Недавно сделал я запись в своем дневнике, который достаю из-под бумажных завалов раз в году, а может, и того реже. Сейчас я уже взрослый дяденька и, "земную жизнь пройдя до половины" я очутился один на один с вопросом: почему синее небо семидесятых гораздо синее нынешнего, почему тогда солнце было ярче, почему восторженные строчки юношеских записей кажутся нелепой щенячьей радостью? Куда исчезла многокрасочность и многозвучность мира?
Старею? Глупею? А может, и то, и другое, да еще что-то мне неведомое. Все ж приятно листать страницы потертого дневника. Вместе с запахом засушенного на страницах цветка вновь ощущаю далекое лето.
Санкт-Петербург. Театральный институт. Распределение: город Гродно, и я совершаю творческий подвиг во имя искусства, завершившийся весьма логично, - обретением жены. Но пока семейные узы не усмирили темпераментного нрава моего, в плане под номером один стояло благородное и высокодуховное ухаживание за своей будущей женой. Дискотеки и кафе для этого не годились, потому что в огромных глазах моей возлюбленной отражалась глубина синего неба, а не ядовитая фц стробоскопа.
В двадцать с небольшим я уже мог представлять себя православным; знал несколько молитв наизусть, Символ веры, читал немного на славянском и четыре раза в месяц посещал храм. Этого опыта мне хватило для того, чтобы взять на себя ответственность не только проводника-экскурсовода, но и проводника в вопросах веры. Конечно, я блистал, потрясая свою спутницу "глубиной" познаний старожила, проведшего в Гродно полгода. А она тихо и с любопытством внимала рассказам, иногда отвлекая вопросами об "имидже" православной женщины.
- Как я сегодня? Ничего не заметил? - спросила она хитровато, и повернулась ко мне, широко раскрыв глаза.
- Как всегда светишься - ответил я искренне и заметил, что моя девятнадцатилетняя спутница отказалась на сей раз от "живописи" на собственном, и без того прекрасном лице.
- Класс, слушай, класс! - повторил я, вступая в борьбу с проглоченным языком - так она была хороша.
После непродолжительного "э-э-э..." я нашел точку опоры и увлек свою туристическую группу из одного человека за собой и за многообещающим вступлением.
- Сегодня мы посмотрим один из выдающихся памятников архитектуры древнего Гродно. Время действия - XII век. Это Борисоглебская церковь на Замковой горе. Здание относится к шестистолпным, трехапсидным храмам крестовокупольной системы, благодаря...
- Погоди, слишком много умных слов - остановила она поток речи, выдававшей мое высшее художественное образование.
Пока мы подбирались к храму поближе, я поведал популярно-доходчиво некоторые эпизоды из истории Гродно.
- Город этот упоминается еще аж в Ипатьевской летописи с тысяча сто - какого-то года. Между прочим, это самый западный форпост русского государства того времени. Эти земли входили в состав Великого княжества Литовского, а потом Речи Посполитой, это поляки, - пояснил я запросто.
- А в конце тысяча семисотых Гродно переходит к Российской империи. Ну, и как ты понимаешь, от Наполеона мы его освободили в двенадцатом. Кажется, зимой дело было.
Далее я перешел на художественную речь и повел рассказ о том, как художники восторгались формами Борисоглебского, в народе - Коложского - храма, как вдохновленные поэты и писатели посвящали ему строки.
- Шутка ли, восемь веков! - завершил я восклицанием и в ожидании изумленного взгляда своей спутницы эффектно крутанулся на каблуке. Напротив, взгляд ее был полон недоумения.
- А где купола, как положено, золотые? И цвет непривычный... Она что, не православная?
- Да нет же! Ты внимательней смотри - кинулся я на защиту храма. Здесь и татары, и поляки, и пожары и прочая напасть... А в тысяча восемьсот пятьдесят третьем году вообще берег размыло, пошла трещина и часть стены обвалилась в Неман. Еле спасли иконостас. Это ж XII век! Это ж образец древнерусского зодчества! Самостоятельная архитектурная школа!
- Понимаю - протянула моя спутница, и я, выдохнув воздух, вытер лоб, словно это была победа над варварскими ордами.
- Заметь - продолжил я уже спокойно, - здесь использовались местные строительные материалы. Глянь, какая инкрустация на стенах. Смотри, смотри - словно драгоценными камнями выложено. А подойти ближе - это просто полированные разноцветные камни, майолика...
Мы подошли к храму. Захотелось коснуться, шершавых, кажущихся теплыми, стен.
- Это особый материал - ответил я на незаданный вопрос, - плитняковый кирпич, плинфа называется,- завершил я пояснения и провел рукой по стене, разглядывая трещины и ямочки кладки. А здесь в стенах вмурованы кувшины-голосники; и постройка легче, и звук внутри громче.
- Иди, иди сюда, - затараторил я, - смотри, видишь, на стене выложен крест из цветных камней с ромбиками по краям. Три ромба над крестом - это Святую Троицу означает, два снизу - это Ветхий и Новый Завет или две природы Христа, а по паре ромбов слева и справа от креста - это четыре Евангелия. Кстати, именно это майоликовое изображение легло в основу герба Гродненской епархии.
- Ну, что? Пойдем туда? - спросил я и, выдержав паузу, указал рукой на храм, - только тихонько: служба идет.
Я решительно взял свою любознательную спутницу за руку и, чувствуя некую пружину в движениях, потянул ее к входу. Чего и следовало ожидать, дверь предательски скрипнула, лишь мы переступили порог. Шла служба. Этого жалобного писка хватило на то, чтобы, как по команде, повернуть головы всех прихожан в нашу сторону. Я виновато покивал головой, обозначив извинение, чем возвратил прихожан в прежнее положение. Это были неизбежные бабушки; пять, семь - не больше. Светлые платочки, платья в немыслимых узорах и теплые душегрейки, несмотря на лето за окном. Свет, наполнявший храм через верхние окна, наполненный голубой дымкой, обрисовывал сдобные силуэты бабулек и комкал пухлые тени на каменном, холодном полу. Взгляд мой пробежал по стенам храма, зацепился за разнобойные подсвечники, нырнул пугливо в сторону алтаря и вновь уперся в бабушек.
- Хадите сюды, детки, - сказала ласково, по-родственному, стоящая ближе к нам прихожанка и вдруг постелила перед нами два круглых коврика с диковинными ромбиками. Я оцепенел и готов был провалиться. Но земля не уходила из-под ног, и я остался с вопросом "что делать?". В голове завертелись картинки; орлец, патриарх, секта, старообрядцы, венчание. Я ощутил тяжкий крест "знатока православия", тем более что любимая вопросительно поглядывала на меня. Наконец я решился, приняв поистине мудрое решение: встал носочками на коврик, чтоб и нашим и вашим и, если, что не правильно - так это случайно. Примеру последовала и моя зазноба. Хор молчал, батюшка в алтаре молчал, все молчало, от чего зависла невыносимая пауза. Но, наконец, спасительное "паки и паки"! Я тут же принялся креститься широкими движениями и отвешивать поклоны, но едкая мысль не давала покоя, заставляя вновь коситься на эти круглые, узорчатые коврики. Мало-помалу, к концу службы я почти сладил с волнением, несмело подпевая хору знакомые слова. Вдруг моя спутница, потянув меня за руку, прошептала: "На коврики ногами надо становиться, чтоб не замерзнуть. Пол холодный". Вместе с этим открытием рухнул мой авторитет знатока Таинств и обрядов. Оказывается, это была обыкновенная забота, привычная для всеуспевающих бабулек.
Запели "Великого Господина...", и народ шелохнулся под благословение. Но тут опять смущение - то, что привычно для города на Неве, не уместно для города на Немане. Бабульки сгрудились, и, вопросительно поглядывая на меня, не двигались с места. Та, что стелила коврики, пояснила: "Мушчыны упярод идуть, а мы ужо тады". Я решительно двинулся к батюшке, на ходу склоняя голову, а за спиной слышал ласковое урчание белорусской речи - как речка по камушкам: "Кали моладь у церкву ходить, тады усе добра будеть".
Сейчас я уже взрослый дяденька, серьезный.
Правда, слишком серьезным с нашими пятерыми сорванцами стать невозможно, и это к лучшему.
- А помнишь, в Гродно, когда мы ходили в храм? Чудной такой, особенный?
- Помню, конечно. С инкрустацией. Кресты из цветного камня.
- А коврики?
-......
- Я в тот день сказал, что люблю тебя.
- Нет, я первая.
- Да, нет же - я принял мужское решение. Слушай, а может, в этом году еще одно решение, - махнем туда своим ходом!
г. Санкт-Петербург
10.06.2005
Старею? Глупею? А может, и то, и другое, да еще что-то мне неведомое. Все ж приятно листать страницы потертого дневника. Вместе с запахом засушенного на страницах цветка вновь ощущаю далекое лето.
Санкт-Петербург. Театральный институт. Распределение: город Гродно, и я совершаю творческий подвиг во имя искусства, завершившийся весьма логично, - обретением жены. Но пока семейные узы не усмирили темпераментного нрава моего, в плане под номером один стояло благородное и высокодуховное ухаживание за своей будущей женой. Дискотеки и кафе для этого не годились, потому что в огромных глазах моей возлюбленной отражалась глубина синего неба, а не ядовитая фц стробоскопа.
В двадцать с небольшим я уже мог представлять себя православным; знал несколько молитв наизусть, Символ веры, читал немного на славянском и четыре раза в месяц посещал храм. Этого опыта мне хватило для того, чтобы взять на себя ответственность не только проводника-экскурсовода, но и проводника в вопросах веры. Конечно, я блистал, потрясая свою спутницу "глубиной" познаний старожила, проведшего в Гродно полгода. А она тихо и с любопытством внимала рассказам, иногда отвлекая вопросами об "имидже" православной женщины.
- Как я сегодня? Ничего не заметил? - спросила она хитровато, и повернулась ко мне, широко раскрыв глаза.
- Как всегда светишься - ответил я искренне и заметил, что моя девятнадцатилетняя спутница отказалась на сей раз от "живописи" на собственном, и без того прекрасном лице.
- Класс, слушай, класс! - повторил я, вступая в борьбу с проглоченным языком - так она была хороша.
После непродолжительного "э-э-э..." я нашел точку опоры и увлек свою туристическую группу из одного человека за собой и за многообещающим вступлением.
- Сегодня мы посмотрим один из выдающихся памятников архитектуры древнего Гродно. Время действия - XII век. Это Борисоглебская церковь на Замковой горе. Здание относится к шестистолпным, трехапсидным храмам крестовокупольной системы, благодаря...
- Погоди, слишком много умных слов - остановила она поток речи, выдававшей мое высшее художественное образование.
Пока мы подбирались к храму поближе, я поведал популярно-доходчиво некоторые эпизоды из истории Гродно.
- Город этот упоминается еще аж в Ипатьевской летописи с тысяча сто - какого-то года. Между прочим, это самый западный форпост русского государства того времени. Эти земли входили в состав Великого княжества Литовского, а потом Речи Посполитой, это поляки, - пояснил я запросто.
- А в конце тысяча семисотых Гродно переходит к Российской империи. Ну, и как ты понимаешь, от Наполеона мы его освободили в двенадцатом. Кажется, зимой дело было.
Далее я перешел на художественную речь и повел рассказ о том, как художники восторгались формами Борисоглебского, в народе - Коложского - храма, как вдохновленные поэты и писатели посвящали ему строки.
- Шутка ли, восемь веков! - завершил я восклицанием и в ожидании изумленного взгляда своей спутницы эффектно крутанулся на каблуке. Напротив, взгляд ее был полон недоумения.
- А где купола, как положено, золотые? И цвет непривычный... Она что, не православная?
- Да нет же! Ты внимательней смотри - кинулся я на защиту храма. Здесь и татары, и поляки, и пожары и прочая напасть... А в тысяча восемьсот пятьдесят третьем году вообще берег размыло, пошла трещина и часть стены обвалилась в Неман. Еле спасли иконостас. Это ж XII век! Это ж образец древнерусского зодчества! Самостоятельная архитектурная школа!
- Понимаю - протянула моя спутница, и я, выдохнув воздух, вытер лоб, словно это была победа над варварскими ордами.
- Заметь - продолжил я уже спокойно, - здесь использовались местные строительные материалы. Глянь, какая инкрустация на стенах. Смотри, смотри - словно драгоценными камнями выложено. А подойти ближе - это просто полированные разноцветные камни, майолика...
Мы подошли к храму. Захотелось коснуться, шершавых, кажущихся теплыми, стен.
- Это особый материал - ответил я на незаданный вопрос, - плитняковый кирпич, плинфа называется,- завершил я пояснения и провел рукой по стене, разглядывая трещины и ямочки кладки. А здесь в стенах вмурованы кувшины-голосники; и постройка легче, и звук внутри громче.
- Иди, иди сюда, - затараторил я, - смотри, видишь, на стене выложен крест из цветных камней с ромбиками по краям. Три ромба над крестом - это Святую Троицу означает, два снизу - это Ветхий и Новый Завет или две природы Христа, а по паре ромбов слева и справа от креста - это четыре Евангелия. Кстати, именно это майоликовое изображение легло в основу герба Гродненской епархии.
- Ну, что? Пойдем туда? - спросил я и, выдержав паузу, указал рукой на храм, - только тихонько: служба идет.
Я решительно взял свою любознательную спутницу за руку и, чувствуя некую пружину в движениях, потянул ее к входу. Чего и следовало ожидать, дверь предательски скрипнула, лишь мы переступили порог. Шла служба. Этого жалобного писка хватило на то, чтобы, как по команде, повернуть головы всех прихожан в нашу сторону. Я виновато покивал головой, обозначив извинение, чем возвратил прихожан в прежнее положение. Это были неизбежные бабушки; пять, семь - не больше. Светлые платочки, платья в немыслимых узорах и теплые душегрейки, несмотря на лето за окном. Свет, наполнявший храм через верхние окна, наполненный голубой дымкой, обрисовывал сдобные силуэты бабулек и комкал пухлые тени на каменном, холодном полу. Взгляд мой пробежал по стенам храма, зацепился за разнобойные подсвечники, нырнул пугливо в сторону алтаря и вновь уперся в бабушек.
- Хадите сюды, детки, - сказала ласково, по-родственному, стоящая ближе к нам прихожанка и вдруг постелила перед нами два круглых коврика с диковинными ромбиками. Я оцепенел и готов был провалиться. Но земля не уходила из-под ног, и я остался с вопросом "что делать?". В голове завертелись картинки; орлец, патриарх, секта, старообрядцы, венчание. Я ощутил тяжкий крест "знатока православия", тем более что любимая вопросительно поглядывала на меня. Наконец я решился, приняв поистине мудрое решение: встал носочками на коврик, чтоб и нашим и вашим и, если, что не правильно - так это случайно. Примеру последовала и моя зазноба. Хор молчал, батюшка в алтаре молчал, все молчало, от чего зависла невыносимая пауза. Но, наконец, спасительное "паки и паки"! Я тут же принялся креститься широкими движениями и отвешивать поклоны, но едкая мысль не давала покоя, заставляя вновь коситься на эти круглые, узорчатые коврики. Мало-помалу, к концу службы я почти сладил с волнением, несмело подпевая хору знакомые слова. Вдруг моя спутница, потянув меня за руку, прошептала: "На коврики ногами надо становиться, чтоб не замерзнуть. Пол холодный". Вместе с этим открытием рухнул мой авторитет знатока Таинств и обрядов. Оказывается, это была обыкновенная забота, привычная для всеуспевающих бабулек.
Запели "Великого Господина...", и народ шелохнулся под благословение. Но тут опять смущение - то, что привычно для города на Неве, не уместно для города на Немане. Бабульки сгрудились, и, вопросительно поглядывая на меня, не двигались с места. Та, что стелила коврики, пояснила: "Мушчыны упярод идуть, а мы ужо тады". Я решительно двинулся к батюшке, на ходу склоняя голову, а за спиной слышал ласковое урчание белорусской речи - как речка по камушкам: "Кали моладь у церкву ходить, тады усе добра будеть".
Сейчас я уже взрослый дяденька, серьезный.
Правда, слишком серьезным с нашими пятерыми сорванцами стать невозможно, и это к лучшему.
- А помнишь, в Гродно, когда мы ходили в храм? Чудной такой, особенный?
- Помню, конечно. С инкрустацией. Кресты из цветного камня.
- А коврики?
-......
- Я в тот день сказал, что люблю тебя.
- Нет, я первая.
- Да, нет же - я принял мужское решение. Слушай, а может, в этом году еще одно решение, - махнем туда своим ходом!
г. Санкт-Петербург
10.06.2005
