Н.С.Лесков о роли и предназначении священнослужителей

Постоянные религиозно-нравственные искания Лескова ста­новятся особенно интенсивными, начиная с середины 1870-х го­дов и не ослабевают до конца его творческого пути. В те годы, которые писатель именовал «временем разгильдяй­ства и шатаний»[1], когда, «куда ни толкнись, всюду находишь ка­кую-то беспорядочную суету и сутолоку» (11, 587), Лесков со­вершал свой подвижнический труд, свою, говоря религиозным языком, «брань»: важно было восстановить поруганный и почти утраченный идеал. В этих условиях вопрос о Церкви и о роли ду­ховенства проявлялся наиболее остро.

Известное лесковское признание середины 1870-х годов в его «разладе с церковностью» до сих пор трактуется излишне прямо­линейно.[2] Между тем в письме Лескова П.К. Щебальскому, да­тированном 29 июля 1875 года, привлекают внимание знамена­тельные слова: «Более чем когда-либо верую в великое значение Церкви (выделено мной - А.Н.-С.), но не вижу нигде того духа, ко­торый приличествует обществу, носящему Христово имя» (10, 411). Как видим, Лесков различает сущность Церкви и внешние проявления церковности.

Освещая эту проблему, следует учесть размышления одного из крупнейших русских философов и богословов первой половины ХХ столетия В.В. Зеньковского «О так называемом бесцерков­ном христианстве»: «Христианство не может быть понято и вос­принято вне Церкви. Почему? Потому, что Церковь, как учит нас ап. Павел (Колос., гл. 1, ст. 24 и Ефес., гл. 1, ст. 23), есть «тело Христово» <...> и что «глава Церкви - Христос» (Ефес., гл. 1, ст. 22)».[3]

Из цитированного выше фрагмента лесковского письма видно, как писатель формулирует свое «верую», по сути совпа­дающее с девятой частью Символа Православной Веры: «Верую... во единую святую соборную и апостольскую Церковь». Нужно именно веровать в то, что святость изначально присуща Церкви, что она несокрушима - по слову Христа: «Созижду Цер­ковь Мою, и врата адова не одолеют ее» (Мф. 17, 18). Однако требуется большое нравственное усилие и духовное мужество, чтобы понять, что святость сущностно пребывает в Церкви, несмотря на то, что со стороны ее «человеческой оформленности», внешней «оболочки» святое может соседство­вать с греховным, «живая реальность Церкви содержит в себе слишком много проявлений непросветленного и непреображен­ного человеческого естества».[4] Вот почему Лесков неустанно подчеркивал ответственное по­ложение духовенства, по поведению которого часто судят о са­мой Церкви в целом.

Признававшийся в «Автобиографической за­метке» в своей «счастливой религиозности»: «Религиозность во мне была с дет­ства, и притом довольно счастливая, то есть такая, какая рано начала мирить веру с рассудком» (11, 11), - Лесков обладал всей полнотой морального права, чтобы указать на недостатки свя­щеннослужителей, призванных к высокой роли пастырей духов­ных. Эта тема озвучивается в художественных произведениях, взволнованно пишет о ней Лесков во множестве статей указанного периода: «О сводных браках и других немощах», «Несколько слов по поводу записки высокопреосвященного митрополита Арсения о духоборческих и других сектах», «Патриаршие повадки», цикл «Чудеса и знамения», «Турки под Петербургом», «Великопостный указ Петра Великого», «Церковные интриганы» - и многих других.

В статье 3-го и 4-го номеров «Гражданина» за 1875 год «О сводных браках и других немощах» писатель открыто поимено­вал «немощи» церковного духовенства, которое поселяет к себе «неуважение <...> своими доносами, нетерпеливостью, ма­лосведущностью в Писаниях, так называемою «слабостью жизни», любостяжанием и неумением чинно служить, что дохо­дит у нас теперь до самых крайних пределов».[5]

Особо выделено здесь неумение и нежелание церковников «чинно служить», что не может не отталкивать прихожан. Об этом же писал «высокопочтенный иеромонах Чудова монастыря отец Пафнутий». Высокий духовный авторитет «даровитого и горячего миссионера» (73) подкрепляет наблюдения и выводы Лескова: «О. Пафнутий писал в своем отчете, что многие священники служат крайне спешно и небрежно, а «кучерявые дьяконы даже не умеют внятно читать» (73). Все это уничтожает благообразие даже в общенациональных центрах духовной жизни, что отзывается в писа­теле и тревогой, и глубокой душевной болью: «Счастливого исключения в этом случае не являют даже ни Лавра, ни Михайлов­ский монастырь, где перед мощами ежедневно отправляется множество молебнов и, Боже мой, как они отправляются!..» (73). Не­уместную поспешность и торопливость в проведении церковной службы Лес­ков обозначил выразительным эмоционально-экспрессивным словом-образом «скорохват»: «Этого «киевского скорохвата» не стерпеть не только раскольникам, привыкшим к служению строгому, но даже не снесть его и нам, приученным ко всякому «скорохвату» <...> у нас худо служат <...> у нас слабо живут, и все это, к сожалению, правда» (73), - подводит Лесков безрадостные итоги.

Свой настойчивый призыв, обращенный к духовным лицам, послужить «пользе делу народной нравственности и благочестия»,[6] Лесков готов подкрепить и историческими документами, в частности - указом, изданным еще Петром I. В указе 1723 года Петр и Святейший Синод призывали духовенство служить не формально, но сделать церковную службу доходящей до разума, сердца и совести каждого прихожанина. Выступая как историк церкви, Лесков публикует подлинник этого указа, о котором «до сих пор не приходилось ничего читать» (233), в YIII томе «Исторического вестника» за 1882 г., то есть спустя более чем полтораста лет. Актуализируя этот полузабытый исторический документ, о котором «многие из нынешних духовных даже и совсем не знают» (234), писатель выступает в роли носителя непраздного «учительного» слова для современного духовенства.

В «великопостном указе Петра Великого» было «изображено» (233) буквально следующее: «по его императорскаго величества указу святейший синод, рассуждая о употреблением (sic) по церквам в великий пост чтений, согласно приговорили, в место прежняго от Ефрема Сирина и от Соборника и от прочих чтения, читать новопечатанные буквари с толкованием заповедей Божиих, распределяя оные умеренно, дабы приходящие в церковь Божию, готовлющиеся к исповеди и св. таин причастию люди, слыша заповеди Божии и осмотрясь в своей совести, лучше могли ко истинному покаянию себя приготовить» (233). Тот же указ отмечал некомпетентность многих священников, полную неспособность исполнить возложенную на них высокую духовную миссию: «понеже духовной консистории известно учинилося, что многие священники <...> людей, приходящих в церковь в великий пост, не учат, но и сами, когда в заповедях Божиих вопрошения бывают, то на то и ответствовать не могут, а следовательно, и порученных им в паству простолюдников научить недействительны» (233). Выяснилось, что пастыри нередко проявляют не только равнодушие к воспитанию паствы в христианском духе, но и невежество, незнание основных вопросов Священного Писания. Вот почему Петр I и Синод в своем указе вынуждены были «всем священникам накрепко приказать, (чтобы) они не точию в великий пост и во все воскресения и праздничные дни по литургии по одной заповеди с толкованием в приходских церквах вычитывали, да и сами иереи, как ныне известно, что в запросах о заповедях Божиих бывают безответны, (оныя) изучили бы» (234). В церковной жизни XVIII столетия складывалась парадоксальная, «по-лесковски» трагикомическая ситуация: духовным законоучителям предписывалось прежде самим хорошенько выучить то, чему они были обязаны и призваны обучать.

«Не изменилось это положение и до самых недавних дней» (234), - констатирует Лесков. «Недействительность» пастырей проявилась, например, в том, что «возник вопрос о дозволении учителям из мирян обучать детей закону Божию в тех сельских школах, где священники не хотят или не могут этим заниматься» (234). Писатель приводит статистические данные министерства народного просвещения, показывающие, что «у нас теперь закон Божий вовсе не преподается в 20 % школ. Отсюда явствует, что «заповеди», в которых изложены все предписания благочестивой нравственности, и теперь не читаются ни в церквах, как этого требовал Петр Великий, ни в пятой доле школ, где это было бы очень кстати и у места» (234). Но если в остальных школах Закон Божий и преподается, то делается это часто неумело и бездарно.

Такое положение не может оставить Лескова невозмутимым наблюдателем. Встревоженный и негодующий, писатель словно бьет в набат: «мы не в силах молчать о том, что эти господа нам устроили».[7] В одной из статей цикла «Чудеса и знамения. Наблюдения, опыты и заметки» в «Церковно-общественном вестнике» за 1878 год Лесков делится размышлениями, вызванными «искусством современных преподавателей Закона Божия». По лесковскому убеждению, «это самый живой, самый приятный и необходимый предмет школьной программы» (3). Однако «неумелые законоучители» «почти повсеместно» обратили его «в мучительную докуку», подвергая детей «напрасным мукам».

Ревностным, неравнодушным отношением к вопросам веры и «благочестивой нравственности» продиктована высокая требовательность писателя к тем, кому доверено воспитание юных душ: «мы не хотим и не можем оставить своих детей без религии, которую делают им неприятною и противною различные «начатки» и «кончатки», выдуманные с целью упразднить изучение Слова Божия в его простой и всякому доступной форме» (3).

Лесков пишет это с большим знанием дела, опираясь на собственный личный опыт изучения Писания, «добрые уроки» которого, преподанные ему в детстве талантливым учителем Закона Божия отцом Евфимием Андреевичем Остромысленским, писатель впоследствии не раз с благодарностью вспоминал, например, в святочном рассказе «Зверь» или в очерке «Владычный суд». Представляется чрезвычайно важным для нашей темы сделанное в этом очерке следующее автобиографическое признание: «Я вырос в своей родной дворянской семье, в г. Орле, при отце, человеке очень умном, начитанном и знатоке богословия, и при матери, очень богобоязненной и богомольной; научился я религии у лучшего и в свое время известнейшего из законоучителей о. Евфимия Андреевича Остромысленского <...> я был таким, каким я был, обучаясь православно мыслить от моего родного отца и от моего превосходного законоучителя - который до сих пор, слава Богу, жив и здоров. (Да примет он издали отсюда мною посылаемый ему низкий поклон). Словом: никого из нас нельзя было заподозрить ни в малейшем недоброжелательстве Церкви» (VI, 125).

Вот почему Лесков столь принципиален, когда поднимает вопрос о религиозном воспитании в статье «Чудеса и знамения»: «Мы хотим, мы просим, но мы в праве и требовать, чтобы нам в наших детях сберегли веру, которую мы посевали в них с колыбелей, как посевали ее в нас отцы наши. Мы в этом случае не можем уступить никому, ничего, ни на один волос» (3).

Говоря о «русском религиозном шатании, которое готово искать утверждения в вере даже у спиритских медиумов» (3), Лесков возлагает ответственность на православных священников, нашедших оправдание своей бездеятельности в том, что официальная религия находится под покровительством закона и государства. В тоне горькой иронии отзывается писатель о лености духовных пастырей, от которых сама современная ситуация, названная Лесковым «временем шутовства, всяких юродств и кривляний» (5, 73), требует активной проповеднической работы, духовного подвижничества. Однако «ужасно все это хлопотно для наших духовных отцов, особенно в такое молитвенное время! Привыкнув считать себя под особым попечением и охраною санкционировавшей права их полиции, они, конечно, никак не ожидали этакой напасти со стороны религиозного возбуждения, которое нивесть откуда явилось и в котором они поистине нимало не виноваты» (5).

Писатель, свершая свое поистине апостольское служение, свой переход «из Савлов в Павлы»,[8] увещевает и призывает служителей православия, «отрясши сон с очей своих», заняться «духовным деланием»: «Под лежачие камни нигде вода не течет» (5). Вслед за «Великопостным указом» Петра Великого Лесков повторяет то, что до сих пор не было исполнено духовенством: «надо за каждою воскресною службой объяснять народу Писание и «давать пример от доброго жития» (5).

А примеры такие не оскудевают в жизни Православной Церкви, и писатель отмечает их особенно бережно. С восхищением пишет Лесков например, о героях очерка «Священники-врачи и казнохранители», которые «соблюли и требование сердца, и завет любви христианской»[9], и проявили истинное душевное благородство и бессребреничество.

В анализированном выше очерке «О сводных браках и других немощах» с чувством особенной деликатной любви создает писатель целый рассказ о знакомом ему праведном иеромонахе: «Старец же Иона, да простит мне эту нескромность и да не осудит меня за то, что я говорю о нем» (75). Лесков подробно описывает жизнь и деятельность старца, его поучения «в духе добра и истины», в том числе и приходским священникам: «живите так, чтобы знать каждого прихожанина <...> Учите их тут у себя на дому слову Божию и добродетели терпеливо, неленостно и просто <...> и станете пастырями» (74).

Критикуя «внешнюю» церковность и свя­щеннослужителей, не стоящих на должной духовно-нравствен­ной высоте, Лесков рассчитывает «на духовных лиц и вообще людей, неравнодушествующих к судьбам нашей церкви» (74); писатель ра­тует за дух и свет Христовой истины, единственно приличест­вующей «обществу, носящему Христово имя» (10, 411).

Алла Анатольевна Новикова-Строганова, доктор филологических наук, профессор Орловского государственного университета

ПРИМЕЧАНИЯ: