседа». - Библиотека. - http://pravbeseda.ru/library/index.php?page=book&id=461 22.05.2013.

[27] Владимир (Гетте), архим. Ук. соч. - С. 211.

[28] Владимир (Гетте), архим. Ук. соч. - С. 211.

[29] Цит. по: Владимир (Гетте), архим. Ук. соч. - С. 219.

[30] Цит. по: Владимир (Гетте), архим. Ук. соч. - С. 221.

[31] Владимир (Гетте), архим. Ук. соч. - С. 221.

[32] Успенский Ф.И. Ук. соч. - Т. 3. - С. 224.

[33] Цит. по: Успенский Ф.И. Ук. соч. - Т. 3. - С. 240.

[34] Там же. - С. 237.

[35] Успенский Ф.И. Ук. соч. - Т. 3. - С. 245.

[36] Там же. - С. 177.

[37] Там же. - С. 157, 158.

[38] Цит. По: Свт. Фотий, патр. Константинопольский. Слово тайноводственное о Святом Духе. Письма. Беседы. Ярославль: Индиго, 2014. 152 с. - С. 47.

[39] Там же. - С. 19-20.

[40] Там же. - С. 36.

[41] Там же.

[42] Там же. - С. 53.

[43] Там же. - С. 57-58.

[44] Там же. - С. 61-62.

[45] Там же. - С. 64.

[46] Там же. - С. 65.

[47] Там же. - С. 68.

[48] Там же. - С. 69.

[49] Там же. - С. 104.

[50] Там же. - С. 104-105.

[51] Там же. - С. 111.

[52] Там же. - С. 112.

[53] Там же. - С. 113.