Владимир Щукин, прежде всего, ассоциируется с популярными песнями для детей, на которых выросло не одно поколение. Для многих это детские телепередачи: "АБВГДейка", "Будильник" и другие. Некоторые помнят легендарную группу "Последний шанс" с недетскими философскими песнями. С какого-то момента зазвучали необыкновенные песни "Храм Твой, Господи, в небесах", "Где лебеди?", "О вещая душа моя" и многие другие на стихи замечательных русских поэтов. Нужно заметить, что некоторые из этих песен уже стали "народными", так как исполняются повсеместно, от студенческих компаний и туристических групп до академических ансамблей и монастырей, причём, с полной уверенностью, что композитор был современником поэтов, на чьи стихи и написал музыку. Не знаю, радует это автора или нет, но вокруг его творчества уже сложились устойчивые мифы и легенды.
К этому надо добавить, что Владимир Щукин поставил моноспектакль "Про Федота-стрельца", где в единственном числе играет все роли от начала и до конца. Он с лёгкостью исполняет старинный распев и плавно переходит на шуточные частушки. У него органично сочетаются Высоцкий и Тредиаковский, Лермонтов и Гумилёв. Заставить звучать современно поэзию осьмнадцатого и девятнадцатого веков, Серебряный век и Пролеткульт, просто волшебство какое-то. Ничего подобного я раньше не слышал.
Свои песни Владимир сопровождает рассказами, вроде бы на житейские темы, вроде бы из своей биографии, но звучат поучительные притчи о смысле жизни, о пути к Богу, о скорбях и испытаниях, о промыслительности наших поступков и действий. В какой-то момент перестаёшь улавливать, когда заканчивается песня и начинает звучать повесть, и когда начинают на её фоне звенеть гитарные струны и речь плавно перетекает в песню. Получается такой длинный, непрерывный музыкальный, песенно-философский монолог, который ведёт всего лишь один человек, вроде бы, скромно сидящий перед тобой на сцене на таком высоком концертном никелированном стульчике, держит гитару, и поёт и рассказывает. А ведь кажется, что идёт полноценный спектакль со множеством актёров, с оркестром, с кордебалетом, с плясками и антрепризами. Необыкновенное ощущение.
В какой-то момент мне показалось, что Владимир Щукин воплощает в себе образ русского традиционного актёра: скомороха, шута, кукольника, петрушечника, балалаечника, гусляра, кобзаря, шарманщика, сказителя былин, сказочника, ведуна, рапсода, исполнителя кантов, псалмопевца, клиросника, плакальщика, плясуна, забавника и потешника, комического и трагедийного лицедея. Наверно, тогда, в седой русской древности, именно такие артисты выступали перед нашими предками, заставляя их плакать и смеяться, гордиться своей героической историей и размышлять о возвышенном и духовном.
То, что Владимир Щукин - архетипический образ русского артиста, становится понятно сразу же. Он и выглядит как-то исконно по-русски. Ему одинаково подходят и богатырский шлем, и боярская шапка, и крестьянский малахай, и гусарский кивер, и офицерская треуголка, и аристократическая шляпа, и солдатская фуражка, и матросская бескозырка, и клоунский колпак, и монашеская скуфья. Он высок, худощав, моложав, необычайно подвижен, постоянно с искренней улыбкой. Очень обаятельный человек.
Но если бы, допустим, мне довелось его услышать только по радио, то моё воображение создало бы портрет, который ненамного бы отличался от оригинала. То есть на лицо гармоничное сочетание внутреннего и внешнего образа. Ведь мы часто обманываемся в людях. А Владимир Щукин выглядит так, как звучат его песни, и поёт так, как выглядит.
И всё же, в его песнях звучат оттенки лёгкой и возвышенной грусти. Его шуточные песни звучат как духовные песнопения, а трогательно лирическая песня полна тонкого юмора и иронии. В его повествованиях, переходящих на исповедальный тон, часто звучит тревога о судьбах Родины и русских человеков. Порой в его речи не заметить грани перехода шутки в скорбное воспоминание, а грустная история неожиданно заканчивается фарсом или поучительным финалом.
Такая эклектика немного напрягает изнеженного трёхаккордной попсой и плоскоэстрадным юмором отечественного слушателя. Она тревожит, она зудит, вызывает дискомфорт и лёгкое раздражение. Ну, в самом деле, Серебряный век так Серебряный век. Подавайте эстетически отфильтрованное блюдо из Мережковского и Гиппиус, или Брюсова с Ахматовой. Или, уж если хохмить, так хохмить, - подавай балаган, шутов, цыган с медведями под водочку! Или уж если эпос, так эпос, с героическим пафосом, с фанфарами и тамбурмажорами.
Ну, привыкли мы так, привыкли. Поставили нас, как тележечку на узкоколейку, и покатили за верёвочку вперёд, вслед за артистом. А ещё лучше как в люлечке, туда-сюда, баю-бай. Чтоб, не приведи Господи, совесть не растревожить или чело светлое не омрачить. Вот мы и стали какими-то одномерными, плоскомозгими, душезасохшими.
Но продолжается действо на сцене. Мелькают какие-то солнечные зайчики и световые блики. Хотя нет прожекторов, стробоскопов и световых затей. И тут начинаешь понимать, что песня это не стихи, распетые под мелодию, а самодостаточный дух, волшебная энергия, жар-птица сказочная, царапающая тебя крылом, высвечивающая твои заскорузлые душевные потёмки. Что стихи - это молитва поэта к Богу, вибрация, проникающая под толстую-толстую шкуру растерянного зрителя. Но это не эпатаж, не высокомерная снисходительность артиста, "любимца богов" и небожителя, это адский труд реаниматора, откачивающего вялую душу и пытающегося поднять её к свету невидимому, в выси неописуемые.
Не все, однако, выдерживают такой сеанс душетерапии, потихоньку выползают наружу, туда, к привычной суете, в мир декораций и муляжей. А здесь продолжает твориться таинство духовного соработничества. О чём рассказывает Владимир Щукин? О духовном пути отрока, начавшего читать Евангелие под влиянием рок-оперы "Иисус Христос - суперстар" (прости меня, Господи!). О творческом даре, что может быть тяжелее камня, об озарении и унынии, о радостях и скорбях. Об осознанном поиске Бога, о трудных путях к вере и Церкви. О выборе и определении умудрённого жизнью зрелого мужа. О забавном и грустном, о весёлом и поучительном. Чего только стоит ироничное сообщение о жизни без телевизора на протяжении почти тридцати лет! Вот такой вот необыкновенный концерт способен играть в одном лице необыкновенный актёр и человек Владимир Щукин.
И всё-таки, у него весёлые глаза. Ну не хочется, никак не хочется грустить, слушая щукинские песни и прибаутки. Хочется думать о светлом, о добром, о хорошем, мчаться по полю, резвиться в волнах, парить в небесах, идти с каликами за море-окиян, молиться в храме и под небесами, и наслаждаться жизнью, такой трудной и такой прекрасной.
Вот прошёл концерт, а вроде бы как в гостях у артиста побывал. В стране, где "намедведил медведь" и живёт "добрый Филя", где "маленький кузнечик до полодня спал" и "девушка пела в церковном хоре". Добрый, удивительный, сказочный, волшебный и очень русский мир артиста Владимира Щукина.
Погас свет. Нет, все лампочки светили по-прежнему. Это артист убрал гитару в футляр. Как будто задвинулся занавес. Уставший человек отступил в тень. Праздник закончился.
Вадим Наговицын, редактор Калужского епархиального журнала "Православный Христианин"
Впервые опубликовано в калужском епархиальном журнале "Православный Христианин"
К этому надо добавить, что Владимир Щукин поставил моноспектакль "Про Федота-стрельца", где в единственном числе играет все роли от начала и до конца. Он с лёгкостью исполняет старинный распев и плавно переходит на шуточные частушки. У него органично сочетаются Высоцкий и Тредиаковский, Лермонтов и Гумилёв. Заставить звучать современно поэзию осьмнадцатого и девятнадцатого веков, Серебряный век и Пролеткульт, просто волшебство какое-то. Ничего подобного я раньше не слышал.
Свои песни Владимир сопровождает рассказами, вроде бы на житейские темы, вроде бы из своей биографии, но звучат поучительные притчи о смысле жизни, о пути к Богу, о скорбях и испытаниях, о промыслительности наших поступков и действий. В какой-то момент перестаёшь улавливать, когда заканчивается песня и начинает звучать повесть, и когда начинают на её фоне звенеть гитарные струны и речь плавно перетекает в песню. Получается такой длинный, непрерывный музыкальный, песенно-философский монолог, который ведёт всего лишь один человек, вроде бы, скромно сидящий перед тобой на сцене на таком высоком концертном никелированном стульчике, держит гитару, и поёт и рассказывает. А ведь кажется, что идёт полноценный спектакль со множеством актёров, с оркестром, с кордебалетом, с плясками и антрепризами. Необыкновенное ощущение.
В какой-то момент мне показалось, что Владимир Щукин воплощает в себе образ русского традиционного актёра: скомороха, шута, кукольника, петрушечника, балалаечника, гусляра, кобзаря, шарманщика, сказителя былин, сказочника, ведуна, рапсода, исполнителя кантов, псалмопевца, клиросника, плакальщика, плясуна, забавника и потешника, комического и трагедийного лицедея. Наверно, тогда, в седой русской древности, именно такие артисты выступали перед нашими предками, заставляя их плакать и смеяться, гордиться своей героической историей и размышлять о возвышенном и духовном.
То, что Владимир Щукин - архетипический образ русского артиста, становится понятно сразу же. Он и выглядит как-то исконно по-русски. Ему одинаково подходят и богатырский шлем, и боярская шапка, и крестьянский малахай, и гусарский кивер, и офицерская треуголка, и аристократическая шляпа, и солдатская фуражка, и матросская бескозырка, и клоунский колпак, и монашеская скуфья. Он высок, худощав, моложав, необычайно подвижен, постоянно с искренней улыбкой. Очень обаятельный человек.
Но если бы, допустим, мне довелось его услышать только по радио, то моё воображение создало бы портрет, который ненамного бы отличался от оригинала. То есть на лицо гармоничное сочетание внутреннего и внешнего образа. Ведь мы часто обманываемся в людях. А Владимир Щукин выглядит так, как звучат его песни, и поёт так, как выглядит.
И всё же, в его песнях звучат оттенки лёгкой и возвышенной грусти. Его шуточные песни звучат как духовные песнопения, а трогательно лирическая песня полна тонкого юмора и иронии. В его повествованиях, переходящих на исповедальный тон, часто звучит тревога о судьбах Родины и русских человеков. Порой в его речи не заметить грани перехода шутки в скорбное воспоминание, а грустная история неожиданно заканчивается фарсом или поучительным финалом.
Такая эклектика немного напрягает изнеженного трёхаккордной попсой и плоскоэстрадным юмором отечественного слушателя. Она тревожит, она зудит, вызывает дискомфорт и лёгкое раздражение. Ну, в самом деле, Серебряный век так Серебряный век. Подавайте эстетически отфильтрованное блюдо из Мережковского и Гиппиус, или Брюсова с Ахматовой. Или, уж если хохмить, так хохмить, - подавай балаган, шутов, цыган с медведями под водочку! Или уж если эпос, так эпос, с героическим пафосом, с фанфарами и тамбурмажорами.
Ну, привыкли мы так, привыкли. Поставили нас, как тележечку на узкоколейку, и покатили за верёвочку вперёд, вслед за артистом. А ещё лучше как в люлечке, туда-сюда, баю-бай. Чтоб, не приведи Господи, совесть не растревожить или чело светлое не омрачить. Вот мы и стали какими-то одномерными, плоскомозгими, душезасохшими.
Но продолжается действо на сцене. Мелькают какие-то солнечные зайчики и световые блики. Хотя нет прожекторов, стробоскопов и световых затей. И тут начинаешь понимать, что песня это не стихи, распетые под мелодию, а самодостаточный дух, волшебная энергия, жар-птица сказочная, царапающая тебя крылом, высвечивающая твои заскорузлые душевные потёмки. Что стихи - это молитва поэта к Богу, вибрация, проникающая под толстую-толстую шкуру растерянного зрителя. Но это не эпатаж, не высокомерная снисходительность артиста, "любимца богов" и небожителя, это адский труд реаниматора, откачивающего вялую душу и пытающегося поднять её к свету невидимому, в выси неописуемые.
Не все, однако, выдерживают такой сеанс душетерапии, потихоньку выползают наружу, туда, к привычной суете, в мир декораций и муляжей. А здесь продолжает твориться таинство духовного соработничества. О чём рассказывает Владимир Щукин? О духовном пути отрока, начавшего читать Евангелие под влиянием рок-оперы "Иисус Христос - суперстар" (прости меня, Господи!). О творческом даре, что может быть тяжелее камня, об озарении и унынии, о радостях и скорбях. Об осознанном поиске Бога, о трудных путях к вере и Церкви. О выборе и определении умудрённого жизнью зрелого мужа. О забавном и грустном, о весёлом и поучительном. Чего только стоит ироничное сообщение о жизни без телевизора на протяжении почти тридцати лет! Вот такой вот необыкновенный концерт способен играть в одном лице необыкновенный актёр и человек Владимир Щукин.
И всё-таки, у него весёлые глаза. Ну не хочется, никак не хочется грустить, слушая щукинские песни и прибаутки. Хочется думать о светлом, о добром, о хорошем, мчаться по полю, резвиться в волнах, парить в небесах, идти с каликами за море-окиян, молиться в храме и под небесами, и наслаждаться жизнью, такой трудной и такой прекрасной.
Вот прошёл концерт, а вроде бы как в гостях у артиста побывал. В стране, где "намедведил медведь" и живёт "добрый Филя", где "маленький кузнечик до полодня спал" и "девушка пела в церковном хоре". Добрый, удивительный, сказочный, волшебный и очень русский мир артиста Владимира Щукина.
Погас свет. Нет, все лампочки светили по-прежнему. Это артист убрал гитару в футляр. Как будто задвинулся занавес. Уставший человек отступил в тень. Праздник закончился.
Вадим Наговицын, редактор Калужского епархиального журнала "Православный Христианин"
Впервые опубликовано в калужском епархиальном журнале "Православный Христианин"
