I
За последние 20 лет словосочетание «государственная идеология» стало если не ругательным, то уж, по крайней мере, неприличным среди наших либералов. Однако без идеологии не живет ни один социум, поэтому государственная идеология после распада СССР сменилась другой идеологией. Правда, на этот раз - антигосударственной. Государство в либеральной парадигме - весьма относительная ценность: оно служит реализации прав и свобод индивида, а когда права и свободы этого индивида вступают в противоречие с самим существованием государства, то на смену оному приходит гражданское общество.
Гражданское общество - это общество индивидуумов (даже не личностей в традиционном христианском понимании), объединенных глобальными транснациональными организациями и лишенных любой формы идентичности, кроме индивидуальной. Вот как описывается гражданское общество в современной политической философии: «В этом обществе нет границ, нет строго определенных функций, нет сословий, нет каст и классов. Каждый атомарный гражданин следует за своими эгоистическими устремлениями, движимый жаждой комфорта и наслаждений; ограничения же возникают спонтанно только при столкновении с интересами другого гражданина»[i]. Инструментом для создания гражданского общества в либеральной парадигме служит правовое государство, т.е. государство (если это только можно назвать государством в традиционном смысле), которое должно служить соблюдению «естественных прав» индивидуума. Никаких других задач и целей государство ставить перед собой просто не имеет права! Ни о каком сакральном значении власти или философском осмыслении государства (вспомним государство философов у Платона) не может быть и речи! По крайней мере, такой взгляд на государство и политику имели предтечи современного либерализма - философы Нового времени: Н. Макиавелли, Жан Боден, Т. Гоббс, Ф. Бэкон, Дж. Локк. А знаменитый классик либерализма Дж. Стюарт Милль писал о об индивидууме как о человеке, освобожденном от любого содержания, любой сопричастности - «человеке без свойств»: «Сфера жизни индивидуума, которая имеет непосредственное отношение к нему самому, и есть сфера его индивидуальной свободы» («О свободе»)[ii].
Но на этом борцы за свободу остановиться не смогли, машина была запущена и вышла из-под чьего-либо контроля. Либерализм привел человечество к отказу от самого человека - в этом новая антропология постмодерна. Современный французский философ Жан Бодрийар увидел в либеральном индивидууме стремление избавиться от самой идеи бытия, от содержания, превратиться в чистое функционирование без смысла, в бешеное воспроизводство без оригинала, наподобие размножения раковых клеток в организме. Если в классическом либерализме Милля свобода человека, понимаемая им только как «свобода от» («liberty» в противовес «свободе для» - «freedom») - это все же свобода именно человека, то современный либерализм готов освободить человека от самой сущности и подарить обществу постмодерна чистый атом - индивида. «Но последствия такого распада фатальны. Всякая вещь, теряющая свою сущность, подобна человеку, потерявшему свою тень: она погружается в хаос и теряется в нем», - пишет Бодрийар.[iii] В свою очередь православный христианин может сказать, что это есть потеря человеком образа Божьего, а миром своей «логосности» - смысла.
Ты больше не имеешь права говорить, что ты русский или серб, православный или католик, что ты любишь свою родину, гордишься своей семьей, профессией, работой и т.д. Ты - всего лишь индивид: Петя, Вася, Коля - больше никто! Любое иное сравнение форм идентичности будет объявлено нетерпимым, нетолерантным, вообще - фашизмом. Чтобы такое общество сформировалось, нужно разрушить не только само государство (попытки этого мы видели в болотно-сахаровских выступлениях наших оппозиционеров), но и его идеал, неразрывно связанный с православной Традицией и Церковью.
Одним из самых распространенных церковно-политических мифов, который активно внедряется в массовое сознание нашими либералами, является представление о взаимной индифферентности как о нормативном отношении Церкви и государства. Причем эта индифферентность приписывается природе самой Церкви: Церковь выше политики, православный человек может иметь любые политические взгляды, идеальной формы правления не существует и т.д и т.п.... Теория аполитичности Церкви нужна либерализму не для того, чтобы утвердить свободу самой Церкви (как это нередко преподносится), а лишь для того чтобы не допустить возрождения нормативных, с точки зрения традиционного православного общества, церковно-государственных отношений.
А этот норматив есть и выработан на протяжении более чем тысячелетнего имперского периода Церкви. Это - симфония Церкви и Государства, Патриарха и Царя, монархии небесной и монархии земной. Свое законченное словесное выражение симфония властей получила в известной 6-й Новелле св. императора Юстиниана Великого: «Величайшие блага, дарованные людям высшею благостью Божией, суть священство и царство, из которых первое заботится о божественных делах, второе руководит и заботится о человеческих делах, а оба, исходя из одного и того же источника, составляют украшение человеческой жизни»[iv]. И какие бы сегодня политические вкусы и моды ни возобладали, какие бы исторические факты несовершенства в осуществлении этого идеала нам ни предъявляли, как бы ни осмеивала либеральная пропаганда православных монархистов, мы должны ясно свидетельствовать: у Церкви есть свое учение о государстве, в основе которого лежит монархическое миросозерцание.
Именно монархическое, ибо происхождение Священника и Царя (церковной и государственной власти) от единого источника - Бога, что особо подчеркивается в Новелле, анагогически (прообразовательно) возводит земное самодержавие к догматическому учению о монархии Отца как едином ипостасном источнике бытия Сына и Св. Духа. «Бог, по образу Своего небесного единоначалия, устроил на земле царя; по образу Своего вседержительства - царя самодержавного; по образу Своего царства непреходящего, продолжающегося от века и до века, - царя наследственного», - пишет святитель Филарет Московский[v]. А св. Григорий Богослов еще за 1,5 столетия до издания знаменитой Новеллы, обращаясь к царям, говорит о «великом таинстве» монархического служения: «Цари! Уважьте свою порфиру, познайте сколь важно вверенное вам и сколь великое в рассуждении вас совершается таинство. Целый мир под вашей рукой, сдерживаемый небольшим венцом и короткой мантией. Горнее принадлежит Единому Богу, а дольнее - и вам, будьте (скажу смелое слово) богами для своих подданных. Сказано, что «сердце царя в руке Господа» (Притч. 21: 1)» (Слово 36, О себе самом)[vi]. Действительно, смелое слово, опровергающее современную тенденцию либеральной теологии видеть в обожествлении царской власти исключительно язычество и дань историческому контексту. Святые Отцы, как и византийские императоры, видели в христианской империи «ойкумене», единое общество спасаемых, в котором нет разделения на светское и духовное, на гражданские и церковные законы. Это стало характерным признаком десакрализации сознания лишь в Новое время. Для Византии было свойственно представление о том, что вся империя находится под властью Христа - Царя и Первосвященника, потому императорское и патриаршее служения воспринималось одинаково божественными. Потому и св. император Константин Великий, будучи еще даже некрещеным, созывал Вселенский собор и именовал себя «епископом внешних дел Церкви», и это не вызывало протестов со стороны архиереев. Потому и известное послание патриарха Антония в Москву в 1393 г., где он писал, что «невозможно христианам иметь Церковь и не иметь императора»[vii], не вызвало возмущения великого князя Московского Василия I - правителя уже почти суверенного государства.
Православный христианин не может исключить из своего целостного мировоззрения этот имперский идеал симфонии властей, и степень приближения к нему или отдаления от него современного Российского государства не может оставить верующего человека равнодушным. Нам скажут: этот идеал никогда не достигался! - Правильно, как и всякий идеал. Господь дал нам заповедь - «будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный» (Мф. 5: 48) - которую мы никогда не сможем исполнить, но она дает нам правильный вектор и истинный критерий духовного совершенствования. На этот основополагающий принцип духовной жизни у либерального богословия еще рука не поднялась, пока не поднялась... Но разрушение православного мировоззрения ведется с разных направлений. Одно из таких направлений - релятивизм монархического идеала. Цель проста: навязать христианину либерально-индивидуалистические ценности постмодерна. Такой христианин удобен для гражданского общества, где, как надеются его «пророки», исчезнут любые конфликты и мир потонет во всеобщем уважении и любви ко всему и всем. Действительно, где нет нравственного идеала, там нет конфликта между теми, кто его принимает и теми, кто его отвергает. Как же соотносятся православная монархия и нравственный идеал? Ответ будет прост и ясен - напрямую, но попробуем доказать это соотношение «от противного»: посмотрим, что же так неприемлемо в самой монархической идеи для наших либералов.
Стоит, правда, оговориться, о специфике такой полемики. Спорить с либералом о монархической идее - все равно, что спорить с материалистом об идее вообще. Материалист признает первичность материи над идеей, либерал - главенство исторического прогресса над идеалом в истории. Прогресс вообще исключает наличие идеала в истории, ибо «завтра будет лучше, чем вчера», как пелось в известном советском шлягере. Поэтому при таком дискурсе принципы демократии, толерантности, всеобщего равенства и т.п. лучше, чем монархический принцип - просто прогрессивнее... Правда, ежегодное празднование Рождества Христова - Боговоплощения - опровергает саму идею прогресса: Спаситель был бы не нужен, если бы «прогрессивное» человечество стремительно ни скатывалось в пропасть греха и смерти. Нынешним либералам Он, действительно, не нужен, поэтому они историческими грехами христиан пытаются очернить все христианство, а примерами плохих монархов дискредитировать саму монархию. Не будем устраивать «суд истории» над самими либералами, которым не мешало бы напомнить, что, например, Гитлер пришел к власти вполне демократическим путем, и Запад приветствовал фашизм в 30-х гг. прошлого века. Однако как писал Л.А.Тихомиров, оценивая формы государственного устройства, «для сознательного действия мы должны знать не одну историческую практику, но самый идеал данного принципа»[viii]. В связи с этим либерализм стремиться ниспровергнуть сам идеал.
II
Во-первых, либеральная мысль уже несколько сотен лет отождествляет монархию и абсолютизм[ix], из-за чего и не может дать хоть сколько-нибудь адекватное определение монархии. Достаточно открыть любой школьный учебник истории (школьные учебники воспроизводят либеральную матрицу гораздо более выпукло, чем научные монографии), чтобы увидеть знак равенства между европейским абсолютизмом и русским самодержавием. Однако, например, Тихомиров, считая абсолютизм не формой правления, а его характером, определяет абсолютную власть как власть, ни от чего, кроме самой себя, не зависящей. - В этом смысле абсолютная монархия и демократия равны, потому что источником своей власти они полагают народную волю, ничем, кроме самой себя, не обусловленную, т.е. абсолютную.[x] И, действительно, чем по своему происхождению отличается власть всего народа (демократия) от власти одного из народа (абсолютизм или диктатура)?
С Нового времени и благодаря французской Декларации прав человека и гражданина (1789 г.) в современной политологии утвердилась либеральная идея Джона Локка о разделении властей - законодательной, судебной и исполнительной. При такой схеме монархия представляется как сумма этих властей, сосредоточенных у одного лица. Но русская дореволюционная юридическая мысль знала четвертый вид власти - власть Верховную - этим и отличается истинная монархия от монархии абсолютистской и от республики.[xi] Эту власть Л.А. Тихомиров назвал «властью нравственного идеала», ибо только она имеет своим источником не народную, а Божественную волю. Верховную власть, как пишет известный дореволюционный правовед Н.А. Захаров, нужно понимать как «власть непосредственного волеизъявления, установленную в общих своих чертах в Основных Законах и неограниченную в этой сфере применения или вовсе не упоминаемую, но могущую проявить себя в экстраординарную минуту жизни государства»[xii]. Незаслуженно забытый русский публицист и общественный деятель М.О. Меньшиков говорил, что Верховная власть Государя есть власть, предназначенная для окончательных и верховных решений, в этом смысле «Государь имеет власть и долг изменить конституцию, им данную, раз она плоха»[xiii]. Проф. В.Д. Катков характеризует Верховную власть как власть личной и неограниченной ответственности перед Богом: «Нет в мире власти, кроме Престола Божия, которая могла бы привлечь Верховную Власть русского Императора к отчету и ответственности за Его деяния по управлению страной»[xiv].
Святитель Филарет Московский называет царя «верховным государственным деятелем, возбудителем и одушевителем» писанного закона, благодаря царю «закон, мертвый в книге, оживает в деяниях». Далее святитель пишет: «Благо народу и государству, в котором стоит Царь, свободно ограничивающий свое самодержавие волей Царя Небесного!»[xv] Только в таком контексте и становятся понятны слова ап. Павла «нет власти не от Бога» (Рим. 13: 1) - речь идет не о лояльности к любым властям, а об истинном источнике власти, как на небе, так и на земле. Власть, полагающая в себе самой основание, вообще не является властью в библейском понимании. Почему мы, как православные христиане, не можем принять за норму «идеал» либерально-демократической власти? - Потому, что, «истекая из человеческих сфер - идеал не был бы абсолютен; истекая не из личного источника - он не мог бы быть нравственным»[xvi].
Монархия формирует то духовно-нравственное правосознание, о котором писал еще Иван Ильин и которого так не достает нашим либеральным правозащитникам. Ильин разделял понятия «естественного права» и «положительного права». О первом он писал: «Правовые нормы, стоящие в согласии с моралью и справедливостью, называются естественным правом (т.е. правом, соответствующим самому «естеству» человека как духовно-нравственного существа)»[xvii]. Положительное право, по Ильину, то, которое выражено в государственных законах, должно исходить из права естественного, оно же в свою очередь базируется на здоровом правосознании. Здоровое правосознание основано на христианском идеале служения Церкви, народу и государству (властям). Об этом органическом единении, которое остается идеалом традиционного общества, И.Ильин рассуждал так: «Именно с этим была связана та, выношенная средними веками, уверенность, согласно которой государство имеет религиозную задачу - служить своею властью Божьему делу на земле. Эту религиозную задачу церковь то указывала светской власти, то пыталась взять в свои руки, а государство понимало религиозно свою высшую цель даже тогда, когда оно отказывалось от повиновения церкви. В те времена человек, делая государственное дело, старался поднять свой взор к Высшему, к Богу, и делал, как мог, религиозно осмысленное дело... Христианство своим религиозным светом осмысливало и облагораживало дело права и государства, и в то же время оно утверждало в человеческой душе такие благодатные силы (любовь и совесть), которые вдохновляли человеческое правосознание и придавали ему некую неразложимую абсолютную опору»[xviii].
Размышляя над кризисом правосознания в революционное время (а в наше время он лишь усугубился), Ильин приход к интересному выводу. Чтобы страсть удовлетворения своих индивидуальных интересов не превалировала над идеей общего служения Правде Божией и долга перед своей страной, необходимо живое олицетворение правосознания. Такое олицетворение в полной мере возможно лишь при монархическом правосознании, и И. Ильин вводит такое понятие как «художественно-религиозное олицетворение», которое понимается им как символическое (художественное) отождествление подданных с монархом и монарха с народом.[xix] «Облик Государя не унижает подданных, а возвышает и воспитывает их к царственному пониманию государства и его задач», или «Монархия держится любовью подданных к монарху и любовью государя к своим подданным»[xx].
Именно такой идеал монархии немного позднее современник Ильина - Иван Солоневич - назовет «народной монархией». Воплощением ее он видел Московскую Русь; падением - петровские реформы и весь XVII в., подготовившие революцию 1917 г., как считал Солоневич; коротким периодом реставрации - век XIX - именно в это время либеральная дворянская интеллигенция будет всеми силами расшатывать царский престол.[xxi] Народное стремление к русскому самодержавию Солоневич показывал на примере сопротивления «тяглового сословия» любым попыткам ограничить или свергнуть монархию со стороны боярско-дворянской элиты. Именно русский народ отверг Семибоярщину в Смутное время и избрал царя, именно русский народ увидел в восстании декабристов попытки вернуть себе былые «вольности дворянские», которые зиждились на крови дворцовых переворотов вплоть до Александра I, именно русский мужик заклеймил «народовольцев» не борцами за свободу, а «цареубийцами». Но либеральная интеллигенция постепенно вытравливала из народа идеал царя, а вместе с ним здоровое правосознание. Занимается она этим и сейчас.
Ни в 1905, ни в 1917 году, ни сейчас нашим либералам не нужна власть нравственного идеала, не нужно его олицетворение. Их уровень правосознания Ильин охарактеризовал как правосознание черни: «Чернь отличается корыстной волей и убогим правосознанием, а в революционные эпохи сверх того и политической притязательностью»[xxii]. Разве не про нашу «болотную элиту» эти слова? Вместо нравственного правосознания она навязывает всей России идеологию прав человека - постмодернистскую идеологию, которая окончательно стерла все границы между добром и злом. Сам Запад уже смеется и ужасается абсурду этой либеральной идеологии. ««Право на жизнь» заставляет трепетать все набожные души до того момента, пока из него не выводят логически право на смерть, после чего абсурдность становится очевидной. Потому что смерть, как и жизнь, есть судьба, но отнюдь не право».[xxiii] А права гомосексуалистов разве не являются издевкой над самим понятием права? «Право на грех» может признаваться государством только тогда, когда отсутствует личная ответственность за это перед Богом. В либерализме это невозможно.
Но монархическое правосознание всегда утверждало, что только личность монарха (а не народного избранника, чья ответственность этим же народом и ограничена) может быть нравственно ответственна перед Богом за народ и за государство. «Верю, что мне, как рабу, предстоит Суд не только за свои грехи, вольные и невольные, но и за грехи моих подданных, совершенные из-за моей неосмотрительности»[xxiv], - писал царь Иван Грозный либералу-изменнику князю Курбскому, предательство которого снискало ему славу первого «диссидента» среди нашей интеллигенции. И каяться русские самодержцы умели по-настоящему, не в пример сегодняшним media-властителям, вроде Сванидзе или Соловьева, вечно извиняющимся перед Западом за «имперские грехи» русского народа. С истинным смирением Грозный царь признает: «Ибо если и многочисленнее песка морского беззакония мои, все же надеюсь на милость благоутробия Божьего - может Господь в море Своей милости потопить беззакония мои»; и совсем без позёрства восхваляет милосердие Божие (военные успехи 1577 г. в Ливонской войне) к себе - «грешнику, блуднику и мучителю».[xxv] А кто-нибудь из наших либеральных идеологов покаялся публично за беззакония 90-х годов? Воспринял ли, например, Ельцин развал государства в 1991 г. как свой личный грех? Царь каялся за опричнину, а почему Чубайс за криминальную приватизацию - нет? Все эти вопросы, абсурдные и гротескные, еще раз убеждают нас в несопоставимости власти нравственного идеала - самодержавия и власти безнравственного произвола - либеральной демократии.
Диакон Илья Маслов, преподаватель факультета теологии Современного института управления
(Продолжение следует)
[i] Дугин А.Г. Философия политики. М., 2004. С. 286
[ii] Цит. по: Там же. С. 291
[iii] Бодрийар Ж. Прозрачность зла. М., 2009. С. 12. Философ в качестве одного из примеров «функции без смысла» приводит телевидение, совершенно безразличное сегодня к тем образам, которые появляются на экране, при этом Бодрийар иронически замечает, что ТV «преспокойно продолжало бы существовать, если бы человечество вообще исчезло».
[iv] Цит. по: Цыпин Владислав, прот. Каноническое право. М., 2009. С. 773
[v] Филарет (Дроздов), святитель. Государственное учение. Джорданвилль, 1997. С. 8
[vi] Григорий Богослов, святитель. Собрание творений. Т.1. Минск-М., 2000. С. 616
[vii] Цит. по: Мейендорф Иоанн, прот. Рим-Константинополь-Москва. Исторические и богословские исследования. М., 2005. С. 186
[viii] Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. СПб., 1992. С 93
[ix] Монархию конституционную мы не рассматриваем, ибо это есть еще большее извращение монархической идеи, чем даже абсолютизм.
[x] Тихомиров Л.А. Указ. соч. С. 98-99
[xi] Захаров Н.А. Система русской государственной власти. М., 2002. С. 303-319
[xii] Там же. С. 280
[xiii] Меньшиков М.О. Третья культура // Нация и империя в русской мысли начала XX в. Сборник статей. М., 2004. С. 39
[xiv] Катков В.Д. О власти русского Императора и ее недругах // Цит. по: Смолин М.Б. Русский путь в будущее. М., 2007. С. 128
[xv] Филарет (Дроздов), святитель. Указ. соч. С. 11
[xvi] Тихомиров Л.А. Указ. соч. С. 95
[xvii] Ильин И.А. О сущности правосознания. Собр. соч. В 10 т. Т.4. М., 1994. С. 237
[xviii] Он же. Путь духовного обновления // Ильин И.А. Путь к очевидности. М., 1993. С. 249
[xix] Зернов И.Н. Иван Ильин. Монархия и будущее России. М., 2007. С. 48-62
[xx] Ильин И.А. О монархии и республике. Собр. соч. В 10 т. Т. 4. М., 1994. С. 517
[xxi] Солоневич. И.Л. Народная монархия. М., 2003. 608 с.
[xxii] Ильин И.А. Общее учение о праве и государстве. М., 2006. С. 364
[xxiii] Бодрийар Ж. Указ. соч. С. 128
[xxiv] Первое послание Ивана Грозного // Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. Пер. Я.С. Лурье, О.В. Творогова. Л., 1979. С. 149
[xxv] Второе послание Ивана Грозного // Там же. С. 165
2. Ответ на 1., Вятчанин:
1. Автору - многая лета!