Чтобы понять, насколько святыми и праведными были все те люди, такие, как Виктор Алкснис, достаточно прочитать воспоминания Елены Дмитриевны Варфоломеевой - одной из активисток движения за сохранение СССР в "перестроечной" Молдавии. Женщины, которую мне посчастливилось знать. (Владимир Букарский).
Елена Дмитриевна Варфоломеева, один из влиятельных в своё время лидеров Интердвижения Молдавии и СССР, часто вспоминает «кровавый референдум» 1991 года за СССР в Молдавии. По профессии она инженер механик-конструктор, работала в Кишинёве в «СОЮЗЭНЕРГОРЕМОНТе», занималась ремонтом и модернизацией ГЭС и ГРЭС. Во времена «перестройки» — один из создателей Интердвижения Молдавии. Близкий соратник В. Носова, Е. Когана, В. Алксниса. Сильный оратор, русский вариант Долорес Ибарури и Луизы Мишель. Один из создателей Приднестровья. Ныне — политический беженец в России, без признания этого статуса российскими властями. Фактически она была сослана российским режимом в деревню в Кромском районе Орловской области.
Референдум о сохранении СССР был назначен на 17 марта 1991 г. Наша организация, Интердвижение Единство, отнеслась к нему как к последней мирной возможности доказать, что Молдавия из состава СССР выходить не хочет. За несколько месяцев до референдума наша организация «легла на дно». Прорумынские нацисты думали, что мы вообще прекратили своё существование, но это было сделано нами умышленно.
Горбачёв тогда издал двусмысленный указ: если руководство республик выступает против проведения референдума, то трудовые коллективы предприятий имеют право создавать участковые избирательные комиссии и сами его проводить. Референдум разрешалось проводить и в воинских частях, расположенных на территории республик.
Мы очень серьезно к этому готовились, причем тайно, иначе нам бы такой возможности не дали, вмешалась бы молдавская милиция и участки прекратили бы свое существование еще до открытия. Мы провели собрания трудовых коллективов на многих предприятиях. Где-то народ струсил, а где-то нет. Аэропорт, например, открыл несколько избирательных участков, завод «Мезон», Научно-исследовательские институты, каждый у себя. Один из этих НИИ был расположен на бульваре К. Маркса, дом 7, я еще вернусь к нему. Говорят: что знают двое, знает и свинья. А тут знало, в той ли иной степени, по крайней мере, несколько тысяч, но серьезной утечки информации не произошло. Председателем республиканской избирательной комиссии был Вилей Сергеевич Носов (лидер Интердвижения), а я — секретарем.
ЦК Компартии Молдавии очень серьезно препятствовал проведению референдума. То же делал и ЦК профсоюзов. На всех предприятиях и учреждениях были проведены партийные собрания, на них членам партии, а также и не членам, категорически не рекомендовалось участвовать в референдуме, это объяснялось возможными провокациями. Угрожали увольнением с работы и исключением из партии, и это играло свою роль. На некоторых из этих собраний я присутствовала, чтобы послушать.
Мы подготовили листовки. Они были размером в половину листа, на синей бумаге (самой дешевой, у нас всегда была проблема со средствами), текст был напечатан с двух сторон. На одной стороне призыв, четверостишие из стихотворения «Мужество» Анны Ахматовой (оно было написано 23 февраля 1942 г.):
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
И далее шло строкой: ВСЕ НА РЕФЕРЕНДУМ! Это на самом деле был час мужества для нашей республики, особенно для города Кишинёва. На второй стороне был адрес избирательного участка, чтобы люди знали, куда идти, потому что голосование производилось не в традиционных местах. Воинские части тоже открыли у себя участки. Участков было, естественно, меньше, чем обычно.
Мы знали, что нас будут громить, и мы должны были их упредить. Я ездила от имени нашей организации в Москву, в комиссию по референдуму за СССР, и там добилась официального разрешения начать его на два дня раньше. Долго-долго объясняла им там всем, для чего нам это надо, в России совершенно не понимали, что у нас происходит. Я им объяснила, что если мы начнём 17-го, то нас попросту перебьют. И что нам нужен официальный документ, который бы разрешил провести референдум на два дня раньше, в противном случае он мог бы быть признан нелегитимным. Соответствующее письменное разрешение я получила. Я также попросила у них рации, тогда ещё не было мобильных телефонов, они были крайне удивлены:
— Зачем?
— Если у нас обрежут телефонную связь, то как же мы будем связываться между собой и с участками? Вы верьте нам, мы вернём!
Рации нам не дали. Они очень удивлялись:
— Как же вы готовитесь, так предусмотрительно!
Потом пару раций нам дал замполит полка МВД Иван Моторный, и они пригодились. Он дал нам и УАЗик.
Мы начали голосовать не 17-го марта, а 15-го. В ночь перед референдумом, с 14-го на 15 марта, в каждый почтовый ящик по республике положили нашу листовку. Я лично проводила инструктаж, чтобы к ним относились бережно, не больше одной в почтовый ящик — мы были бедной организаций, листовок у нас было мало. Лично составляла план, организовывала людей: кто куда и что разносит. Работа эта проводилась в обстановке особой секретности, в ней напрямую участвовало несколько сот человек и никто не предал!
Когда утром открылись избирательные участки, для прорумынских нацистов это был шок. Они знали, что Приднестровье и Гагаузия будут точно голосовать и заранее направили своих боевиков туда. Но они не ожидали, что начнёт голосовать Кишинёв, столица. 15-го марта в 8 часов утра потянулись голосовать в основном молдаване (кишинёвские молдаване почти все выступали за СССР, нацисты собирали своих сторонников в некоторых самых глухих сёлах и везли в города автобусами), русские почему-то ждали 17-го. Молдаване, мои соседи, объясняли мне это так:
— Вы, русские, не знаете румын, они непременно будут бить, надо проголосовать быстрее.
Поскольку избирательных участков было не так много, то очереди на каждый участок были как в своё время в Мавзолей Ленина в Москве. Власть растерялась, на передислокацию их боевиков ушло полтора дня и 16-го марта в середине дня началось побоище. Там не щадили никого, ни стариков, женщин.
Участок Карла Маркса-7, о котором я уже упоминала, громили семь раз, это происходило следующим образом. Вот мы догадываемся: идут боевики. Но у них же нет знаков различия, а как мы можем не пропустить их на избирательный участок? Мы пропускали всех, они скапливались внутри и окружали участок снаружи, и начиналась бойня. Для них самое главное было захватить урну с бюллетенями. Со списками было так — перед каждой женщиной был всего один лист. Когда он заполнялся, сзади подходили наши мужчины, забирали этот лист и прятали его в соответствующее убежище. Женщинам была дана инструкция: когда начнут громить, схватить этот единственный лист и бежать с ним, они так и делали.
Мужчины должны были сохранять урны и они бросались за них в бой. Было много покалеченных, с переломами, с пробитыми головами, причём властями было дано указание: в больницу пострадавших не принимать! Единственное место, куда их соглашались брать, был госпиталь МВД. Были открытые переломы, закрытые, черепно-мозговые травмы.
Я сама видела настрой людей — они шли в бой за Родину. Их били, а они изворачивались, лезли через забор, но прорывались чтобы проголосовать. Все понимали, что происходит. Мы добились, что бюллетени нигде им не достались, хотя что-то и порвали. Были и такие бюллетени, которые были залиты нашей кровью — членов избирательных комиссий. Так было на всех участках, за исключением таковых в воинских частях, туда боевики не врывались, но тех, кто туда шли, тоже избивали, не щадили никого.
На всех участках делали вид, что бюллетени свозятся к нам, в Дом офицеров, хотя на самом деле они вывозились в центральную избирательную комиссию в парашютно-десантный полк, это у нас удачно получилось. Мы находились в Доме офицеров на втором этаже в угловой комнате и прекрасно видели, что боевики собираются вокруг здания. Но у нас ничего при себе не было, все бюллетени и списки уже были в полку, где сидели наши люди и производили подсчёт.
Около Дома офицеров у нас стоял УАЗик. Мы должны были продолжать свою игру, а не просто тихо убежать. На участках нацисты продолжали бесчинствовать и мы должны были оттянуть их силы на себя. Нас там было шесть человек.
Ворота боевики взломали, они уже висели на заборах. Солдатик наш, шофер, спросил:
— Ну как же ехать? Я же их задавлю.
Я ему ответила:
— Разбегутся, дави!
И знаете, они действительно разбежались, мы на этом УАЗике прорвались сквозь их толпу. Потом петляли по городу, потому что нас догоняли на автомобилях и конечном счёте мы укрылись в военной комендатуре. Там просидели сутки, потому что на военную комендатуру они ещё не решались напасть. Но при нас, повторяю, ничего не было, все бюллетени и документы уже были в воинской части.
Потом мы тоже туда тоже приехали и помогали считать голоса членам избирательной комиссии. Я посмотрела: боже мой! За исключением женщин, которые удирали, практически все мужчины были с травмами, причём многие с серьёзными. Но они всё равно приехали, потому что могло что-то оказаться нелегитимным, если бы какой-то подписи не хватило. С перевязанными головами, руками, ногами люди приходили и считали бюллетени.
Поскольку мы оттянули в Кишинёве на себя все силы боевиков, то Бельцы, Кагул, Комрат, другие города и посёлки, а также всё Приднестровье смогли проголосовать свободно. В городе Сороки избирательного участка не было, там население в основном цыгане. Они все приехали в ближайшую воинскую часть, кажется, это были Бричаны. Я потом спросила у командира части:
— У вас населённый пункт небольшой, а проголосовавших много, в чём дело?
— Цыганский барон привёл цыган из Сорок, и он сказал: мы, цыгане, хотим жить в Советском Союзе и мы будем голосовать за него, у нас в Сороках голосовать негде.
Всего проголосовало около 60% от общей численности избирателей Молдавии, повторяю: не все смогли прорваться. Из них — 72% - за СССР. Власти подготовили свой хитрый ход — целую сеть ложных избирательных участков, куда люди бы пришли, а бюллетени были бы потом уничтожены. Но они готовили их к 17-му числу, когда все уже проголосовали, да и народ туда уже не пошёл, потому что за два дня все уже усвоили, где голосуют на самом деле. Кроме того, все верили нашим листовкам, Интердвижение уважали. Всё было по-честному, по 2−3 раза никто не голосовал. Мы всё отправили в Москву.
Через несколько дней после проведения референдума мне сообщили, что во Дворце культуры в Приднестровье будет проводиться собрание с участием активистов, на котором будет присутствовать Еремей — председатель ЦК профсоюзов республики. Мы понимали, что речь пойдёт о референдуме и дружно туда поехали. Члены избирательных комиссий Кишинёва заняли первый ряд, частично второй-третий.
Выступает Еремей:
— Товарищи, мы, ЦК профсоюзов и ЦК компартии, в таких сложных условиях, с таким противодействием, провели в Кишинёве референдум. Вы знаете, что там было, что там творилось!
И продолжает рассказывать то, о чём я говорила выше. В первый момент мы оторопели. Потом я встала, долго стояла у микрофона — мне его не хотели включать. Потом я сказала:
— Господин Еремей! Насколько мне известно, ни ЦК партии, ни ЦК профсоюзов не только сами не участвовали в референдуме, но и препятствовали его проведению, причём очень активно.
— Нет! Да вообще, кто вы такая? Вы лжёте!
— Хорошо. Тогда назовите мне номер избирательного участка и его адрес, на котором голосовали лично вы. Причём учтите: в первых рядах сидят все члены избирательных комиссий Кишинёва. И если вы солжёте, вас тут же поставят на место.
Он начал возмущаться, зафыркал и ушёл. Я сказала, обращаясь ко всем — там были тираспольские активисты, рабочий комитет Бендер, руководство Приднестровья:
— Вы видите, товарищи, он не может назвать участок, на котором голосовал, потому, что не голосовал совсем.
Я рассказала, как они предупреждали, что те, кто придёт на референдум, будет уволен с работы. В те времена уже быть уволенным с работы было уже очень серьёзно, русскоязычных увольняли запросто.
Через неделю, когда мы приехали по какому-то вопросу в Приднестровье, у нас был включён телевизор. Выступает Горбачев и заявляет: Молдавия участия в референдуме не принимала! Вы можете себе представить, что это было?
До России тогда информация, что у нас творилось, не доходила, Интернета тогда не было, в центральных московских СМИ царила строжайшая цензура.
В заключении хочу сказать, что все бюллетени голосования, с протоколами, подписями и печатями о якобы «несостоявшемся», согласно Горбачеву, референдуме сегодня хранятся за пределами Молдавии в тайнике. Они ждут своего часа, лучших времён - это юридические документы страшной взрывной силы. Повторяю: там есть бюллетени в бурых пятнах, пусть будущие историки знают, что пятна эти — наша кровь…
