- Книгу сделать можно, - снисходительно говорит Михаил. - В России, сам понимаешь, гораздо больше возможностей с издательской деятельностью...
«Это я понимаю. Ты мне в прошлый приезд все это подробно объяснял. И признаюсь, даже рад, что именно в России больше возможностей с издательской деятельностью. Для таких, как я. Пишущих по-русски.
«Итак, Россия», - размышляю я, - «отчего б не дерзнуть? Кстати, оно даже и приятно будет, напечататься в России. На своей исторической Родине».
И я дерзнул. Стукнул (мысленно) кулаком по столу и заявил:
- Могу написать на тему «Богородичного Центра». Описать свое пребывание там.
- Старо, - махнул рукой Михаил, - борьба с сектами, 90-е годы. Вот если б... если б ты на примере «богородичников» показал наши церковные проблемы... О! Это было бы интересно. И главное, востребовано.
- На примере «богородичников? - Неуверенно переспрашиваю я. - Ну, можно попробовать.
«Какие у нас церковные проблемы? - Спрашиваю я себя мысленно. - (Даже думать в этом направлении страшно, не то, что писать)... Ну, например, наш архиерей.
Однако Михаил говорит, что он теперь к нашему владыке совершенно спокойно относиться.
А почему?
Да потому, что уже несколько лет Михаил уехал в Россию и работает в православном книгоиздательстве. В отделе сбыта. Потому и Россию исколесил вплоть до Урала. И таких владык насмотрелся, что наш - еще цветочки.
Хорошо, тогда может быть проблема в таких непокорных, радикальных батюшках, как отец Леонид?»
- Слушай, а что ты об отце Леониде думаешь? - Спрашиваю я Михаила. - Как-то печально у него противостояние с епископом закончилось.
- Отец Леонид, к сожалению, просчитался. - Серьёзно говорит Михаил. - Архиерей, что ему покровительствовал, оказался вовсе не таким уж непотопляемым. На его кафедру поставили вроде бы русофила, но, при этом такого либерала в смысле обновленчества и еще кое-чего, о чем я и говорить не стану... Ну, отец Леонид, понятно дело, этого снести не мог. Да и новый владыка не скрывал своих антипатий к нему, равно как и ко всем монархистам. Отец Леонид не стал дожидаться, сам подал прошение за штат и вернуться в родной город. Теперь он со своими преданными людьми служит в частном секторе в хате, которую переоборудовали под «катакомбную церковь». Надо сказать настроения среди его людей довольно упаднические - ИНН, конец света, мол, обложили нас со всех сторон: там антихристианский Запад, здесь оранжевая Украина, на Востоке путинская Россия, а в Церкви - митрополиты вероотступники-экуменисты... Одним словом, «сплошная апостасия», - закончил Михаил и двинулся на кухню заваривать чай.
- Как ты думаешь, отчего такие апокалипсические настроения? - Кричу я ему в след.
- Не знаю, - несется с кухни голос Михаила. - Как говаривал Гэндальф: вопросы, вопросы требуют ответов.
Михаил появляется с заварочным чайником в руке:
- Вообще-то, тут очень интересный момент, - продолжает он. - Я как раз в поезде на эту тему думал... вот, казалось бы, отец Леонид был прав в своем противостоянии епископу. А проиграл. А если взять историю нашей церкви, а? Сколько там похожих и гораздо более ярких моментов... Старообрядцы были по-своему правы? Очень правы! Дело же не в перстосложении было... Двуперстие - это так, знамя, зримое воплощение жизненной позиции. Они противились тому, что через церковные новшества в жизнь входил дух, который был очень соблазнителен. Вот представь себе, приходит завтра новый предстоятель церкви и говорит примерно так. «Вот что. С завтрашнего дня крестимся так, как весь цивилизованный мир - ладонью, а не щепотью. Календарь тоже свой устаревший отбрасываем. Кто не согласен - анафема! А кто станет болтать против правительства - про масонов да про Новый Мировой Порядок - в дурдома да лагеря!»
Михаил взволнованно махнул рукой и спросил меня:
- Тебе такое понравиться? Представь себя на их месте.
Не дождавшись моего ответа, Михаил продолжил:
- А посмотри на восемнадцатый век! Это же тихий ужас! Русские крестьяне из грамотных работяг превращены в быдло. Дворяне из служилого сословия, заработавшего себе право на свои льготы кровью своих предков и своей собственной, превратились в паразитов, угнетавших рабов-крепостных. А синодальная церковь помалкивала. «Владычки» пописывали дрянные стишки на латыни, норовя попасть в «свет», а приходские батюшки были таким же быдлом, как и работяги. Как на все это должны были смотреть староверы?! Как?!. Будь я на их месте, я бы тоже презирал «никониан».
- Раз все так уж плохо, то почему ты сейчас не перейдёшь в старообрядчество? Разве тебя жена не просит об этом?
Жена Михаила была духовным чадом одного из высокопоставленных старообрядческих архиереев.
- Нет, я не стал бы делать этого, а она, она умная, не просит..
Отхлебнули чаю, Михаил промолвил:
- Староверы попали в старую ловушку под названием «фарисейство». В современном русском языке понятием «фарисейство» ошибочно определяют то, что должно называться лицемерием. Лицемер делает одно, а думает - другое. Фарисеи - исторические иудейские фарисеи - такими не были. Не были они лицемерами. Они действительно неукоснительно исполняли свой закон. И гордились этим. Ты никогда не ловил себя на том, что, глядя на «мирских» людей, в душе благодаришь Бога за то, что ты не такой, как они, ты православный. Православный, а не какой-то там еретик, или материалист! Не как они, «мирские», Бога не знающие! Понимаешь, в чем ловушка?! Нет, я вроде бы не превозношусь, не говорю про себя, что я - лучше, благодаря себе самому, но, все-таки, не забываю о том, что я не такой. Не забываю, понимаешь?! И вот эта самая память о том, что Господь сподобил меня быть лучше другого - в духовном плане - вот это и есть фарисейство. А дальше - больше. Дальше, по мере отдаления от дыхания Духа Святого нарастает скорлупа, а вскоре уже кроме скорлупы ничего и не остается. Человек уже перестает понимать: в чем смысл христианства? Человек начинает думать, что смысл христианского подвига - сохранить в неприкосновенности тот уклад, который - волшебным образом - гарантирует спасение.
- Впрочем, как можно винить в чем-то людей былых столетий, когда простая и ясная формула, выражающая суть христианского подвига, сформулированная преподобным Серафимом, вошла в сознание церковное только лишь в ХХ веке. Кровь новомученников ХХ века и стала фундаментом возрождения Русской Церкви. Лекарством от превращения Церкви в музейный экспонат.
- ?
- «Радость моя, стяжи Дух Мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся».
- А как насчет наших современных борцов с кодами? Можно их считать фарисеями? - Спросил я.
- Нет, я не считаю борцов с кодами фарисеями. То есть, всех, без исключения. Но я знаю, что закрытые сообщества могут взращивать в людях именно такие психологические качества, которые позволяют лукавому улавливать душу человека в ловушку фарисейства.
- А насчет отца Леонида? Вот ты говоришь, что он немного замкнулся со своими людьми. И как на твой взгляд, есть там фарисейство?
Молчание. Видно, как осторожно подбирает слова Михаил.
- Я отца Леонида не считаю фарисеем. Я его даже не считаю младостарцем, хотя... раньше считал. Сейчас, когда я пожил околоцерковной жизнью столько лет и насмотрелся на настоящих младостарцев, я уже совсем иначе стал относится к отцу Леониду.
- Да, он резок, - продолжил Михаил. - Но он никогда не умаляет свободы воли человека. Он никогда не скажет: «Делай то-то и то-то. Я сказал!» Но он скажет так: «Если хочешь избавиться от этой страсти, то руби корень. А корень заключается в том-то и том-то. Хочешь подрубить корень - делай так-то и так-то». Он ведет себя как хирург, а не как колдун.
Михаил уже возлежит на своем диванчике с чашкой чая в руке. В этот момент он больше всего напоминает дореволюционного русского купца, что провернул удачную сделку и теперь, вот, не прочь и пофилософствовать, поблагодушествовать за чашечкой чая:
- Ты знаешь, честно говоря, я не знаю ответа на вопрос: почему с отцом Леонидом так получилось? А заниматься пустословием не хочу. Может быть, придет время, и мы все узнаем, может, оно не придет. Может, не полезно нам этого знать. Или, вдруг, тебе что либо откроется в процессе творчества... Не знаю.
- Да, - задумчиво говорю я, - все несколько сложнее. Даже не знаю о чем писать. У «богородичников» как-то все проще: один великий младостарец и вокруг него толпа ревнителей не по разуму... Кстати, «богородичники». Вот еще один яркий исторический пример! Я их называю «катакомбники», ну, скажем, радикальное крыло ИПЦ. Те, кто категорически не признал декларацию митрополита Сергия. Те, кто до сих пор в глубочайшей оппозиции по отношению к Московскому Патриархату. Но что в итоге? Критикуя нашу Церковь, даже ненавидя Ее, «катакомбники» незаметно выродились почти в секту. В душное диссидентское подполье, подвал. Вместо спасения души - борьба с Московским Патриархатом. Вон, того же Береславского и всю будущую верхушку Богородичного Центра они рукоположили! То есть, для рукоположения достаточно было того, что эти люди так же ненавидели Московский Патриархат.
- «Катакомбники», - задумчиво произносит Михаил. - Темный лес. И вообще вся эта церковная история 20-30-х гг. - каждый по-своему прав. Тут еще разбираться и разбираться. Надо ли было идти в холопы большевикам ради спасения собратьев, или стоять в оппозиции до конца? Бог весть. Не за свою же шкуру трясся митр. Сергий. Поставь себя на его место? Не ты сам погибнешь, а сотни и тысячи семей подвергнутся страданиям по твоей милости. Не знаю. Не советую тебе трогать эту тему.
- Так здесь же тематическая связь между «богородичниками» и Церковью! - возразил я.
- Ну и что? - Спокойно ответил вопросом Михаил. - Ты, вот, что... Ты возьми какой-нибудь простенький сюжет, ну, не знаю, что-то такое, приключенческое. Но так, что даже если речь будет только о «богородичниках», читатель ясно увидел параллели с нашими церковными проблемами. - Михаил задумался. - Только не переборщи и фантастики не надо, - тихо сказал он.
- Послушай, - нетерпеливо перебиваю я Михаила. - Все это я знаю. Не переживай. Во-первых, я еще ничего не написал, во-вторых, если и напишу, буду очень осторожен, так как по природе осторожный человек. Мне сейчас даже думать страшно на тему церковных проблем. И, в-третьих, я еще возможно и не на борту церковного корабля. Ведь я очень плохой христианин.
- Можно сказать, я хороший, - ответил Михаил зевая и вытягиваясь в полный рост на диване (аудиенция окончена, у Михаила послеобеденный сон).
- Спасибо за чай, - сказал я вставая. - Да, последний вопрос: ты-то сам, надолго в родные пенаты?
- Надолго, - ответил Михаил. - На целых полтора жарких южных месяца. Надеюсь, обстоятельства дадут мне вволю покупаться, позагорать, поесть фруктов. Да и про Сербию надо кое-что наваять. Дома не дают сосредоточится, а тут... условия лучше не придумаешь. И потом - не такой уж эгоист. Чем лучше отдохну, тем больше сил будет на добывание дензнаков на прокорм семейства.
«Это хорошо, - думаю я. - Тогда я успею хоть что-то сделать, в плане книги».
Возвращаюсь домой в приподнятом настроении. Воображаю себя на собственной пресс-конференции, этаким скромным гордецом:
«Ну, что Вы, Бог дал, Бог взял. Оно все чужое, весь мой скромный талант и... т.д. и т.п.».
Ну а общая тема конференции примерно такая: какие у нас церковные проблемы?
Приехав домой заварил кофе, и самым умным видом сел писать. Просидев час в тупом ступоре, понял, что не могу написать и строчки. Просто не знаю с чего начать и как, начав продолжить! Заварил кофе еще и еще час просидел в тупом ступоре. Позже заварил крепчайший чай, тот же результат: никакой ясности в голове, зато в животе тягучая муть. Подумалось даже о легких наркотиках, марихуане.
«Сейчас бы «дать пятку» и точно б озарение творческое посетило».
Увы, я уже много лет не курю траву. Да и кощунственно как-то начинать книгу о церковных проблемах с «косяка».
Так я и просидел до глубокого вечера. Безрезультатно. На белом и чистом листке бумаги осталась только заглавная надпись, «Какие у нас церковные проблемы?» Надпись повторялась раз десять. А в компьютере остался совершенно пустой файл с точно таким же заглавием. И все.
Окончание следует
