Изоляционизм Цымбурского и Юрьева. Найди 10 отличий
Перелом в политологическом творчестве Вадима Цымбурского на рубеже столетий и тысячелетий, его переход от занятий собственно геополитикой к тому направлению исследований, которое он сам обозначил как «хронополитика», имел не только чисто научные, но также идеологические предпосылки. Цымбурский начал сознавать, что выдвинутая им геополитическая доктрина «Острова Россия» оказывается инструментом в руках социальных сил, стремящихся соединить приоритеты дикого рынка и экономической, а также культурной изоляции. Проще говоря, изоляционизм оказывается «боевым» лозунгом тех сегментов элиты, в первую очередь элиты силовой, кто не хотел бы накладывать на себя какие-то особые нравственные или социальные ограничения, но кто хотел бы лишить возможностей политической субъектности новые «городские» слои России, в частности, те остатки советского интеллектуального класса, кто сумел приспособиться к ситуации дикого рынка в первую очередь за счет возможностей глобализации.
Еще в конце прошлого столетия Цымбурский начинает думать, как внутри собственной, весьма консервативной по духу, цивилизационной доктрины сформулировать альтернативу этой «неосословности» в ее новой квази-изоляционистской форме. В качестве основного концепта своей хронополитической теории он выдвигает идею «городской революции». С его точки зрения, только цивилизации, способные произвести «городскую революцию» и как бы принять ее результаты, оказываются способными производить будущее из внутренних импульсов, а не только из внешних вызовов. Эти новые импульсы развития задает «городская революция», произведенная либо в виде реформации, либо в форме контрреформации.
Что имел в виду Цымбурский? Он хотел сказать, что если советский интеллектуальный класс со всеми его известными еще с XVIII века претензиями на лидерство будет превращен «новым дворянством» исключительно в «обслуживающий класс» и лишен политической самостоятельности, российская цивилизация неизбежно превратится в то, что ученый называл «постцивилизацией» – социокультурную общность, не способную строить свое собственное будущее. Таковыми «постцивилизациями» ученый считал Китай, Индию и исламский мир, и с этими категорическими его выводами в отношении незападных центров развития, наверное, согласятся немногие. Цымбурский явно ставил перед собой определенную идеологическую задачу — недопущение окончательной ликвидации интеллигенции как класса с помощью новой констелляции либеральных и консервативных идей. Наша задача в рамках данного материала состоит в том, чтобы объяснить те сложности, перед которыми встала доктрина «цивилизационного изоляционизма» В.Л. Цымбурского и то, каким образом ученый пытался эти сложности преодолеть.
Напомним, что геополитическая концепция «Остров Россия» была названа «изоляционистской» сразу после своего появления в 1993 году. В.Л. Цымбурский поначалу отмежевывался от этого определения, но потом после некоторых колебаний принял его и, наконец, в конце жизни попытался подчеркнуть, в чем изоляционизм в его понимании отличается от требований «автаркии», провозглашаемых другими авторами. В некоторых финальных своих работах он вынужден был подчеркнуть разницу своих воззрений от взглядов тех патриотически мыслящих интеллектуалов, кто в 2004-2005 годах выступил за проект хозяйственной автаркии России.
«Зов боевого изоляционизма»
В буквально последней написанной своей работе, в мемуарном очерке «Speak, memory!»[1] Вадим Цымбурский попытался указать на отличие своей геополитической концепции от иной версии изоляционизма, предложенной известным предпринимателем и общественным деятелем Михаилом Юрьевым в статье 2004 года «Крепость Россия». Цымбурский, в частности, писал:
«Я должен со всей ответственностью подчеркнуть, что «Остров Россия» прозвучит не зовом боевого изоляционизма, как «Крепость Россия» М. Юрьева. Это была модель, выведенная мною для осмысления ряда духовных и политических коллизий, пережитых в XVIII-XX веках, осознало себя как Основное человечество и тем определило последующие свои судьбы».
И далее покойный ученый отмечал, что какое-то время «склонен был полагать, что ослабление внешнего давления на Россию с восстановлением островного паттерна может способствовать оформлению паразитарной и своекорыстной псевдоэлиты: «фронды» в шпенглеровском смысле — слоя, склонного к преобразованию надсословного государства в орган узкосословного властвования».
Иными словами, Цымбурский давал понять, что призывы к изоляционизму в устах идеологов круга М.З. Юрьева выдают стремление реализовать в России, очевидно, неприемлемый для самого Цымбурского общественный проект. Чем же отталкивала ученого «Крепость Россия»?
Цымбурский в цитируемом нами тексте, который он оставил в рукописи, не успев отредактировать, дал нам только намек, который, тем не менее, позволяет понять, чем его отталкивал «изоляционизм» в версии М.З. Юрьева, в чем было фундаментальное отличие «Острова России» от «Крепости Россия». «Крепость Россия» Михаила Юрьева стала сенсацией 2004 года. Статья с этим названием появилась в декабре того же года в журнале «Главная тема»[2]. Чуть ранее неавторизованная редакция данного текста появилась в «Новой газете», вызвав изумление и даже некоторую панику в среде либеральной аудитории этого издания. Удивление также вызвал тот факт, что изоляционистский проект предлагал к реализации бывший член фракции «Яблоко» в Государственной думе РФ и одно время — вице-спикер нижней палаты именно от этого объединения.
Отметим, что и в редактируемом Михаилом Леонтьевым патриотическом журнале предложения Юрьева также вызвали противоречивую реакцию, в частности, от них сразу же отмежевался один из членов редакционного совета журнала, историк Анатолий Уткин.
Михаил Юрьев предлагал перейти к закрытой форме экономики, сохранив, однако, рыночную модель и даже освободив предпринимательский класс от контроля и бюрократических ограничений. В то же время, Юрьев считал, что в форме открытой миру системы, включенной в глобальные цепочки производства, российская экономика никогда не выйдет из сравнительной отсталости, даже если сможет увеличить ВВП в несколько раз за счет экспорта энергоносителей и редких металлов.
России, согласно плану «Крепости Россия», следовало начать производить самой все то, что она способна производить, при этом не только сокращая импорт, но и минимизируя до предела экспорт. В принципе, в этом пункте взгляды двух «изоляционистов» сходились — требование расширения национального производства в контексте так наз. импортозамещения Цымбурский, разумеется, поддерживал. Михаил Юрьев, однако, предлагал не только это. С его точки зрения, России нужно было полностью отказаться от иностранных инвестиций в национальную экономику, резко уменьшить все международные контакты, выйти из всех международных организаций, в которых наша страна состояла членом. Рекомендовал он также отказаться от использования доллара в качестве резервной валюты, чтобы перейти к золотому стандарту, тем самым неизбежно сократив размеры бюджетных расходов. Большая часть населения страны была бы вынуждена, таким образом, искать способы выживания в условиях дикого рынка.
Предлагались также меры, которые должны были в случае их реализации фактически покончить с существованием в стране так наз. академического класса. Юрьев считал необходимым не только отказаться от большей части научных командировок и вообще от контактов с западными учеными, но и если не запретить, то свести к минимуму изучение в стране иностранных языков, тем самым затруднив эмиграцию интеллектуалов за границу. Более того, он призывал вообще расстаться в России с фундаментальной наукой как таковой, оставив в «Крепости» только прикладные исследования, в первую очередь в сфере обороны. По его мнению, поскольку конвенциональные направления научного знания успешно развиваются на Западе, Россия едва ли способна бороться за лидерство в этих областях, да и в целом ей не следует развивать то, в чем она никогда не достигнет успеха.
«<…> А зачем в век свободных потоков информации у нас вообще заниматься теми направлениями, которые считаются основными за границей? – писал он. – <…> Ведь фундаментальная наука добывает новые знания — так зачем нам добывать их там, где их вполне успешно добывают и без нас?» Вместо науки в обычном смысле слова он предложил продвигать в стране направления познания, которые западное критическое мышление оставляет за пределами академической сферы, то, по-видимому, что-то вроде экстрасенсорики и парапсихологии. Хотя статья Юрьева содержала отсыл к известным православным паттернам типа «Москва — Третий Рим», автор «Крепости Россия» отнюдь не призывал своего читателя к аскетизму, сокращению потребления и сосредоточению на духовном. Напротив, он предполагал, что изолированная от Запада и всего мира Россия сможет продвинуться гораздо дальше Европы и в сфере чувственных удовольствий, не обращая внимания на нормы впавшего в новый пуританизм Запада. Для «выигрышной маркетинговой философии корпорации Россия» он формулировал такой принцип, обращенный к Западу: «<…> у вас занудное, суррогатное и импотентное, притом грязное существование; а у нас хоть пока и победнее, но свободная и, главное, настоящая жизнь».
В качестве возможных компонентов этой «настоящей жизни» Юрьев рассматривал «легализацию наркотиков» и даже «легализацию полигамного брака».
Как можно судить по цитировавшемуся уже высказыванию Цымбурского в мемуарном очерке, ученый увидел в «боевом изоляционизме» «Крепости Россия» идеологию новой сословности. Сам геополитик по-шпенглеровски именовал данное явление «фрондой»: этим термином автор «Заката Европы» описывал последнюю попытку аристократии утвердить свои сословные права в сопротивлении абсолютизму. Сосредоточением в «Крепости Россия» государство «новой сословности» наносило мощный экономический удар по новому городскому классу (который Цымбурский предпочитал называть «протобюргерством»), добиваясь его полной политической маргинализации.
По существу, именно с этим крипто-проектом, также брендированным слоганом «изоляционизма», ученый вел полемику в своих поздних статьях по хронополитике, включая дискуссию с историком и писателем Дмитрием Володихиным о «русском викторианстве». Любимый автор Цымбурского Освальд Шпенглер полагал во втором томе «Заката Европы», что костяк «протобюргерства» Нового времени составляет класс интеллектуалов, в котором немецкий историк видел секуляризированного наследника средневекового монашества.
Цымбурский, конечно, не мог не разглядеть в философии «корпорации Россия» явное стремление приструнить «городской класс», отрезав интеллектуалов страны от всех внешних источников существования помимо доходов за обслуживание интересов высшей касты, которая при этом, согласно Юрьеву, должна была быть полностью открытой миру чувственных удовольствий. Испытывая явное отвращение к такому варианту изволяционистского нео-феодализма, который он называл «партией жизни», противопоставляя ей необюргерскую «партию ценностей», Цымбурский писал в одной из своих последних статей: «Выступать сегодня с партией жизни в любой из ее версий — прославляя ли аристократические доблести, превознося ли разгул “капризно-неприхотливого нутра” или вбрасывая в “быдло” лозунг “выживания” — значит, работать на притязания псевдознати, на ее усилия образовать господствующее сословие».
Между фашизмом и компрадорством
Но, может быть, отталкивание автора «Острова России» от России-Крепости, носило исключительно социальный и идеологический характер и не касалось разницы геополитических концепций? Чтобы ответить на этот вопрос, нам придется объяснить читателю, каков был политический смысл «изоляционистской» идеи В.Л. Цымбурского. В январе 1994 года на одном из заседании клуба «Свободное слово» В.Л. Цымбурский выступил с речью, которую автор этих строк, републикуя ее уже после кончины философа, назвал «Пока – не входить в мировое цивилизованное!». В этой речи ученый предлагал свою емкую характеристику фашизма как восстания нации против некомфортного для нее положения в миропорядке, в рамках которого ей тем не менее приходится пребывать. С целью этого восстания нация, протестующая против миропорядка, вынуждена опираться на внутренние ресурсы, в первую очередь ресурс внутренней солидарности, против любых сил, претендующих на комплиментарное взаимодействие с силами внешнего окружения.
По существу, согласно описанию Цымбурского, фашизм представлял собой доведенный до логического предела бунт национал-популизма против того, что сегодня чаще всего именуется «глобализмом», бунт автохтонных ценностей против международных, формальных и неформальных, норм. Идея «суверенитета», то есть зависимости исключительно от внутренних сил, оказывалась, таким образом, центральной идеей фашизирующейся нации.
Цымбурский предлагал несколько дополнительных признаков фашизма, в частности, наличие движения, пронизывающего все общество и обеспечивающего продвижение наверх лояльных сторонников режима, снятие противоречий между верхами и низами за счет тоталитарной техники власти. Модели «фашизирующегося» общества, согласно Цымбурскому, противостоит модель общества «компрадорского». Элитные верхи этого общества, так наз. меньшинство, комфортно вписаны в структуры миропорядка, более того, партикулярная причастность к элитным структурам порядка служит основанием для их власти, которая, в условиях противостояния отчужденному от благ мир-системы большинству, приобретает все более и более авторитарный или манипулятивный характер. Не нашедшие для себя в этом порядке достойное место социальные низы превращаются в пауперов, но их классовое сопротивление гасится сочетанием силовых и экономических методов. Цымбурский, конечно, не предвидел возникновение того же рокового конфликта в развитых странах Запада, но он считал, что России следует остаться в стороне от капиталистической мир-системы, чтобы не оказаться в ситуации неизбежного выбора «между компрадорством и фашизмом».
По мнению ученого, Россия после 1991 года получила объективную возможность отъединиться от миропорядка, во всяком случае сократить свою зависимость от него. Фактором этого отъединения стало казавшееся ученому относительно благоприятным новое геополитическое положение освободившейся от имперского бремени России. Цымбурский не игнорировал геоэкономические факторы, обеспечивавшие включенность российской экономики в структуры мирового рынка, однако, он, как выяснилось впоследствии, абсолютно справедливо, полагал, что в момент предельного столкновения геоэкономики и геополитики, то есть приоритетов экономического взаимодействия и безопасности, последние уверенно возьмут верх. Поэтому любое геоэкономическое сосредоточение России, согласно Цымбурскому, должно быть обеспечено адекватным этой задаче «изолированным» геополитическим положением страны, не предполагающим ее вовлечение в неизбежные конфликты с другими центрами силы.
Как ни парадоксально, для Цымбурского удобное геополитическое положение принес России распад Советского Союза — наша страна оказалась отделена от ареалов других геополитических центров, которые Цымбурский позже назовет вслед за Хантингтном «цивилизациями» – полосой формально и фактически независимых территорий, сливающийся в один пояс Великого Лимитрофа, который окружает нашу страну от Монголии до Финляндии.
Та внутренняя свобода, которая сохранялась в России после перестройки, по мнению Цымбурского, была функционально обусловлена, как он называл, своего рода «геополитической расслабухой» – отсутствием серьезных вызовов безопасности со стороны внешних центров силы. «Остров Россия» — это метафора геополитического положения страны в исторический момент ухода из-под ее контроля лимитрофных территорий в тот момент, когда их еще не включила в свою сферу влияния иная, внешняя России, сила.
По мнению Цымбурского, относительно комфортное существование — вне выбора «между фашизмом и компрадорством» — России могло быть гарантировано лишь в ситуации сохранения пояса Великого Лимитрофа как относительно нейтрального пространства, разделяющего цивилизационные миры, но не принадлежащего всецело ни к одному из них. Как только лимитрофный пояс оказывается элиминирован и ее территории окончательно должны были отойти разным стратегическим блокам, то есть как только Россия в геополитическом смысле перестанет быть «островом», она неизбежно столкнется с тем же роковым вопросом, предопределяющим ее выбор между «компрадорством» и «фашизмом», — присоединяться или не присоединяться к Западу, и если присоединяться, то на каких условиях.
1991 год, считал геополитик, был благом для России только в одном смысле — геополитически данный вопрос перед нашей страной уже не стоял, в пространственном отношении она оказалась отброшена за кольцо территорий-проливов, образовавших своего рода санитарный кордон между Россией и структурами Евро-Атлантики.
Цымбурский понимал, что если эти структуры со своей стороны приблизятся к западным границам «Острова», и российская власть не сможет остановить теми или иными способами это продвижение, тема интеграции России в Евро-Атлантику будет снова поставлена на повестку дня. А это неизбежно актуализирует две конкурирующие стратегии интеграции — комплиментарную и конфликтную. Комплиментарная окажется фактически равнозначной вышеупомянутой стратегии «компрадорства», конфликтная потребует концентрации всех сил в столкновении с цивилизацией, намного превосходящей по мощи нашу страну, и эта мобилизация, скорее всего, актуализирует технику власти, которую Цымбурский называл «фашистской».
Модель «Острова Россия» была призвана если не допустить, то хотя бы оттянуть приближение этого часа, когда выбор между данными альтернативами окажется практически неотвратимым. В конце жизни, понимая, что продвижение структур НАТО и в целом институтов Евро-Атлантики к западным границам России не встретит никакого противодействия внутри Запада, Цымбурский попытался дополнить свою концепцию Лимитрофа идеей территориального «шельфа острова Россия». Этот «шельф» мог бы состоять из земель, входящих в состав новых независимых государств, население которых, связанное культурными узами с Россией, естественно отлагалось бы от своих государств при попытках их поглощения структурами Евро-Атлантики.
Цымбурский успел застать и прокомментировать в этом контексте отложение Южной Осетии и Абхазии от Грузии, можно почти не сомневаться, что в 2008-09 годах он уже предвидел воспроизведение того же сценария на Украине, другого претендента на членство в НАТО согласно решениям Бухарестского саммита этой организации. Сам он рассматривал подобный сценарий раздела западной части Лимитрофа как нежелательный, но тем не менее вполне вероятный. В случае его реализации шансы на спасительный «изоляционистский» сценарий радикально снижались, но все-таки не обнулялись окончательно.
Почему же интеграция России в мир Евро-Атлантики обречена была быть исключительно некомфортной для России как геополитического целого, как национальной или, точнее, цивилизационной общности? Ответ на этот вопрос сегодня очевиден, поскольку любое полноправное и достойное для России пребывание, скажем, внутри структур НАТО или ЕС неизбежно привело бы к переформатированию самих этих структур, к возникновению внутри атлантического мира слишком мощного и самостоятельного в военном отношении центра силы. Европейский «теремок» просто обрушился бы в случае появления внутри его стен российского «медведя». По мнению Цымбурского, вся политическая динамика истории Европы последних веков была обусловлена исходным противоречием, которое он сам называл геокультурным «парадоксом»: «В аспекте силового баланса оказывалось: крупнейшим актантом международной системы, сложившейся на Европейском субконтиненте-полуострове благодаря его многовековой исторической защищенности от внешних вторжений, с определенного момента выступило государство, оформившееся вне этого полуострова и располагавшее гигантской внеевропейской базой в глубине материка Евро-Азии. В плане религиозном к кругу западнохристианских стран с католико-протестантским спором твердо присоединилась Империя, открыто и неукоснительно преподносившая себя мировым оплотом другого христианства, почитаемого за единственно истинное. С точки зрения этнокультурной: в судьбу ареала, где господствовали народы и культуры романо-германского сообщества, с их опытом Imperii Christiani, Ренессанса, Реформации и ранней модернизации, принесшей идеи территориального суверенитета, cujus regio, ejus regio и т. д., мощно вклинился народ иного происхождения, не разделявший с западноевропейцами их цивилизационных судеб ни в Средние века, ни на заре Нового времени. <…> Принципиальное напряжение между «геокультурной» православно-державнической уникальностью России и ее погруженностью в раслады ареальных систем обрело превращенную форму в парадоксе Империи, выступавшей одной из основных несущих конструкций европейской международно-политической архитектоники и в то же время по важнейшим критериям радикально отличавшейся от обществ, общепризнанных в качестве «нормальных» членов европейского мира».
Россия по всем своим исходным характеристикам не вписывалась в западный мир, однако она не всегда сознавала это обстоятельство и почти никогда не руководствовалась в своих действиях этим пониманием.
Если посмотреть на «Остров Россия» уже не как на определенную идеологию, но как на полноценную научную концепцию, то можно сказать, что в процитированном абзаце состоит ее изначальное проблемное ядро. Цымбурский исходил из того, что в течение по крайней мере трех веков своей истории Россия решала по существу неразрешимый вопрос — как влиться в европейский мир, при этом оставаясь суверенной державой со своей особой социальностью, конфессиональными отличиями, наконец, своей особой исторической миссией. С одной стороны, эта проблема была просто не разрешима, Россия просто не могла стать частью европейского мира, не разрушив его изнутри. Отсюда следовал вывод – оставаться вне Европы, поддерживать по мере возможности существование «территорий-проливов», разделяющих нас с Евро-Атлантикой, ну и если сама Евро-Атлантика, откровенно говоря, сдуру начнет демонтировать ими же выстроенный «санитарный кордон», попытаться взять все то, что само идет нам в руки, что в случае попыток Евро-Атлантики распространить свою контроль над этими территориями ответит революционным протестом по типу Абхазии или Приднестровья. Здесь я уже добавляю то, в чем я лично попытался дополнить поздние геополитические взгляды Цымбурского, заявив в одной из статей, что в эпоху «столкновения цивилизаций» способом геополитической экспансии становится «революции», точнее, способность одной цивилизации организовать революционное выступление на периферии другой с последующим возможным выносом военной силы по «крымскому» сценарию.
Цымбурский, очевидно, недооценил тот факт, что в современной мир-системе равным образом оказывается некомфортно и победителям, и проигравшим, и России, и США, и израильтянам, и палестинцам, как Китаю, так и Великобритании. Путы глобализации начнут рвать с одинаковой ненавистью не только лузеры глобализации, но и ее номинальные бенефициары. Это приведет к фанастической востребованности ультра-правого дискурса и поразительному политическому проседанию всего левого, всего анти, альтер и собственно глобалистского. И на фоне этого всеобщего поправения концепция Острова России может показаться своего рода надеждой на изоляцию просветительской нормальности в условиях глобализации «крови и почвы».
[1] Цымбурский В.Л. Speak, Memory! // Цымбурский В.Л. Конъюнктуры Земли и Времени. Геополитические и хронополитические интеллектуальные расследования / Ред.-сост. Г.Б. Кремнев, Б.В. Межуев. М.: Европа, 2011. С. 12.
[2] Юрьев М. Крепость Россия // Главная тема. 2004. Декабрь 2004 года. № 2. С. 51.
