О классицизме

Ниже мы переиздаем практически неизвестную современным читателям статью православного мыслителя Д.А.Хомякова (1841-1919) (См. подробнее о нем: К 90-летию со дня кончины Дмитрия Алексеевича Хомякова).

Публикацию, специально для Русской Народной Линии, по единственному изданию (Хомяков Д.А. (подп. Д.Х.). О классицизме // Мирный труд.- 1904.- N6.- С.113-132), правилам современной орфографии, с примечаниями, с заменой (по техническим причинам) постраничных ссылок на концевые, подготовил доктор исторических наук, профессор Харьковского национального университета имени В.Н.Каразина Александр Дмитриевич Каплин.

Переводы в ряде случаев сделаны по просьбе составителя.

 + + +

Нужно или нет основывать высшее образование на почве классической? Об этом спорят давно, но пока разрешение вопроса этого далеко еще не предвидится в смысле принципиальном, хотя практически он во многих странах разрешен столь же давно в пользу классицизма: Знаменитый Яков Гримм в своем рассуждении об академическом образовании [1] ставит задачей будущего - выработку системы, основанной на чисто немецких (германских) началах; но в настоящее время он не почитает возможным сойти с классической почвы, ибо для него выбор только между аб­солютно национальной системой и классической. Национальная выше, но пока ее нет еще и в «пролегоменах»: следовательно, надо, в ожидании ее появления, довольствоваться клас­сической, так рассуждает он. На Западе этот вопрос по­тому разрешается легче практически, чем у нас, что там классицизм не есть искусственно введенное нечто. Только греческие язык и литература внесены извне во время Возрождения; но и с этой эпохи прошло уже 400 лет, и, таким образом, полной классической школе там уже минула почтенная дав­ность. Не то у нас: с классическим миром мы были связаны в его эллинской оболочке только традиционно. Знание греческого языка было принадлежностью немногих, а насаждение латинского, в своих предначатиях, не восходит далее половины семнадцатого века. Малороссия в этом отношении на много нас предупредила: в ней латинская культура рано свила себе гнездо, благодаря Польше, и произвела своеобразное нечто, глубоко пропитанное внешним латинизмом, но не­обыкновенно крепкое в своей антилатинской основе. Она заимствовала западную броню, против самого Запада, заплатив, однако, не малую ему дань в разных подробностях быта и учения церковно-гражданского. Петр, в своих заботах о привитии к нам европейских порядков, не коснулся вовсе вопроса образовательного и направил все свои старания к введению разных видов технического обучения; таковое получило поэтому преобладающее значение в области, гражданского образования; а весь классический элемент замкнулся почти всецело в церковной педагогической практике; процветая там, благодаря преобладанию в иерархии, до конца 18-го века, элемента малороссийского, в форме, почти исключительно латинской, против которой восстал, один из первых, митрополит Московский Филарет. Сам, будучи одним из могиканов латинской образованности, он проявил в своей антилатинской деятельности некое несвойственное ему, вообще столь глубокомысленному и дальновидному, странное непонимание значения латинизма в духовно-учебных заведениях.

В течении почти всего 19 века понятия о значении классицизма в системе высшего образования подвергались постоянным колебаниям. С одной стороны выставлялись соображения о практической ненужности древних языков; с другой утверждалось, что без знания тех древних языков, в которых выразилась полная логическая сила их создавшая (и затем закристаллизовавшаяся в них, как отживших) и сложившейся чрез их посредство литературы, нельзя «де» достигнуть истинной умственной культуры. Последний взгляд восторжествовал, но не надолго; и теперь мы переживаем период упадка этого, торжествовавшего тридцать лет взгляда; хотя доводы против него более истекают из способа осуществления классической теории, чем из ясно выраженных аргументов против оной, по существу.

Победа классицизма в семидесятых годах была не столько результатом истинного убеждения общественного в превосходстве классицизма, сколько таковым же возобладания некиих утилитарных соображений, мало оправдавшихся на деле. Вопрос этот опять ожил, но и теперь незаметно, чтобы разрешение его предстояло на почве уяснения самого существа дела; и даже более того, нам кажется, что в настоящее время не заметно вовсе потребности переобсудить оный, хотя бы с той глубиной, которую проявил М.Н.Катков в своей публицистической кампании, окончившейся временным торжеством его теории. Предстоит, по-видимому, какой-то компромисс, судьба коего вероятно будет та же, какая предлежит всякому компромиссу.

Если говорить об обязательном прохождении классической школы для всякого юноши, стремящегося получить лишь то в учебном деле, что нужно для прохождения жизненного пути трудом не исключительно физическим, то не подлежит сомнению, что от классицизма пользы он не получит. Тому, кто ищет не образования, а обучения, конечно, потребно лишь то, что прямо, осязательно полезно; то, что необходимо для сознательного прохождения профессии, а не для чего-то иного, невесомого и не формулируемого и к профессиональной жизни непосредственно неприменимого. Всякий человек, желающий получить лишь то, что называют англичане training, какой бы степени это, так сказать, «натаскивание» не было, должен, конечно, довольствоваться лишь теми знаниями, которые относятся к практической жизни, связывая их, по мере возможности, с усвоением того, что необходимо для ориентирования в среде, в которой он живет. Он должен знать веру, в которой родился, должен знать язык, которым призван говорить, должен знать народ, в котором живет, в его прошедшем и в его настоящем и, по возможности, те народы, которые в прошедшем и настоящем более соприкасались с ним. Он должен знать все, что, несомненно, известно о планете Земле, об ее положении в космосе, об органических существах, населяющих оную, и особенно понять законы данного человеку мыслительного аппарата, что достигается знанием математики и логики. Надо пройти эти науки в меру той степени, которой желают достигнуть в профессиональной или зависимо-служебной карьере. Но эта образовательная схема годится лишь для целей восполнить практическое обучение. Образование же в настоящем смысле имеет свою цель в себе, а не в чем-либо внешнем, постороннем, прикладном. Оно задается развитием в человеке высшей степени человечности, не только в области ума, но и в таковых же - эстетики и этики. При наличности оного человек получает возможность быть не только применителем, но и активным участником в водительстве других по пути истинного прогресса [2]. Конечно, не всякий образованный человек непременно способен к такому высшему призванию; несомненно, также, что к такой деятельности призываются иногда Провидением люди, не прошедшие через процесс высшего школьного образования; несомненно, также, что способность двигать вперед знания дается иногда и даже часто, людям, только вращающимся в пределах специальности: но как первое есть высший дар, «свыше исходяй» и никаким формальным путем не достигается; так и во втором случае способность к так называемым открытиям в области знания, проявляемая нередко людьми, не имеющими высшего общего образования, почти всегда разрешается такими открытиями, которые носят на себе отпечаток шаблонной утилитарности, не прошедшей через оценку полезности с точки зрения всечеловечности, при каковой не редко явствует, что самое открытие это есть не более, как техническое обострение, не только не полезное вообще, но даже обременяющее собою и без того обремененный избытком ненужного знания человеческий ум. Школы, которые дают возможность прошедшему через них вступить на деятельность разумно исполнительную по всем отраслям, не должны чуждаться, конечно, введения в свои программы возможно большего элемента чисто образовательного, этико-эстетического. Но только высшее образование может задаваться чисто идеальной целью абсолютно полного развития самого человека, без отношения к утилитарным соображениям; и конечно, такому образованию должны быть причастны только те, кто по самому существу своему влекутся к таким идеальным целям. Таких людей всегда и везде немного и, конечно, более всего такое направление встречается у юношей, выходящих из среды, сравнительно материально обеспеченной и в которой часто преемственно хранится потребность к такому расширенно умственного горизонта, которая дает возможность руководить, а не служить только просвещенным орудием. Но если в этой среде такое направление естественно существует, то об ней нечего и заботиться - она сама пойдет и без посторонней общественной помощи по пути искания высшего образования. Но надо принять в соображение, что всякая наследственность легко вырождается в посредственность, и что вполне могучи лишь самородки. Обязанность общества и государства давать таким самородкам возможность достигать высшего образования, конечно, не поощряя погоню за таковым лиц, не дающих осязательных доказательств того, что в них есть задатки действительного призвания. Призывание и зазывание к такому непосильному делу массы - одна из настоящих язв современного человечества; благодаря чему в обществе развивается быстрее чем что другое - дешевое самомнение и упадок истинного просвещения, основа которого, с одной стороны - общее «просвещение» народа (там, где «он» есть в настоящем его смысле), а с другой - истинное образование общества, состоящего из «лучших» людей, а не из той самомнительной интеллигенции, которая все более и более стремится вытеснить настоящее общество, имеющее назначение быть той средой, в которой народные убеждения проявляют себя во всеоружии культурного сознания. Для освобождения учебных учреждений, назначаемых для лиц, ищущих высшего образования, от наплыва непригодных элементов, конечно, необходимо кроме училищ технических и специальных еще образование таких школ, которые давали бы довольствующимся деятельностью служебной (т.е. службой так или иначе зависимой) те знания положительные, без которых нельзя обходиться культурному человеку в жизни. Если к таким заведениям прибавить курсы специальные, подобно тому, как это существует у нас в духовном и военном ведомствах, с правом поступать на всякие должности второстепенные, то заведения чисто образовательные, завершающиеся университетом, сделаются достоянием только того меньшинства, для которого развитие общее, т. е. идеальное, есть настоящая потребность. Вполне способных к таковому, конечно, окажется меньшинство из меньшинства; но все-таки и не «избранные», прошедшие через высшие образовательные учреждения, получат тот особый отпечаток, который свойствен истинному образованию. Надо очень тщательно отделять понятие об образованности от понятия просвещения. Только совершенное незнание языка и непонимание сути дела обучения и образования могли изобрести наименование Министерства Просвещения; тогда как именно никакая школа просвещения не дает. Просвещение есть та духовная атмосфера, в которой живет весь народ, и которая вдыхается им ежеминутно, как духовный жизненный эликсир. Оно имеет свою основу в чувстве, а не в знании; и в нем пребывает всегда, на разных степенях личного развития. Христиански просвещенный человек может быть ученым и неученым и даже необразованным формально. Просвещение его не находится в зависимости от его учености: Преподобный Серафим Саровский или Антоний Великий (неграмотный) были вполне просвещенные люди. Образование же и знание дают лишь (помимо их существующему) просвещению орудие самопроявления; но они вместе с тем и обоюдоострое нечто: способствуя расклублению начал просветительных, они иногда стремятся занять сами место просвещения и тогда дают результаты, обратные своему истинному назначению. Посему и учреждение правительственное, присвоившее себе неподлежащее наименование, иногда очень неясно сознает свое конечное назначение; и, предполагая, что оно просветительное нечто, перестает быть тем, чем должно быть - учреждением, служащим лишь делу образования и обучения - и обращается в нечто инквизиционное.

На чем же должно быть основано у нас истинное образование, соответствующее нашим же просветительным началам?

Задача составления программ не входит, конечно, в состав того, что мы имеем в виду, ставя этот вопрос. Раз выработана точка зрения и на ней сошлись - программа выработается без труда; и, вероятно, более или менее всех удовлетворяющая. Подробности же оной никогда не могут быть установлены неизменно. Идеальная цель, к которой стремится высшее образование - это пробуждение в человеке всех умственных и душевных (духовные составляют область высшую, недоступную воздействию формально внешних факторов) его сил, как прирожденных, так и полученных от воздействия на них начала просветительного, в пределах коего образование себя проявляете. Оно разрешается в конце своего процесса в соприкосновении с областью научною, чистой науки - университетом; не потому, однако, чтобы наука, в ее формальном виде, была непременно целью всякого вполне образованного человека, но только потому, что она есть та почва, на которой может себя показать, проявиться полученное развитие. Вполне образованный человек доказывает свое высшее образование и развитие на так сказать пробном занятии наукой. В прежнее время, когда область знания была ограничена, он мог выказать себя, обращаясь с тем, что называлось universitas Scientiarum. Теперь это уже невозможно, и приходится довольствоваться одной какой-нибудь ветвью науки. Но, во всяком случае, оканчивающий высшее образование на почве чистой науки, этим самым вовсе не записывает себя в цех ученых: он получает только возможность сделаться ученым, но может сделаться человеком жизни, так называемым «деятелем». На науке же и «деятель» показывает лишь свою способность к независимому труду во всякой области, какую бы он не избрал [3]. От того введение медицины практической в область высше-образовательного дела есть недомыслие. Врач, практик, может лишь подготовиться, но не патентоваться учреждением чисто-образовательным, каковым должен быть университет. Это все равно, как если бы из университета выпускались инженеры, готовые судьи, финансисты и т. п. Получивший образование высшее, способен к высшей деятельности - но только в потенции. Его преимущество перед теми, которые познали какую-либо науку, не прошедши через общее развитие, состоит в том, что он и в специальном вопросе не утрачивает способности постигать связь этого отдельного вопроса с потреб­ностями так сказать полноты человеческого духа; тогда как «только специалист» видит в своем «фахе» нечто себе довлеющее, от чего с такой поразительной быстротой следуют одно за другими разные открытия, большинство коих никому не нужно, а многие прямо вредны, ибо служат только для спекуляции ими, представляясь сначала очень заманчивыми, в конце концов, оказываются просто вредными, например в медицине.

Таким образом, высшее образование, доступное в сущности лишь избранному меньшинству, есть то, которое задается развитием в человеке его разумной всечеловечности, в уверенности, что достигши сего, он выразит себя в той или другой области знания или делания с полнотой, свойственной целости духа человеческого, направленной в ту или другую сторону, а не с односторонним лишь знанием тонкостей известной специальности, всегда суживающей кругозор человека, «даже по сравнению с той прирожденной широтой, которая свойственна человеку, предоставленному самому себе». Разница в образовательной задаче школ специальных или образовательных, общедоступных и высшеобразовательных состоит в том, что первые должны довольствоваться задачей «не расшатать по возможности при­рожденной всякому человеку целости духа» - тогда как последние должны стремиться к тому, чтобы таковую, прирожденную, довести до полного высшего разумного расцвета. Людям, достигшим сего, принадлежит водительство человеков, какие бы ни делали важные и полезные дела, в виде исключения, люди, обладающие только специальными знаниями. Такое определение высшего образования может, пожалуй, показаться лишь апологией так называемого «гуманизма». Но это было бы не точным заключением. Конечно, оно может быть названо гуманизмом, только с той оговоркой, что его надо отличать от того, что понимается под этим словом на Западе. Западный гуманизм есть своего рода образовательный протестантизм, учащий о вере без дел. Образование само для себя; развитие для наслаждения этим самым развитием, дающим лишь способность так сказать смаковать все человеческое, и более или менее, всегда с окраской религиозного индеферентизма, происходящего, как законное последствие, из слишком утонченного понимания только человеческого. Тоже начало, но имеющее себе целью «дело», а не самонаслаждение своею культурностью, дает желанный результат - высшее образование, как начало активное; а таковое, конечно, не может быть действенно иначе, как если оно зиждется на незыблемой почве веры. Вера, может быть - и есть, не только религиозная; но без нее совершенно нельзя быть человеком истинно образованным, а не только гуманистом; ибо высшее до чего может достигнуть человек, в смысле образования, это - совоплощения знания с жизнью, а не только самоуслаждающееся знание. По сему, там, где в основе высшего образования не положена вера, начало активное, оно само несостоятельно. Вера может быть политическая, научная, эстетическая, и, наконец, высшая - вера в Бога. На Западе преобладает всяческая вера над верой религиозной, конечно, не упраздняя и этой. В Германии первенствует вера в науку, во Франции - вера в жизненный практицизм, в Англии - вера в строй общественной жизни, в Италии веры нет никакой; и потому высшее образование в Италии, в сущности, не существует [4], как и у нас в России. Среда, составляющая теперешний контингент посетителей университетов, есть и в Италии и у нас «чистая интеллигенция», то есть такая; которая стоит на почве одной рассудочности, а рассудочность есть начало разлагающее, а не зиждущее и, следовательно, неспособное создать никакой веры, хотя бы самого посредственного калибра, в роде, например, политической; и потому на ее основе высшая образованность никакая сложиться не может, если признать наше определение: что «де» - таковая непременно действенная, а не пас­сивная или отрицательная.

Цель высшего образования, в стране христиански просвещенной, заключается в том, чтобы дать человеку возможность усвоить все то, что необходимо для уразумения и осуществления того типа, который один может явить полноту культуры, зиждущейся на христианской основе. Нравственная высота каждого христианина в отдельности стоит вне области формального образования: она есть результат усвоения, в большей по возможности степени, действия благодати, дающейся «не мерою», как говорит Апостол, а во всей полноте всякому способному ее воспринять. Но высота христианской культурности и образованности, конечно, связанной в конце концов с этическим элементом, зависит от восприятия умственного образования, истекающего из познания всего, что сделано человечеством в области всего enteudement humain, т. е. всего того развития, которое делает человека способным принять и постигнуть умом все те чисто человеческие познания, которые необходимы для построения умственного здания христианского миросозерцания, как в общем, так и в частности. Хотя Паскаль и сказал с обычною ему точностью, что Dieu en veut plus à notre volonté que à notre esprit (Бог хочет это больше по нашему желанию, чем согласно нашему рассудку - пер. А.Токарева); тем не менее, дело образования, понятого в школьном смысле, есть дело прежде всего ума. Оно должно обработать ум, в связи с целостью духа, до способности постигновения высшего; а таковое есть именно постигновение христианское, ибо христианство, рядом с просвещением души, внесло в мир и абсолютную способность понимания, которая без душевного просвещения не возможна. Сама наука могла развиться до настоящего своего уровня только благодаря тому, что христиански просвещенное человечество получило полноту понимания, немыслимую для древнего человека, скованного узостью своего мировоззрения, на все налагавшего печать услов­ности. Христианство есть абсолютное освобождение духа человеческого, выразившееся прежде всего в богатстве душевных движений, совершенно неизвестных древнему миру. Стоит только сравнить богатство христианской психологии, выражающейся в искусстве, со скудностью душевных мотивов, которыми пробавлялся древний человек, чтобы понять, что без этого пробуждения души, немыслимо было и полное пробуждение ума, кото­рый есть все-таки не более как формальное орудие, действующее под влиянием факторов высшего разряда. Но христианство само, в своем образовательном значении, состоит не только из догмы и истекающей из нее этики. Для полного проявления, как начала культурного, оно нуждается в такой полноте развития всех способностей духа, которая доступна лишь человеку, стоящему на степени - мужа совершéнна, могущего применять в жизни те начала, которые составляют Богооткровенную сущность учения. Воспринять для себя лично Евангелие Царствия может и стоящий на степени ум­ственной детскости. Детский ум и душа славянина, усвоив благодатную сторону, принесенного к нему высококультурными эллинами христианства, в некотором отношении поняла ее полнее может быть, чем понимали ее самые просветители. Для русского человека христианство выразилось в молитвенной формуле «Господи помилуй», формуле, созданной греческим умом для целей только ритуалистических и никогда не получившей той полноты духовного значения, которую с нею связал русский человек, прежде всего постигший, что краеуголие христианства состоит в смирении и сокрушении. Эллин постиг умом красоту христианского смирения; русский постиг смирение душею и этим сразу поставил себя в отношении христианского возрождения выше своего учителя. Христианином, в высшем личном смысле, может быть самый первобытный человек - какой-нибудь «дядя Том». Но полнота христианской так сказать гражданственности выражается не в одной высоте личной нравствен­ности, но и в усвоении всего того, что может создать христианское общество, земную Церковь. Для этого недостаточно одной личной даже святости; надо прямо сказать - для этого надо развитие всех сил человеческой души с умом включительно; и потому способствовать устроению на земле «Града Божия» может лишь тот, в ком всечеловечность его стоит на высоте воспитавшего его начала. И действительно, где Церкви основанные и существующие на почве, не переработанной еллинской культурой? Если теперь и устраняются Церкви в Китае, Японии и других странах, то все-таки руководство ими остается за людьми, прошедшими так называемую классическую школу и особенно школу еллинскую; так как римский элемент, хотя и тесно связанный с греческим просвещением, сам по себе не достаточен, по своей одно­сторонности для того, чтобы дать образование уму всестороннее. Римский дух, формально юридический, составляет ценный вклад в сокровищницу человеческой культуры, как проявление присущего человеку запроса на формальную точность и правомерную логичность [5]; но сам по себе он не исходит из глубин целостного духа, а только служит для развития чисто формальной стороны ума. Непосредственно в нем христианское понимание не могло найти и не нашло себе выразителя; и поэтому христианство, основанное на латинской культуре, впало в ту явную для нас односторонность, которая, по меткому выражению историка Кудрявцева, низвела идею христианской кафоличности на степень римского католицизма («Судьбы Италии»). Для того, чтобы стать человеку на высшую степень развития, ему необходимо усвоить все то, что приобрело человечество абсолютного в просветительном и образовательном отношении за всю историю свою. Усваивать надо лишь общечеловеческое; и хотя таковое никогда не является иначе как в оболочке народного, тем не менее, усвоению подлежит только общечеловеческое, народное же лишь поскольку оно не отделимо от первого. Что же человечество приобрело такового с начала своей истории? Прежде всего, и выше всего, оно получило откровение христианское, проявившееся в конкрете с окраской еврейской; а затем оно выработало из самого себя тот высший тип культурного человека, который обратился, в отношении именно культурности, в вечную норму для всего будущего человечества. Этот тип - эллина, человека достигшего до совершенного развития всех способностей душевных и умственных, при возможно полном устранении всякого местного и племенного умственного «идиотизма» [6]. Эллада, в своей долгой и полной превратностей истории, служила исключительно идее - выработать человека наисовершеннейшего. Поклоняясь, человеческой красоте, красоте тела и ума (χαλοχαγαϑία), она действительно нашла этот тип и принесла его человечеству как чудный дар того идеального сосуда, в котором наиполнее может проявить себя все высокое, до высочайшего включительно. Данное миру через евреев Откровение не могло вмещаться в явно одностороннем и узком сосуде еврея-националиста; и оно, действительно, немедленно как бы переселяется в мир эллинский и на столько с ним отождествляется, что можно смело сказать - христианство засветилось миру на свечнице эллинизма; и от него, в известном отношении, не отделимо, не в качестве начала просвещающего всякого человека, грядущего в мир (тут нет места ни народности, ни культуре), но в смысле орудия для проявления себя, как культурнобытового начала; так сказать как орудие для осуществления на земле, в возможной полноте, христианского идеала земной Церкви. Ни один народ, кроме эллинского, не выработал такого ясного и сознательного чувства «единения на начале внутреннем, без всякой потребности в чем-либо внешнем, во внешнем знаке единения». Все другие народы единились или на государственном начале, или на начале внешнего культа, или, наконец, как евреи, на Законе, хотя и Богодарованном, но все-таки внешнем начале, как то признает и апостол Павел: Закон - пестун. Совсем иное видим мы у еллинов. То, что объединяло их, при всей их розни между собой, что давало им право противополагать себя всем другим народам, это сознание, что связь, их соединяющая, внутренняя, и исключительно внутренняя, без всякой внешней формы; ибо даже вера их, как религиозная вера, не представляла сама настоящего цемента. Эта внутренняя связь настолько сильна была и есть даже у современных греков, что при полной неспособности к государственному укладу (Византия была «Рим» на греческой почве), объединительная сила эллинизма ни минуты не ослабевала; и чем слабее становилась собственно Греция, тем сильнее выражался дух эллинизма - в складе ума, способного «понять» все человеческое, без всякого привнесения национальной односторонности. Такая среда была единственно способна воспринять учение христианское, в смысле понимания оного «вполне». Эклессия, то высшее проявление единения о духе, на чем зиждется весь земной строй христианства и соединяет его с чаемым строем загробным - понятие чисто эллинское и доступно в своей полноте только тем, которые привили к себе вполне еллинскую культуру, не в смысле обращения себя в греков, а в смысле полного приобщения ума к широте еллинского постигновения; которое, благодаря вложенному в него высшему откровенному учению, создало то, что так метко и непреходяще наименовано - Православие. Действительно, с первых же минут христианство отождествляется с эллинизмом [7]; и оно начинает распространяться через эллинские колонии, сохраняя даже и внешность эллинизма до такой степени, что само богослужение отправлялось на Западе по-гречески (остаток сего - латинский Кирие-елейсон) и большинство епископов, даже римских, первых веков, были греки или грецизированные туземцы. Гарнак, со свойственным ему беспристрастием суждения, говорит (Dog. Gesch.), что «идея Церкви есть идея греческая». Чтобы ее осуществлять в ее чистой форме, надо стоять на грекохристианской точке, т. е. понимать возможность единения в духе «помимо всякой внешней объединяющей вехи». Рим этого понятия никогда усвоить не мог вполне. Ему нельзя было, с его односторонней точки понимания, обойтись без centrum unitatis видимого; и от того, по мере как христианство олатинивалось, на Западе все более и более тускнело понятие о Церкви в строго-христианском смысле и заменялось католическим понятием о необходимости для христианства иметь видимого представителя, заместителя Христа на земле; подобно тому, как древнему человечеству, когда оно начало утрачивать внутреннее единство духа, понадобилась вавилонская башня. Сравнительный успех западного столпа в отличие от вавилонского объяс­няется тем, что он все таки построен и до ныне стоит на почве христианской, т. е. объединительной самой по себе, подкрепляемой лишь древнеримским изречением «tu regere imperio populos, Romane, mеmentо» (Помни, римлянин, что тебе дана власть править народами - пер. И.Сергеева). Такое одностороннее направление латинства должно бы, на основании вышеизложенного, по-видимому, устранить его значение в смысле общекультурного элемента, так как он есть скорее торжество некоего «идиотизма» в этой области; что противоречит нашему запросу развития (в смысле высшего образования), только того, что делает человека возможно менее идиотичным. В действительности оно не так: человек никогда не может «вполне» реализировать никакого идеала; и самый идеал абсолютной широты понимания может легко обратиться в расплывчатость понимания, чему не раз поддавалась и чистогреческая культурность. Рим есть корректив для Греции и такой, который действительно необходим, для того, чтобы отнять у эллинизма его наклонность к тому, что можно, в вульгарном смысле назвать «преснотой. Это своего рода отрубь в хлебе. Присутствие таковой в простом ржаном хлебе делает то, что на нем одном почти живет русский крестьянину чего нельзя или трудно на ситном или на пшеничном, обдирном. От того, говоря о классицизме, невоз­можно отделять эти две его ветви; но только в их единении можно искать полноты так называемого гуманизма, того просветительно-действенного гуманизма, который мы противополагаем гуманизму квиэтистическому, выработавшемуся на Западе, как противоположение грубому утилитаризму, искони свойственному духу народов германских или тех, которые имели основанием своего просвещения чистое латинство, в котором, отдельно взятом, нет ничего чисто-культурного, кроме разве того, что оно заимствовало, обесцветив, у тех же греков. Введение в основу учения, направленного к высшему образованно, исключительно одного латинского языка и его литературы, можно почесть средством диаметрально противоположным той цели, которая в этом деле существенна; и несомненно, что например соединение математики с латынью способно скорее дать обратные результаты в деле высшего образования, чем содействовать достижению оного. Лучше устранить совершенно всякий классицизм, чем давать его в искаженном виде. Математика - наука о формальных построениях в области «числа и меры». Латинская культура - результат формального (только) понимания вещей и их взаимноотношений. Лучшие умы латинского мира сами это сознавали и поэтому искали выхода из соб­ственного формализма в свежих струях греческого миросозерцания, никогда, однако, не достигши до истинного оного понимания. Общее образование высшее, построенное на таких основах, может дать лишь то именно, против чего сам Запад начал протестовать во времена Возрождения, основав свое стремление к выходу из этого всепоглощающего формализма на возвращении к изучению греческой словесности и создавшей ее культуры [8]. Этот взгляд на значение эллино-римской культуры полагает ее краеугольным камнем возможности истинного просвещения общественного для всего мира, не исключая «недвижного Китая», или страны Восходящего Солн­ца. Как бы ни были блестящи результаты их собственных культур, нельзя не видеть, что на них христианской куль­туры основать нельзя; потому что христианство для полного себя проявления, как воспринятое и примененное к общественной жизни откровение (Земная Церковь), требует, по-видимому, такого предварительного пробуждения умственно-душевных сил человека, достигнуть которого дано было Провидением только эллино-римскому миру (Шеллинг, Tiersch Apost. Zeitalter), в чем и его высокое, вечное значение. Мы знаем, что распространение христианства как бы совпадает с границами этой предварительной культуры; за ее пределами видим только индивидуальные приобретения, но не общественные; и даже те отдельные, иногда ревностные индивиды, которых удается присоединить к христианству, не могут из себя составить церковных обществ, без руководства лиц эллино-римской закваски. В Китае, многовековая римско-католическая церковь доселе управляется европейцами, а в православной миссии в Японии, едва ли пр. Николай заменим теперь японцем, не прошедшим школы, заквашенной просвещением греческим, хотя бы не непременно греческим языком, в его непосредственном приложении. Для основания Церквей в странах, совершенно независимых от нашей культуры, надо насаждать эту культуру, и тогда будут положены основания для возможности в будущем совершенно Японо-Китайско-Индусских Церквей; до тех же пор придется цементировать эти церкви извне привносимым началом; тем, на котором может стоять здание Церкви видимой, понятой так полно, как это доступно только для греко-латинского понимания. Ближе всего к эллинно-христианскому пониманию единения о духе подходит буддизм; но его пассивная закваска делает то, что и прошедшие через него, по пути к христианству, все-таки не способны понять вполне христианскую концепцию Церкви, в которой начало действенное составляет элемент существенный. Последователи буддизма не идут дальше «сопоставления», но объединения активного они понять не могут; они идут по одному пути, но истинного единства они не могут реализировать. Оно осуществляется только теми, которые усвоили себе, просветив его христианством, то внутреннее культурное единение, которое выработала Греция, как бы в предведении его высшего назначения.

Классицизм является, таким образом, для нас основанием возможно полной христианской культуры (образования) и потому, и только потому, его необходимо класть в основу высшего образования, тогда как именно этой его стороны у нас во внимание не принимают. Противники классицизма у нас и на Западе прибегают к одинаковым аргументам для полемики против него - и это вполне основательно. Но сторонники его едва ли правильно прибегают у нас только к тем доказательствам его полезности, которые выработаны на европейской почве. Для Европы, говорящей на языках, в большей или меньшей степени утративших органичность, возможность пользоваться языками, сохранившими свою первобытную органичность - самая материя древних языков имеет существенную важность: она дает им действительно то, что так необходимо для умственного развития - возможность понимать логику мышления, почерпнутую из живого органа мысли-языка. Но мы обладаем в обиходе нашем таким языком, который не уступает, по органичности своей, ни в чем языкам древним. Конечно, есть некоторая польза знакомиться с законами языка «не обиходного», но эта польза ничтожная, при обращении со своим, столь же органическим, языком. Изучая «серьезно» свой язык, мы в этом отношении получим почти все то для гимнастики ума, что дают западному человеку древние языки. Дополняя же свой язык еще ц.-славянским и обращая внимание на его особенности, мы можем смело рассчитывать на то, что в этой области найдем значительную для ума гимнастику. Аргумент этот в пользу древних языков, важный для Европы, у нас обесценивается значительно, сравнительно с его вескостью для Европы. Отношение же латинских рас к латинскому языку на столько исключительно, что все, что вполне оправдывает необходимость его для француза, итальянца, испанца и иных - совершенно к нам не применимо: латинский язык у них играет роль ц.-славянского нашего; а для остальных народов, германо-кельтских, он есть язык той культуры, которая заквасила всю их гражданственность; тогда как русская гражданствен­ность - не петровская, конечно - ее чурается. Если взять литературу древних, только с литературной стороны, то ведь в отношении этом - за исключением Гомера новые народы могут выставить писателей, не менее совершенных по гению и по совершенству формы. Данте, Шекспир, Гете, Байрон могут не только стать на одну доску с писателями клас­сическими, но и затмить их. Но, тем не менее, есть громадная разница между образовательным значением литературы классической и таковыми же по классической, до современ­ности. Современная и вообще христианская эпоха литературы дает нам лишь отдельные образцы большей или меньшей гениальности лиц, принадлежащих к нашему собственному миросозерцанию, со свойственной каждому по человечеству односторонностью, и, следовательно, они являют из себя лишь блестящие анекдоты нашей собственной среды. Не то древние: не смотря на очень средние таланты большинства писателей и поэтов древности, они все вместе делали неведомо для себя одно общее дело - выражали и запечатлевали процесс образования того высшего типа человека-вообще, который был необходим для целей Промысла - дать возможность христианскому откровению облечься для своих «земных» целей в возможно совершенную человечью оболочку. В одном церковном песнопении говорится, что вся вселенная соединилась для поднесения Христу того, что каждая часть могла поднести лучшего: небеса - звезду, волхвы - дары, люди - матерь деву. Но к этому перечислению можно бы прибавить еще - тот, самим человечеством выработанный тип культурного человека, ко­торый необходим был для того, чтобы умом постигнуть, так сказать, умственную сторону христианства, без которой человек в частности может почитать себя христианином, но без которой человечество не может в своих общих судьбах осуществить христианство на Земле в его полноте. А.С.Хомяков сказал: «Православие спасает не человека, а человечество». Православие же есть именно в своем проявлении жизненном нечто от греческой культуры неотделимое, ибо оно есть утверждение истинной церковности; а таковая, как понятие, выработана греческим умом, как заметил весьма глубокомысленно Гарнак. Настоящая высшая культура возможна теперь в России только абсолютно христианская, а таковая неотделима от классицизма, как выражения того человечеством выработанного по воле Промысла, сосуда, в котором одном вполне укладывается понимание христианства, как явления культурно-мирового. Эта внутренняя связь классицизма с христианством понимается весьма представителями антихристианского направления; и особенно у нас, где главное движение антиклассическое идет из среды так называемой либеральной; а таковая есть вместе, если и не антихристианская, то минимально-христианская. На Западе это менее заметно потому, что там сложившееся вековой жизнью менее подвержено реформаторскому нападению даже тех, которые мыслят про себя иначе. Сама литература классическая для христианства ничего не дает существенного, но она в конечном результате своем выражает то умственное направление, которое должно было открыть человечеству глаза для созерцания того, что для умственных глаз людей другой культуры, было и останется всегда настолько ослепительным, что воспринять оное вполне, они никогда не возмогнут. В этом, вероятно, смысле Климент Александрийский говорил, что греческая философия приготовила эллинов к христианству. Конечно, не сама философия, в которой «догма» очень не важна на пользу христианства; а тот склад ума, который выработался у греков - их культурное любомудрие.

Но, если значение образованности древней велико по своему общему результату, а не по особым развивательным условиям языков греческого и римского и не по особым достоинствам писателей (Гомер и Платон исключаются), то нельзя ли получить плод этой культуры без усвоения языков, не через чте­ние классических источников в подлиннике? Зачем тратить так много времени на языки, когда все, что на них писали, переведено? Ответ на это краткий, но очень ясный, дает итальянская пословица: traduttore-tradittore (Переводить значит портить - сост.). В языке выражается дух создавшего его народа; и чем важнее мы почитаем быть именно «дух древнего мира», выразивший только свои идиотизмы в своей литературе, оправдавшийся только в том, что как он выработал человеческую мысль для дальнейшего и важнейшего и для выражения того, чего он по существу и в уме не имел, тем важнее именно вникнуть в него через «medium» языка; и только для этого знание настоящее, так сказать живое, древних языков нам абсолютно нужно [9], если мы хотим summa petere (стремиться к совершенству - сост.) в деле образования. Прошедший через школу древне греческо-римского мышления (а это достигается только проникновением в тайну духа этих народов, чрез усвоение их мыслительного орудия - языка) получает способность понимать в полноте то, что дано человечеству чрез совершенно другой источник, оказавшийся сам, по себе столь же неспособным оное усвоить, сколь он один оказался способным сохранить те семена, из которых это, сверхчеловеческое, должно было выйти во образе человеческом и для спасения человечества.

Сноски:

1.                                      Kleine Schriften I Band, Ueber Schule etc.

2.                                      Употребляю это слово без точного его толкования, в смысле т. е. ходячем; хотя, конечно, это позволительно лишь там, где оно, возможно, мало влияет на «суть» рассуждения.

3.                                      Пример - Гладстон.

4.                                      Конечно? не в смысле единичном. Ср. Fouillée Peuples Europ. 71 и 108 стр.

5.                                      Harnack говорит, что западный ум mehr Verstand als Vernunft war (был скорее пониманием, чем осознанием - пер. И. Сергеев). Dog. Gesch. III. 339 сл.

6.                                      В смысле греческом. Voilà pourquoi la Grèce a un rôle apart comme la Judée (Вот почему Греция играет более подобающую роль, чем Иудея - пер. А.Токарева), говорит Ренан, Melanges Religieux etc. 189 стр.

7.                                      «No sooner had it (Christianity): moved outwards from its cradle in Ierusalem, than it assumed the aspect of a Greek religion». Gladstone: «The Hellinistic factor in the Eastern problem» p. 11. («Не скорее это было с христианством: покинув свою колыбель в Иерусалиме, оно восприняло аспект греческой религии» - Гладстон: «Эллинистический фактор в восточной проблеме», с. 11 - пер. И.Сергеев).

8.                                      Только с этой точки зрения могло быть допустимо антилатинское направление в церковной школе у нас в 40-х годах; но тогда нужно было не умалять латинство, а усилить греческое к нему дополнение. Вместо того в сущности выбросили и то и другое. Что получилось - patet (ясно, очевидно - Сост.).

9.                                      Но, конечно, тот, кто перечел всех древних писателей, хотя бы и в переводе, ближе стоит к идеалу, близко знакомого с древностью человека, чем тонкий знаток в грамматическом отношении, не овладевшии литературой чрез «курсорное» чтение.

Примечания

Антоний Великий (ок. 251-356) - преподобный, величайший раннехристианский подвижник и пустынник, основатель отшельнического монашества.

Байрон (Byron) Джордж Гордон (1788-1824) - английский поэт-романтик.

Гарнак (Harnack) Адольф фон (1851-1930) - лютеранский теолог либерального направления, церковный историк, автор трудов по истории раннехристианской литературы и истории догматов.

Гладстон (Gladstone) Уильям Юарт (Вильям Эварт) (1809-1898) - английский государственный деятель и писатель.

Гримм (Grimm) Якоб (1785-1863) - немецкий лингвист, сказочник. Один из основоположников мифологической школы в фольклористике, принадлежал к кружку гейдельбергских романтиков, возродивших интерес к народной культуре. Вместе с братом Вильгельмом Гриммом (1786 - 1859) собрал и издал «Детские и семейные сказки» (т. 1 - 2, 1812 - 1814).

Данте Алигьери (1265-1321) - итальянский поэт.

Катков Михаил Никифорович (1818-1887) - известный публицист, журналист, издатель журнала «Русский вестник» и газеты «Московские ведомости». Преподавал в Московском университете в 1840-1850-х годах психологию, логику и историю философии. В 1850 г. в связи с тем, что преподавать философию стали профессора богословия, имеющие духовный сан, вынужден был оставить кафедру и не защитил диссертации на степень доктора философии Полемические статьи Каткова создали ему репутацию «властителя дум» русского общества 1860-1880-х годов и обусловили его реальное политическое влияние.

Климент Александрийский (Тит Флавий) (ок.150-ок.215 (217? 220?)) - один из учителей Церкви, богослов, писатель, один их основателей александрийской школы.

Кудрявцев Петр Николаевич (1816 - 1858) - профессор Московского университета. Его основное произведение «Судьбы Италии от падения Западной Римской империи до восстановления её Карлом» (1850).

Николай Японский (Касаткин Иван Дмитриевич) (1836-1912) - святитель, архиепископ; миссионер, основатель Православной церкви в Японии.

Паскаль Блез (1623-1662) - известный французский учёный, философ, писатель.

Платон (428 или 427 до н. э. - 348 или 347 до н. э.) - древнегреческий философ, ученик Сократа, учитель Аристотеля.

Серафим Саровский (Мошнин Прохор Исидорович) (1754-1833) -преподобный, всея России чудотворец; по инициативе Государя Императора Николая II канонизированный Российской Церковью. Летом 1903 г. состоялись «Саровские торжества» при огромном (до 150 000 человек) стечении народа и с участием царя и других членов императорской фамилии.

Филарет (Дроздов Василий Михайлович) (1782-1867) - святитель, митрополит Московский и Коломенский (с 1826), выдающийся церковный деятель, богослов и библеист.

Хомяков Алексей Степанович (1804-1860) - богослов, философ, писатель, поэт, публицист, один из основоположников и главных идеологов славянофильства.

Шекспир (Shakespeare) Уильям (1564 - 1616) - знаменитый английский драматург и поэт.