Светлой памяти протоиерея Владимира Фоменко (1939-2009)
Валентина Ветловская «О духовном отце»
Отец Владимир Фоменко не был ни моим духовником, ни моим непосредственным наставником. Но не только лично сказанное слово поучительно, а и всякое впечатление от жизни доброго пастыря. И бережно хранится оно в памяти до времени, подобно наследию, которое надлежит передать потомкам.
Наше время было трудное. Нам заново пришлось открывать двери веры, накрепко задраенные тоталитарным режимом, восстанавливать церкви... Но легче снимать слои штукатурки, покрывающие фрески, и возвращать первоначальный образ оскверненным иконам, чем должным образом воспитать однажды уже обманутую душу. Ведь душа как драгоценная скрипка, и над ее восстановлением и настройкой может трудиться только мастер, чей опыт и талант равен ее создателю. Мало таковых. И если нам, обратившимся к Богу и церкви в девяностые годы прошлого века, было так трудно осваивать азы даже простого умения правильно вести себя в храме, то как же трудно было священникам, зачастую с тем же комсомольским прошлым и опытом пионерских лагерей или альпинистских сходок у костра, как трудно им было, когда не только следовало поднимать разрушенные церкви, но и сочетать эту изнурительную организаторскую и хозяйственную деятельность с попечительством о душах пусть еще очень немногочисленных прихожан. Ведь никто не имел опыта исповеди, не было никакой литературы, и каждому хотелось рассказать всю свою жизнь от самого рождения, и все свои воспоминания, и казалось, что если уж двери церкви открылись и там появился человек в рясе, то он, этот человек, не только должен, но обязан эту твою жизнь выслушать, а иначе какой же он священник?.. Трудное было время.
Помню собор Владимирской иконы Божией Матери, когда он едва открылся, и не было еще служб, но можно было поставить свечку. И помню, как я зашел и, видимо, что-то сделал не так и какая-то, как мне тогда показалось, чрезвычайно неприятная злобная старушка, с соответствующим своей внешности резким голосом, сделала мне замечание. Долгое время после этого случая я в церковь не ходил. К сожалению, у нас и сегодня много таких старушек, любящих поучать, а любви не имеющих (спаси их всех, Господи), но мы уже стали другими. И во многом благодаря не столько словам, сколько всему образу жизни таких священнослужителей, каким на протяжении многих лет был для прихожан Владимирской церкви отец Владимир. Счастливо и как бы непринужденно в нем сочетались дары мудрого хозяйственника, благолепного священнослужителя и внимательного чуткого духовника и настоятеля. И вся атмосфера на глазах преображающегося храма была пропитана этим духом по-настоящему отеческой заботы, и никто не был здесь обижен или недоволен, а царили всегда мир и покой. И первые появившиеся здесь священники - отец Александр Пашков, ставший зятем отца Владимира, и отец Михаил Петропавловский, и отец Георгий Шмид - все они были действительно братией, соединенной духом любви одного отца. Так было. И во всех проповедях отца Владимира, которые мне довелось слышать, сквозила какая-то настоящая народная простота, согревающая своей трогательной заботой не только о духе и душе, но и о теле, простота, равная мудрости человека, идущего царским путем, во всем соблюдающего меру и равновесие золотой середины. Особенно мне запомнилось одно его Слово, произнесенное на праздник Благовещения Пресвятой Богородицы. Он сказал примерно так:
«Братия и сестры, мы проходим с вами нелегкие и скорбные дни Великого Поста. А и поститься нам с вами особенно трудно, потому что мы к этому не привыкли. А некоторые из нас немощны и больны, и им особенно тяжело, но всякое старание видит милостивый Господь, и вот в этот большой праздник, как бы предвестие радостной Пасхи, дает Он нам послабление, нашей душе - Причастие, а телу - отдых. И выйдя из церкви, вы можете пойти на рыночек и купить себе рыбки - кто белой, кто красной - кому что по средствам, а кто-то, быть может, и икорки поест - все это сегодня нам позволительно. И не стану я вас долго удерживать от праздничной трапезы. Спаси вас всех Господи!»
Вот он так и произнес - «рыночек», «икорка», и от самих этих слов, таких простых, человеческих, добрых, уже было такое ощущение, будто ты всего этого и поел, и насытился... вот я думаю, это и есть та самая Любовь, о которой пишет апостол Павел, что о всем милосердствует. Здесь и милость, и сердце, и усердие - и все едино.
Таким был отец Владимир. Но прошло много лет, и пришлось мне за этим образом радушного попечителя паствы и братии увидеть однажды и настоящего старца, дух молитвы которого глубок и проницателен. А было так. В своем неофитстве, хотя и слова этого многие из нас не знали, мы много читали и все без разбору и особого рассуждения примеряли на себя, желая прямо здесь и сейчас стяжать всю святость и всю благодать, раз уж ее могли стяжать святые отцы, которые такие же были люди, как и мы...
Сурово и неразумно постясь без всякого руководства, некоторые доводили себя до психического расстройства, иные тут же постригались в монашество у столь же неопытных епископов, а после не знали, что со всем этим делать, и возвращались в мирскую жизнь с весьма исковерканным сознанием. А мне, например, хотелось узнать все о молитве и, по возможности, все, какие только есть, молитвы вызубрить... Чего я только ни читал и какие только правила сам на себя ни возлагал к утреннему и вечернему правилу - акафисты по дням недели, Евангелие по главе ежедневно и также - деяния, всем святым личные прошения, псалтирь по кафизме, канон мученику Уару по средам, пяточисленные - по пятницам ко всему, и все мне было мало. Так бывает, наверное, в балетной школе - когда ребенок, выучивая разные позиции, вдруг ощущает, что его тело начинает ему повиноваться и что это как-то красиво и хорошо, и он наслаждается самой этой властью над своим телом, все усложняя и усложняя техники и получая удовольствие не столько от танца, который не наполнен еще для него смыслом, сколько от возможности обладать тем или другим умением... Вот так и было - так я твердил, читал, учил молитвы, совершенно не понимая ни духа ни смысла их... И однажды еще услыхал, что есть (кто-то сказал страшным шепотом и по большому секрету) такая молитва одна, вообще такая сильная, что ее только вроде раньше схимникам читать можно было, а называется - молитва задержания... Возгорелось сердце мое дерзновением - почему не быть мне как схимнику? И нашел я эту молитву. И собрался было читать ее еженощно, как вдруг кто-то мне сказал из доброжелателей, что без благословения никак такую молитву читать нельзя... Ну я тогда не совсем хорошо понимал, что такое благословение на дела - мы же привыкли сами все решать и сами все делать, кто нам указом был? И я не знал, у кого это самое благословение брать надо. Ну а матушка одна и говорит: да у любого возьми священника! - Куда ты ходишь? - Во Владимирский, говорю. - Ну вот там и возьми.
Не откладывая, пошел я во Владимирский храм, благо жили мы тогда рядом, на улице Достоевского, и тут же наткнулся на отца Владимира, остановил его и говорю: «У меня вопрос один, батюшка, есть. Очень серьезный». - «Ну, спрашивай, - говорит, - только если можно, не очень долго, меня на крестины ждут».
Изложил я ему суть дела: мол, живу я так - не пью, не курю, пощусь много и молюсь, и вот хочу еще такую молитву читать, чтобы усовершаться - вроде как достоин, а чего-то не хватает.
Посмотрел на меня отец Владимир как-то быстро и пронзительно одновременно и с жалостью такой неожиданной говорит: «И зачем тебе?» - «Ну как, - повторяю, - хочу совершаться». А он мне отвечает: «В наши дни проще надо быть. У тебя нога какого размера?» - «Сорокового», - говорю. - А сам думаю: «При чем здесь нога-то?» - «Ну вот, - батюшка улыбнулся, - а у меня сорок третьего, так вот пойдем, я тебе свои башмаки дам и благословлю их носить. Будешь? Нет. А почему? А потому что ноги собьешь. Я грузный, а ты - худенький, тебе что полегче надо, чтоб приятно было и радостно... Понял? Так и с молитвою. Радость должна быть. А не битва до смерти безвременной; это, братец ты мой, грех, а не молитва, понял?» - «Вроде бы», - говорю. - «Ну так иди с Богом! В Воскресенье приходи. Я тебя помню».
И так мне хорошо и легко стало после этого разговора, что готов был обнять каждого встречного от радости... А матушка, что меня послала, спрашивает: благословил батюшка на молитву? - «Благословил, - говорю, - только на другую, совсем на другую...»
Не знал я близко отца Владимира, но печать его духа лежала на всех, кто с ним так или иначе соприкасался. Думаю, что в своей большой семье он бывал и веселым и любил пошутить. Так говорили, но об этом лучше всего и смогут рассказать его родные и те, кто был к нему более близок. Я же могу сказать, что когда мы услышали о внезапной кончине батюшки, то первым чувством было ощущение нелепости этого слуха, настолько отец Владимир производил впечатление человека здорового, жизнелюбивого и какого-то прочного, а затем возникла грусть, но она не была окрашена безнадежностью, а напротив - спокойным светом и внутренней уверенностью, что душа этого пастыря совершилась, и все земное вполне переплавилось в небесное невещественное золото в огне божественной Любви, которая одна знает, кому и когда черед, и светом которой здесь на земле светились глаза отца Владимира...
Вечная ему память.
Емилиан Лашин, прихожанин храма во имя Владимирской иконы Божией Матери с 1995 года
Сборник «Служение Богу и людям», посвященный светлой памяти о.Владимира Фоменко (СПб, 2010), продается в соборе Владимирской иконы Божией Матери по адресу: СПб, Владимирский пр., 20.
