Связан этот опыт с написанным мной предисловием к книге Майи Кучерский "Современный Патерик". Точнее сказать, сначала была написана статья, она была опубликована в журнале "Православный Летописец Санкт-Петербурга". А потом издатели (в урезанном виде, что существенно изменило смысл статьи) поместили ее в качестве предисловия к книге, которая сразу же приобрела репутацию скандальной. Вернее, и среди духовенства, и среди мирян мнения резко разделились. Одни считали (как и я писала в предисловии), что именно такие книги с "шоковой терапией" нам и нужны сейчас, другие же утверждали, что книга Кучерской - поклеп на верующих и церковь, кто-то даже говорил, что эту книжку (весь ее тираж) нужно сжечь.
Так как последние высказывания отличались очень неспокойным, агрессивным духом, а порой носили чисто личный характер (некоторые персонажи себя узнали и обиделись), то это казалось мне, как автору предисловия, критикой, не заслуживающей внимания. Ну что это за критика, когда в лоб утверждают: " Кучерская не наша раз она закончила Калифорнийский университет. Автор - лазутчик внутри церкви и пр.". И никакой серьезной аргументации, сплошные эмоции.
Но, как теперь понимаю, неслучайно в то же время, когда разыгрывались споры вокруг книги Кучерской (и мне казалось, что я не имею к ним никакого отношения), произошла история, которая заставила меня задуматься. История эта касается другой знаменитой ныне "православной писательницы" Юлии Вознесенской. Два года назад мне пришлось "приложить руку" к ее все возраставшей славе: интервью с ней, снабженное восторженными комментариями было перепечатано многими православными изданиями. Не отрекаюсь, мне действительно понравилась и до сих пор нравится книга Вознесенской "Кассандра или приключение с макаронами", "Ланселот" понравился уже меньше. "Посмертные приключения" я, сознаюсь, не дочитала до конца. А вот две последние книги вызвали резкое неприятие. Я написала в Берлин письмо, в котором довольно-таки подробно объясняла, действительно уважаемой мной за острый ум и живость воображения писательнице, что ее последние книги - это "литературщина на духовные темы". Она мне ответила, что так считаю только я, а больше никто так не думает, она получает только благодарные отзывы, и ее повести собираются даже экранизировать.
За последний год ряды "православных писательниц" пополнились новыми именами, художественная литература на православные темы стала модным чтением для многих православных. Опять-таки мне, как будто бы на первых порах включившейся в это новое движение, не видно было в нем никакой духовной опасности. Все нормально - "новому поколению нужны новые книги" - так я представляла ситуацию. Но вот однажды из уст одного из книжных распространителей, когда я покупала у него книгу В. Крупина "Повести последнего времени", я услышала: "Да зачем тебе это. Это неинтересно, это не Кучерская", я вдруг как - будто бы проснулась. А потом, когда стала читать замечательные, переполненные болью за Россию, написанные народным сочным языком, населенные такими дорогами персонажами, как наши уходящие бабушки и дедушки, повести Владимира Алексеевича Крупина, вдруг явственно поняла - все-таки я с ним и с этими героическими и несчастными стариками, а не с новыми "православными писательницами", и не хочу и не могу уютно себя чувствовать в "эпохе постмодерна", в которой живут герои новых повестей.
После этого самоопределения пришло решение, что если я так ошиблась, то лучше мне вообще больше ничего не писать. И не писала. Но вот один умный и ответственный человек как-то сказал мне: "Ваше предисловие к книге, ваши интервью, а еще ваше издание книги архимандрита Августина о митрополите Никодиме (Ротове) (об этом особый разговор) были публичными поступками (я добавила: "Легкомысленными", он согласился), и хорошо бы публично же объясниться. Без особых эмоций, спокойно разобраться, почему вы ошиблись и что думаете по этому поводу теперь.
Вот что я могу сказать теперь, после того, как попыталась разобраться в ситуации с новой православной литературой.
Причин для эйфории от чтения названной выше книги Ю.Вознесенской, книги М.Кучерской, некоторых глав из книги архимандрита Августина (Никитина), написанной в тоне, порой очень близком к тону книжки Кучерской, было несколько. Первая: казалось, что наконец-то появилось живое слово без привычных штампов (к которым я первая привержена), слово о нашей современной жизни, а не о временах древних, слово, обращенное к молодежи, к подросткам, не занудное, не нравоучительное, а веселое и легкое. Казалось важным и то, что молодежь услышит обличение некоторых церковных лиц из уст верующих, и это хорошо, хуже, если они услышат обличения от врагов церкви.
Вторая: мне лично новое направление понравилось еще и тем, что в нем чувствовался "груз образованности", культурные подтексты, широкий кругозор, скрытые цитаты, тонкие ассоциации и прочие атрибуты "посмодернисткой литературы" и все это в сочетании с "православной ориентацией автора"!
Третья: мне просто по-человечески были симпатичны авторы всех вышеназванных книг, нравилось, что можно говорить на одном языке, не напуская "показное смирение", вернее смиреннословие, нравилась их активная жизнь, стойкость в испытаниях и умение "посмеяться над собой", да и вообще относиться ко всему с привычной для нашего поколения ироничностью.
Четвертая, вытекающая из третьей: мне казалось, что наконец-то мы сбросили "маски показного благочестия" и стали в литературе такими, какие мы есть на самом деле, правдиво и критично посмотрели на себя, на окружающих. Перестали сюсюкать, "елейничать", а вернулись к "общечеловеческому языку", который понятен не только церковным людям, но и "широкому читателю".
Что же заставило меня усомниться во всей вышеизложенной апологетике? Просто после чтения книги Крупина (так уж вышло, что именно она меня отрезвила, и именно ее мне предложили, как антипод "нового направления православной литературы") я еще раз перелистала "пререкаемые книги". И обнаружила простую вещь - это все "литература" или, говоря народным языком "красное словцо". Тут вспомнились слова старца Софрония (Сахарова) о том, что когда он писал книгу о прп.Силуане Афонском, он очень боялся все превратить в литературу, а в одной из бесед с братией отец Софроний сказал, что есть опасность превратить духовную жизнь в литературу. В вышеназванных книгах именно это и происходит.
Я не заметила этого при первом чтении, а теперь обнаружила, что в книге Кучерской наши старцы: отец Николай (Гурьянов), отец Павел (Груздев), блаженная Любушка превращаются в персонажей литературного произведения. Их слова и действия вписываются в контекст всей книги, особенно при ее новом оформлении, как простите меня, "рассказы о чудаках" (или "чудиках", о которых писал Шукшин), ведь выбраны именно моменты юродствования из жизни старцев и преподнесены, в соответствующем всему повествованию, стиле. Такой жанр занимательных историй существовал в мировой литературе, но это никак уж не патерик...
При втором чтении книги я обнаружила, что все герои Кучерской живут в особом постмодернистком мире, где все относительно, потому что все может быть названо, описано, да так, что ничего между строчками не вставишь, - картина получается самодостаточная, законченная, ни глубина, не нужна, ни высота, ни движение. Пространство анекдота, только основные персонажи не Чапаев или Брежнев, или чукча, а священники.
Хотя я бы не стала так уж яростно ругать автора книги "Современный Патерик", как делают ее критики. И совсем не хочу сменить апологетику на полную дискредитацию. Ведь Кучерская проявила те тенденции в нашей церковной жизни, которые давно уже появились, и за это уже ей нужно сказать спасибо.
У нас нет такого благоговения и простодушия, которое было в наших отцах и дедах, пришедших к вере после военных испытаний. Мы по воспитанию своему, в силу того, что выросли в раздвоенное время (грубо говоря, наше тогдашнее состояние можно было выразить поговоркой "всегда держать кукиш в кармане" - и в институте, и на работе, и в отношениях с многими людьми) в большинстве своем люди ироничные, критиканствующие. Придя в церковь, мы как будто избавились от этой привычки. А теперь, когда стали узнавать разные "закулисные истории" или, потеряв розовые очки неофита, видеть в настоящей церковной жизни не только розы, но и шипы, привычная ирония проснулась в нас. Нам кажется, что при помощи иронии легко сражаться с пошлостью, с неправдой, это защитная реакция всякого интеллигента - тонко, иногда незаметно для окружающих "простачков" пошутить над собратьями и их "недалекостью".
Кстати, один батюшка, прочитав книгу Кучерской, сказал: "Да каждый священник-исповедник десять таких книг мог бы написать. Но зачем это нужно? Нам нужно только каяться и стараться потихоньку меняться, а не насмехаться над собой и другими". Да, теперь на простой вопрос - зачем это нужно? - я бы не смогла предложить в ответ апологетические доводы, а сказала бы: "Для литературы, для отображения в литературе нашего постмодернисткого сознания". Нужно, как памятник истории, наше отражение в слове.
Так же, увы, я сказала бы и о последних книгах Ю.Вознесенской. Писательница оправдывала себя тем, что пишет русский вариант "Анти - Гарри Поттера", но скорее получилось наоборот, - вариации на тему... и тоже в русле "литературщины". Все, что было написано Вознесенской, исходя из личного опыта, из общения с людьми, которых она с такой любовью изобразила в "Кассандре", имеет под собой реальную жизненную почву, читаешь - и веришь ей. А то, что вызвано стремлением превратить в литературное описание духовную реальность, (ведь одни из действующий лиц светлые и темные духи) опять-таки вписывается в постмодернисткое сознание или является его порождением. И, недаром, в последних книгах ирония сквозит на каждом шагу, описание героев, их мыслей, чувств и действий пронизано ироничностью
Книгу архимандрита Августина (Никитина) о митрополите Никодиме (Ротове) по большому счету нельзя ставить в один ряд с произведениями "православных писательниц", но все-таки ее объединяет с ними все та же ирония, которая обличает в батюшке принадлежность к тому поколению, которое выросло с "кукишем в кармане". Потому простых православных людей резанул по сердцу именно тон повествования (это мне пришлось услышать от многих, как редактору книги). Теперь я увидела еще и то, что по сути дела книга отца Августина - это не чисто научное, а тоже художественное произведение, почти роман, потому, например, покойный митрополит Антоний (Мельников) превратился в персонаж, в типаж, в котором подчеркнуты какие-то одни стороны личности, а другие вообще не названы, забыты или не увидены. Такими же "законченными художественными образами" являются на страницах книги отца Августина некоторые из ныне здравствующих священников.
Нам известно немало книг, в которых рассказывается, об очень непростой церковной жизни в Советском Союзе (вспомним, например, большой труд Краснова-Левитина или многочисленные воспоминания о тех годах), часто мы можем найти в этих книгах разоблачения, нелицеприятную правду о церковных деятелях, но иронии в них мы не найдем.
Ценность работы архимандрита Августина (которая, кстати, во втором издании будет втрое больше по объему, и в ней уже будет преобладать документальность, а не личностный момент) ни в коем случае не отменяется, но и она в свете вышесказанного во многом является "памятником литературы эпохи постмодернизма". Или, попросту говоря, превращением жизни в литературу.
В назидание всем нам - самой себе в первую очередь - напомню о том, как великие наши писатели мучились от того, что они жизнь превращают в литературу. И о том, что наивысшей похвалой для них было (так было от Гоголя до Блока и до того же Крупина в наше время): "Это больше, чем литература".
А еще напомню слова апостола Иоанна Богослова: "Горе тому, кто забудет первую любовь свою", Апостол имел в виду первое чистое горение сердца, обретшего веру. Тогда его не могла коснуться ирония, тогда все вокруг были хорошими, а если в чем-то ошибались, то их жалели, и все равно любили.
"Ирония - демоническое оружие" написал в одноименной статье Александр Блок. Теперь это так очевидно: при помощи иронии, тот, кто владеет этим оружием, разбивает нас, православных, на партии, группировки, направления, отнимает у нас наше прошлое, настоящее и будущее, превращая все только в "слова, слова и слова" - в литературу с законченными типажами-персонажами. Так, незаметно для самих себя, мы сами в обычной своей жизни становимся персонажами и других так воспринимаем, как сказал другой поэт: "Весь мир - театр, а люди в нем - актеры". Вопрос только в том, чью пьесу мы играем, боясь быть (какими были прежде) искренними, простодушными и по-детски верующими людьми.
"Горе тому, кто забудет первую любовь свою".