2 октября исполнилось 40 дней со дня кончины протоиерея Сергия Правдолюбова, настоятеля храма Святой Живоначальной Троицы в Троицком-Голенищево. Мы попросили рассказать об этом выдающемся человеке, проповеднике и преподавателе его сына – иерея Владимира Правдолюбова.
Николай Бульчук, постоянный автор портала Православие.Ru, побеседовал с отцом Владимиром и поделился своими впечатлениями от этой беседы: «Наверное, это тоже одна из ценнейших составляющих его бесед, поскольку цепочка – традиция воспоминаний ‟от отца к сыну” – была свойственна выдающемуся нашему современнику, священнику Павлу Флоренскому, чрезвычайно ценившему семейное древо, родословную, род. Он посвятил этому очень много своих научных работ. Кстати, накануне кончины отец Сергий переслал мне небольшой фрагмент одной работы отца Павла Флоренского, мы с ним как раз обсуждали тему традиции. Дай Бог, чтобы благодаря рассказу отца Владимира читатели ощутили все это, как непосредственную часть своей жизни. Отец Сергий доносил до сердец наших современников то, что мы не застали, не вкусили в своей собственной жизни: правду – церковную, государственную, любую... Правдолюбов и сам был той правдой, которой нам сейчас будет особенно не хватать…».
Ты всегда жил с осознанием того, что есть твердыня, есть основа – это папа
Огромную ответственность налагает такое вступление на меня, как на сына почившего протоиерея Сергия. Мы, люди грешные, видимо, так устроены, что ценим, кажется, – а на самом деле недооцениваем то богатство, носителем которого является – не обязательно священник – отец! Вообще, отец. Вообще, родители.
Это, наверное, известная истина, о которой мы где-то читаем или слышим от кого-то, но наступает такой момент, когда ты это чувствуешь всем своим существом. Ты по-настоящему взрослеешь, когда наступает момент кончины родителя: у кого-то уже нет обоих родителей… Мама еще жива, слава Богу. Она, кстати, явила замечательный пример мужества.
Отец Сергий уже был в реанимации, 22 августа мы все вместе (почти все – мама и брат, отец Анатолий) приехали к папе в реанимацию. И дежурный врач-реаниматолог спросила нас, сыновей, – меня и отца Анатолия: «Вы сами рассудите, впускать ли в палату реанимационную к отцу Сергию супругу?» А у нас с братом не возникло никаких сомнений: конечно, можно. О женщинах по большей части, может быть, даже чрезмерно думают, что они экзальтированные, подвержены сильным эмоциям. А мама все время болезни отца Сергия – тяжелой, долгой, очень трудной – и сам момент его кончины (и все, что было впоследствии) перенесла мужественно. Мы погребали его там, где он завещал – состоялся переезд туда, в Сынтул, о чем написан замечательный цикл «Родное село». Он хотел, чтобы мы его там погребли, мы это и сделали, хотя было разрешение похоронить возле храма в Троицком-Голенищево. Но – это его воля, а это было свято даже у язычников, в античном мире: воля умирающего – это святое.
И вот когда ты осознаешь, что родного (я сейчас в первую очередь говорю об отце Сергии как о моем родном отце) человека ты больше не увидишь живым, не услышишь, не возьмешь благословения, не спросишь совета, – это особое чувство!..
Помню, когда умер отец Иоанн (Крестьянкин), папа – как духовное чадо своего духовного отца – сказал: «К кому же теперь обращаться?!» И вот именно это меня пронзило до глубины в тот момент, когда я был свидетелем того, как остановилось сердце отца Сергия в реанимации.
И это осознание – оно пронзило мое сердце, в том смысле, что – все! И в то же время было четкое ощущение Таинства… Не буду открывать всех подробностей, еще раз скажу: то, о чем я молился, пока еще билось его сердце и работали все эти приборы реанимационные, и вентиляция легких, – можно сказать, что так и произошло… Потому что мы, конечно, хотим, чтобы наши родные жили как можно дольше, но нужно ли это? Нужно ли продлевать жизнь, когда с продлением жизни земной, в телесности, продлится и страдание?
Протоиерей Сергий Правдолюбов и архимандрит Иоанн (Крестьянкин)
И я свидетельствую, что именно в момент молитвенного воспоминания об отце Иоанне (Крестьянкине) остановилось сердце отца Сергия. Духовный отец принял душу своего духовного сына, духовного чада. Не буду рассказывать подробностей, потому что считаю, что это очень личное.
А те мысли и то состояние, которое охватывает тебя от осознания того, что отца больше нет (в земном, конечно же, измерении, в земном понимании), – вот здесь во всей полноте (ну, может быть, еще не во всей, может быть, еще предстоит осознавать это) понимаешь, какой опоры ты вдруг лишаешься.
Я лично по себе, конечно, сужу: я не почувствовал себя брошенным ребенком, который потерял своего родителя. Маму, например… Помню в детстве очень острое по своему страху ощущение, когда я остался в метро вдруг один, потерялся в толпе… Помню этот ужас детский – что ты один! Этого не было. Но ты всегда жил с осознанием того, что есть твердыня, есть основа – это папа, это отец Сергий. Это носитель живой (подчеркиваю – живой) веры, живого исповедничества, живой правды, за которую он всегда сражался буквально!
Он готов был на многое ради защиты правды
Очень многого он в жизни лишился добровольно именно вот в этом сражении за правду. Правду в первую очередь Божию. И много чего ему в жизни не удалось, о чем он мечтал, – это тоже следствие того, что он в первую очередь ревностно искал этой правды. Потому что время-то было тяжелое: то, что ему могло быть доступно, если бы он решился на некоторые, вроде бы кажущиеся формальными, вещи, – он не мог на это решиться, потому что за его спиной стояли новомученики и исповедники.
Ему (может быть, не прямым текстом) предлагали: «нет же ничего особенного в том, чтобы согласиться на что-то, а при этом для тебя открываются большие возможности». Для него это было просто невозможным! Сохранились обо всем этом его воспоминания, где-то они даже опубликованы.
И его четкая позиция, например, в отношении советской власти и конкретных ее деятелей – понятна и ясна. И фильм снят «Ангел Церкви против ‟отца всех народов”», уже нет в живых и сценариста, и режиссера этого фильма. Один эпизод, снятый на Бутовском полигоне, я пересматриваю регулярно (кстати, его удалили с Ютуба), он был отдельным фрагментом вырезан. Гениально сделанный эпизод, когда отец Сергий идет по земле Бутовского полигона, слышно даже шуршание листвы (осень, по-моему, была, когда снимали), идет по этой земле святой, и фрагментами даются фотографии новомучеников, а за кадром – выкрик «Огонь!» и выстрелы. Кто-то скажет, что это чрезмерно пафосно, но отец Сергий именно так живо сопереживал мученикам! И он готов был на многое ради защиты этой правды. Ради того, чтобы не забыли подвиг страданий и пролития крови новомучеников.
Я свидетель тех удивительных служб, еще до прославления новомучеников (кто-то, может быть, скажет, что это дерзновенно – служить службы новомученикам до прославления, но кто-то из них к тому времени уже был прославлен). Это была память общая всех новомучеников и исповедников Российских тогда… Даже престол первый в Голенищево был освящен в честь Святителя Тихона, Патриарха Московского, и Новомучеников и Исповедников Российских. Первые ночные службы были еще до 2000-го года.
Отец Сергий в любви к новомученикам и исповедникам не жалел своего здоровья, его печатную машинку я слышал дома, в основном ночью. Днем он либо служил, либо спал, а работал ночью. Ну, конечно, износ, в первую очередь сердца…
А он пропускал через сердце все, что ему приходилось испытывать, – это известно только Господу. Вот сердце и истратило свой ресурс прежде времени. Потому что многие спрашивали меня: «Сколько было отцу Сергию? Да он еще молодой…». Да что значит – молодой… Если взглянуть на фотографию его деда, священноисповедника Сергия: 66 лет, а на фотографии – 90-летний старец! Но там-то были Соловки, там было совершенно иное время.
В соловецком лагере. Священноисповедник Сергий, Анатолий Сергеевич (сын о. Сергия), иерей Николай (брат о. Сергия) Правдолюбовы
Как утешал отец Иоанн (Крестьянкин) и папу, и его братьев и сестер, когда умирал папин отец, отец Анатолий: для того чтобы быть вместе с теми, с кем отец Анатолий Правдолюбов был на Соловках юношей, нужно «дострадать». И, видимо, то, что Господь попустил в конце жизни папе, 40 дней которого мы сегодня вспоминаем, это было именно то же – «нужно дострадать».
Ему было очень тяжко. Так все сложилось, что особенно плохо со здоровьем папе стало сейчас, летом. Когда меньше служб, и была возможность мне (не часто, но регулярно) его посещать – и в Москве, и в области, рядом с Троице-Сергиевой лаврой. Я его с трудом уговорил на согласие поехать туда, с трудом его туда вывез. Там ему было, конечно, полегче, но все, что было связано даже просто с передвижением из комнаты в комнату, – уже было видно, насколько ему это тяжело. А какие, может быть, были боли, остается только догадываться!
Вот все это, наверное, нужно воспринимать именно в контексте того, как любил отец Сергий новомучеников и исповедников всем сердцем, искренне, и его огромное достижение (но это не то слово, достижение – это в спорте, а у него было – служение) в деле прославления новомучеников и исповедников… Тут отец Сергий сделал, наверное так много, как мало кто еще! Особенно, конечно, в отношении Рязанских святых, потому что он пошел знакомиться с делами собственных родственников, и в работе над материалами относительно близких и родных обнаружились материалы по тем людям, которые были вместе с ними осуждены и приговорены к высшей мере наказания. Много было расстрелянных именно потому, что они проходили по одному делу с родственниками, с Правдолюбовыми.
И, видимо, это была не просто работа с материалами, а сопереживание.
Отец Сергий умел именно сопереживать (видимо, это дар Божий) и соболезновать по-настоящему. А это, конечно же, сказывается на здоровье.
Тайна пастырства
По детству помню, когда только-только началась приходская жизнь в Голенищево – храм постепенно открывался, народу было очень много, и очень много было жаждущих Исповеди – личной, персональной. Я помню, как в Великий пост папа приезжал домой глубокой ночью. И ведь это не просто состояние, когда человек не высыпается. Исповедь (я это сам на себе испытал, когда начал служить в сане пресвитера) – это особая нагрузка.
Конечно, священник только свидетель («аз же точию свидетель есмь»), но люди же хотят обратной связи. Люди, подходящие на Исповедь, ждут от священника не просто свидетельства и прочтения молитвы разрешительной, – они ждут какой-то реакции. И священник обдумывает, как отреагировать, как поддержать. Не как наложить какую-то епитимию (хотя иногда это совершенно необходимо), – а в первую очередь – как протянуть человеку руку. И, может быть, это не твоя рука-то будет… Это, наверное, тайна пастырства. И, видимо, отец Сергий настолько вникал всем своим сердцем и соболезновал всем, кто приходил на Исповедь, что это неизбежно сказалось на его сердце и на всем организме…
А уж что происходило вследствие его огромной преподавательской деятельности – это ведь тоже нагрузка! Человек, который «болеет» своим предметом, – его лекции всегда будут слушать.
Я помню, когда учился на первом курсе в Свято-Тихоновском институте, видимо, что-то о себе возомнил и решил, что буду ходить только на те лекции, которые мне интересны. И это было очень горделиво… Но ведь это так. Сохранились воспоминания дедушки, отца Анатолия, о том, что рассказывал его отец, священноисповедник Сергий, который учился в Киевской духовной академии: что тогда, до революции, такой обязаловки относительно посещения лекций не было. И могло быть так, что лектор, преподаватель приходит в аудиторию, а там – нет никого. И он был обязан читать лекцию в пустой аудитории. А студенты сами решают, куда ходить… А у каких-то лекторов не было пустого места, и даже дверь не закрывалась, потому что приходили с разных курсов его слушать.
Так вот, преподавательская деятельность – она такова, что если ты имеешь личное отношение к предмету, тебе интересен этот предмет (но это так почти во всем), – ты сам зажжешь этим интересом, этой любовью слушающих! В случае с отцом Сергием таким предметом была литургика. И очень многие ныне служащие и архиереи, и пресвитеры, и просто церковные люди – это его бывшие студенты. Конечно же, они вспоминают о том, как отец Сергий преподавал, как он передавал эту любовь к богослужению, как никто другой!
Я имел счастье родиться в этой семье
А мне посчастливилось быть сыном отца Сергия и буквально почти с младенчества (в Голенищево, где папа был настоятелем, я был уже школьником) помнить эти службы.
Сейчас я уже достаточно времени сам в священном сане – 9 лет диаконства, и мне с самых первых дней служения в сане удалось почувствовать разницу – быть клириком в храме, где совершается богослужение, и быть в алтаре у отца. Который не просто умеет совершать богослужение (многие священники умеют совершать богослужение), но когда священник любит то, что он должен совершать как облеченный саном, – это нечто другое!
Пример отца Сергия таков, что у меня никогда не было стремления к буквальному соблюдению Устава. Вот этот баланс (слово «баланс» сегодня часто воспринимается как баланс лицевого счета, карточки какой-то или мобильного телефона), именно соотношение очень бережного и уважительного отношения к Уставу – и в то же время адекватной адаптации к приходской жизни, – вот в этом пример отца Сергия просто уникален! Потому что есть две крайности, чаще всего: или буквального соблюдения Устава (а это может привести практически к новозаветному фарисейству и обрядоверию), либо (это, увы, практически повсеместно сегодня) – «чем быстрее, тем лучше», что в пении, что в чтении. А отец Сергий (я думаю, что это подтвердят многие – не только прихожане, но и те, кто служит в разных санах: священники, архиереи, диаконы) своим ученикам, будущим пастырям всегда старался передать мысль: «Вникните в то, что вы произносите! В каждый возглас, в каждую молитву!» Будь то самая главная молитва Анафоры, будь то текст молитв молебна… Неважно, что читает священник, он должен это делать вдумчиво. Вот это я имел счастье слышать и видеть со школьных лет, будучи алтарником, потом певчим, иногда чтецом в храме у отца. Это – бесценно!
Иерей Владимир Правдолюбов
И отец никогда не требовал от нас, от сыновей: «Вы должны стать священниками!» Он всю жизнь об этом молился. И он давал нам с братом свободу: хотите – музыкой увлекайтесь (в школе мы занимались и в институте). Я несколько лет поработал в сфере «айти», но все равно вернулся – не просто в Церковь, но именно со всей серьезностью отнесся к этому: а что еще в жизни может быть важнее, что еще в жизни может быть ценнее и святее? Ничего! И если бы не было у меня примера моего отца, а у отца – деда, а у деда – прадеда… Ведь это же такая редкая вещь, что не прервалась линия! И я имел счастье родиться в этой семье! Это было решающим…
У меня на телефоне сохранились (я снимал «на всякий случай», а теперь это бесценно) записанные совсем недавно, где-то в 2018-м году, моменты, когда папа имел физическую возможность служить – как он читает молитву во время Херувимской песни. Я записал некоторые молитвы Анафоры… Потому что так, как читал их отец Сергий, – это редчайший пример. Может быть, их еще кто-то так читает: ни капли артистизма. Хотя усиление звука в Голенищево было сделано достаточно давно, и оно прекрасно работало, и в каждом уголке храма было слышно, как отец Сергий читает молитвы Анафоры. Он это делал вполголоса, он никогда не кричал эти молитвы. То есть пока не было сделано усиление звука, это слышали те, кто находится в алтаре, а когда технически сделали возможность усиления, это стало слышно во всем храме. А кто-то, может быть, это осуждает до сих пор, но пример того, как священник предстоит Престолу Божию и всем своим существом читает эти молитвы, пропуская их через сердце (а благодаря усилению звука это слышат не только алтарники, но и каждый верный), – это суть священнического служения. Ты сам зажигаешься сердцем через то, как ты слышишь, как читает священник, пастырь самые главные молитвы.
А проповедь отца Сергия – тут, может быть, не стоит много говорить… Его слово не было ни высоко-ораторским, ни каким-то академически-схоластичным. Оно было живым! Он говорил, и хорошо говорил, о том, что его тревожит, о том, чем наполнено его сердце. А от избытка сердца глаголят уста (Мф. 12, 34)…
Иной раз он говорил кратко, но настолько емко, что для меня было совершенно очевидным, что он специально заранее не выверял все этим формулировки: он говорил так, как это формулировалось в режиме реального времени, «здесь и сейчас». И совершенно очевидно то, что здесь еще, конечно, генетика. В том смысле, что поколениями священники говорили с амвона, – это тоже дар. И великое счастье, что человек, которого ты слышишь, который сейчас проповедует, – через него проповедуют и те, кого уже нет! Только благодаря этой ненарушенной связи… И слава Богу, что мы имели счастье быть современниками, слушателями проповеднического слова, сомолитвенниками отца Сергия!
Ну, и в тот момент, когда я просто понял, что душа отошла, – здесь ты понимаешь, кого мы потеряли. Ну, что значит – потеряли? Господь так решил! Я сам – аз грешный – сын, когда понял, что сердце остановилось, молился: «Господи, если так лучше (во всех смыслах), то пусть так будет!» Конечно, по-сыновнему, я очень хотел, чтобы сердце снова заработало, но вышел дежурный врач и сказал: «Мы сделали все, что могли!» Я видел по глазам врача, что она боится моей реакции. Потому что реанимационное отделение не предполагает того, что будет тут кто-то из близких родственников, потому что реакция их может быть совершенно разная. И когда врач мне это сообщила, она, видимо, была удивлена моей достаточно спокойной реакцией. Конечно, это было очень горько и больно – это осознание. Но в то же время случилось то, о чем мы и молились. И здесь не обошлось без отца Иоанна (Крестьянкина): я мысленно дошел – через много-много святых – до него. Хотя он и не прославленный святой, но папа всегда говорил: «Я его как увидел, то всю жизнь с тех пор его почитал святым! Мне не нужно ждать его прославления…». Когда я дошел мысленно до него, все и произошло.
Я поначалу и не хотел говорить, но, может быть, не нужно об этом молчать.
Я был у папы 21 августа, он выглядел для последнего времени (наверное, для последнего полугодия) очень хорошо. До этого был у него 13 августа, он подробно исповедовался, и я его причащал – он тогда выглядел намного хуже, были отеки. Ежедневный гемодиализ. Было ощущение, что, может быть, вот человек в палате, процедуры, гемодиализ, а завтра, может быть, уже не проснется! Судя по его внешнему виду.
А 21 августа я просто привез какие-то необходимые вещи – он выглядел хорошо: минимум отеков, прекрасный цвет лица, которого не было уже очень давно. И вот это тоже удивительно. Хотя часто говорят, что накануне смерти иногда Господь дает людям силы, чтобы попрощаться… Но мы с ним тогда повидались, и все. А мама и брат уже приехали вместе, когда он был в реанимации. Так вот, 20 августа, на следующий день после Преображения, мы с ним повидались, а 21 августа он уже не мог практически разговаривать по телефону.
Протоиерей Сергий Правдолюбов
И когда все это произошло – на следующий день после того, как его поместили в реанимацию, – это был день памяти новомучеников и исповедников Соловецких. У меня была мысль: если он в этот день в реанимации преставится, то никаких не может быть сомнений, что это не зависит ни от врачей, не от гемодиализа – просто вот так нужно!
А когда он преставился на следующий день после дня новомучеников и исповедников Соловецких, один из прихожан Голенищево, который, как никто, сделал очень многое для того, чтобы храм в Голенищево был восстановлен (то Голенищево, каким мы его видим, существует благодаря этому человеку, его имя Владимир, будем молиться о его здравии и всех его родных), – он сказал замечательную вещь. На Афоне есть такая традиция (это отражено и в нашем Месяцеслове, годовом круге Месяцеслова). Например, случается праздник Рождества Христова – на следующий день какая память? Собор Пресвятой Богородицы. Праздник Крещения Господня. На следующий день какая память? Собор Иоанна Предтечи. Недавно был Праздник Рождества Пресвятой Богородицы. Следующий день – какая память? Святых Иоакима и Анны. Главные «действующие лица»…
Конечно, отца Сергия Правдолюбова едва ли назовем мы «главным действующим лицом», но он скончался на следующий день после памяти новомучеников и исповедников Соловецких. И вот, этот Владимир, духовное чадо отца Сергия, сказал: «А на Афоне есть традиция, что следующий день после праздника – это ктиторский день». То есть свои своего призвали!
И это осознание, конечно, смягчало ту горечь, которая охватила меня как сына от осознания того, что отец изъят из земного бытия. Но когда мы его облачали, готовили к погребению в часовне при Алексеевской больнице, когда из того помещения, где находятся покойники, нам тело батюшки привезли, мы все увидели, что та гримаса, которая на лице покойника, – она же как-то фиксируется, искусственно никто ее не делает, – это была гримаса, напоминающая улыбку. И один из папиных соработников по Богослужебной комиссии, отец Павел Хондзинский, который приехал проститься с папой в Голенищево накануне дня погребения (положено, что лицо священника почившего должно быть покрыто воздухом, но для близких его приоткрывают – особенно если еще не совершалось отпевание), тоже попросил открыть лицо и приподнять этот воздух, и как он обрадовался, сказав: «С отцом Сергием всегда было хорошо, и даже сейчас, когда он во гробе, с ним хорошо, потому что даже сейчас он улыбается!» И это действительно так…
Отпевание протоиерея Сергия Правдолюбова
Когда мы привезли его туда, где он завещал себя похоронить – в Сынтул, это то самое родное село, где лежат его отец с мамой, брат (отец Федор, который почил в 2011-м году от тяжкой болезни, от онкологии), рядом с ним его супруга Нина. И отец Сергий завещал себя похоронить – не рядом, не близко с папой, с отцом Анатолием, считая себя недостойным, а подальше, справа, ближе к оврагу. Мы так и сделали.
Мы служили панихиду, когда приехали, это же все-таки не близко (5 или 6 часов мы ехали, прибыли ближе к вечеру), и пока мы служили и пели панихиду всем храмом, много родственников приехало, одноклассники какие-то пришли – люди-то все церковные, из Касимова, из Сынтула, – весь храм пел панихиду. Может быть, с музыкальной точки зрения не все там гладко, зато от души. Как любил отец Сергий – чтобы пел весь храм, – так и было.
И перед погребением мы его обнесли вокруг храма, хотя, может быть, не очень-то это было корректно: обносят тело новопреставленного священника вокруг храма, где он был или служителем, или настоятелем (и это было сделано в Голенищево под пение ирмосов Великого Канона Андрея Критского). Наверное, все знают, что научным трудом всей жизни отца Сергия и его главной любовью литургической был Андрей Критский и его Великий Канон. И под пение ирмосов Великого Канона это было сделано и там – в том храме, где он воспитывался, как отрок и юноша, достаточно много лет. А там поют ирмосы неспешно, намного более размеренным и спокойным темпом, по сравнению с тем, как поют в Москве. Это тоже очень важно: отец Сергий никогда не любил спешки в богослужении, я бы даже сказал, терпеть не мог!
Терпел, конечно, приходилось иногда, не всегда у настоятеля храма все делается так, как он хочет. Много разного было на приходе у отца Сергия – были и скорби, и нестроения, и это тоже неизбежно сказывалось на его самочувствии, потому что он все пропускал через сердце.
Наверное, не нужно было бы этого делать, но он по-другому не мог! Я ему лично объяснял (может быть, даже немножко дерзновенно), что не нужно так переживать, не нужно так принимать близко к сердцу, – но он не мог, просто не мог! Но это неизбежно, конечно же, сказалось на здоровье.
Но храм стоит, служит новый молодой настоятель отец Иоанн. Дай Бог ему и всей его семье здоровья – у него один из детей очень тяжело болен. И благодаря этому ребенку, возможно, они и сами спасаются, – так Господь тоже устраивает. И он не просто бережно, а неимоверно бережно относится ко всем тем традициям, в первую очередь литургическим, которые при отце Сергии были на приходе. Кое-что даже возобновил, чего уже не было. Из детства помню, что у нас были крестные ходы на источник Ионинский, источник Киприановский, – мы туда ходили с крестными ходами, пока были силы. Вот, кое-что возобновляется, источник Ионинский будет восстановлен с участием местных властей, и это будет местная Голенищевская святыня, которая пришла в некоторое забвение, в том числе и по немощи отца Сергия, потому что в последние годы он с трудом ходил, даже многие его уже не узнавали.
В руке у него был жезл, палка, кто-то скажет, что это признак архиерейской власти. А отцу Сергию владыка Пантелеимон (Шатов) благословил, потому что по-другому он после операции ходить не мог. И поэтому папа всегда говорил: «У меня архиерейское благословение – даже на службе быть с жезлом, потому что иначе просто упаду!»
Протоиерей Сергий Правдолюбов
Так любить богослужение – это дар
Особенно хочется сказать в отношении богослужения: я уверен, что я люблю богослужение намного меньше, чем отец Сергий. Я уверен в этом. Потому что так любить богослужение – это дар! Ну, например, я не знаю, есть запрет какой-то, или его нет – служить в Москве ночные службы, но каждый настоятель имеет право у себя на приходе благословить служить в какие-то дни ночные службы. Но я помню, что физически это очень сложно, что физически это большая нагрузка. У нас в Голенищево, при папе, много лет было две ночных службы подряд: с Великой Пятницы на Великую Субботу (погребение Спасителя), и с великой Субботы – это Пасхальная ночь, которую служат все.
Хотя сейчас модно служить (я считаю, что это какая-то мода, но, может быть, я не прав), например, в новогоднюю ночь. Хотя никакого «ночного бдения» в этот день Уставом не предписано. А сколько у нас служб в году? Да взять просто любое воскресное всенощное бдение, когда предписано Уставом «всенощное бдение». А на Крещение? На Рождество Богородицы? Там положено всенощное бдение! И здесь мы себя жалеем, а на Новый год, вопреки всем людям нецерковным, которые в эту ночь пьянствуют, – «а мы будем молиться!» Папа именно так к этому относился, и при нем ночных служб на Новый год не было. Но были две ночные службы подряд.
И вот, я не хочу огорчить или обидеть тех, кто любит Пасхальную службу, – я сам ее люблю: Пасхальную заутреню, Крестный ход в начале, «Христос воскресе!» – первое пение, открытие врат как открытие Гроба Господня, вхождение в храм, Пасхальный канон, вот эта динамика (про которую Святейший Патриарх говорил: «Эта служба должна быть динамичной»). Многие даже чрезмерно увлекаются, начинается беготня, даже какие-то прыжки с вращением кадила – это, может быть, даже уже перегиб…
Но накануне – вот эта служба погребения Спасителя, которая вечером служится (утреня Великой Субботы), а в субботу утром служится вечерня, переходящая в литургию Василия Великого с чтением паремий (тех самых знаменитых 15-ти), переоблачение из темных облачений (не скажу – «черных», хотя отец Сергий говорил, что в XX веке совершенно обоснован черный траурный цвет, потому что столько людей сгинуло – и прославленных, и непрославленных, – столько было убито в страшный ⅩⅩ век, что черные одежды в богослужении вошли в практику Великого поста, и пусть они будут). Хотя я знаю, что в некоторых храмах принципиально не используют черный цвет, потому что он неуставной. А какой у нас цвет уставной? Багряные ризы, которые прописаны в Типиконе? Или светлые ризы? Тогда все остальные цвета надо выбросить? А кто сказал, что Богородичный цвет – голубой? На Афоне – это бордовый, багряный, царский цвет…
Так вот, эта служба Великой Субботы в ночь – именно в ночь, – она была очень тяжелой. Особенно я помню по детству: я был школьного возраста, младшеклассник. Особенно чтение Паремий: монотонность, начинает совершенно убийственно клонить в сон, буквально ты выключаешься и просыпаешься только на «Премудрость»… Следующее чтение, «вонмем»… А пение положенное дважды за чтением Паремий… Папа всегда выстраивал нас, детей (а потом – своих внуков), чтобы пели все вместе. Вот эти припевы особые, чтец попеременно с духовенством и с хором.
Папа всегда прямо требовал (по-доброму, конечно), чтобы пели все, все участвовали. Не можешь стоять – сиди, не можешь сидеть – лежи, но участвуй буквально! Не можешь чисто петь, музыкально – да хоть как пой!
И вот этот переход с переоблачением из темных, черных великопостных риз, облачений – в светлые, белые, – я помню (возможно, это мои эмоции какие-то были)… Помню, один год я был уже певчим на клиросе, уже переоблачение в белые одежды. Папа в алтаре у престола читает молитвы Анафоры. А восточное окно, которое во многих храмах заложено кирпичом (там икона Воскресения), в Голенищево, в силу того, что храм был закрыт, и здание использовалось как Гостелерадио, не было заложено. И папа принципиально его сохранил, как окно со стеклом. И вот, в тот год восход солнца совпал с богослужением…
Когда только краешек солнца показывается, и первые его лучи, наконец-то, во всей яркости своей появляются, – это совпало с возгласом в конце утрени «Слава Тебе, показавшему нам Свет!»
А на литургии, когда уже в белых одеждах священники, солнце встало настолько, что его лучи через это восточное окно упали точно на Плащаницу посередине храма – через открытые царские врата. И храм был наполнен этим нежным, мягким, тихим светом только что взошедшего солнца (Солнце Правды, Христос Бог наш – это же все неспроста, греки так и называют – папа часто вспоминал, или прочитал где-то, или услышал от кого-то, что греки любят называть Солнце буквально: Христос). Но я, стоя на клиросе и участвуя в богослужении пением, для себя отметил, что храм наполнен еще каким-то другим светом. Он не вещественный – это не электричество, не канделябры. Он как будто вышел из алтаря именно во время Анафоры («Милость мира» мы пели), и вместе с этим светом вещественным, с лучами вещественного солнца, он наполнил храм. И я себя к этому моменту совершенно не настраивал, что «вот сейчас – тот самый главный, центральный момент Божественной литургии, когда Хлеб и Вино становятся Телом и Кровью», – я это почувствовал! Единственный раз в жизни, в тот самый год: что здесь и сейчас происходит ТАИНСТВО. И у престола стоит не совершитель таинства, а со-совершитель, со-участник. Это знает каждый священнослужитель, что таинство совершает Господь – по молитвам общины верных, предстоятелем которой является священник.
И вот, в тот момент я всем своим существом просто увидел, почувствовал, понял, какое это великое дело – священническое служение! Нет ни одного человека, достойного этого! В молитвах перед совершением литургии (не все, кстати, их любят упоминать) – сказано: «не ради правд наших». То есть ни один человек не может быть достойным того, чтобы со-совершать, со-участвовать в этом великом таинстве; и ты священник не потому, что ты какой-то замечательный и особенный – Господь тебя удостоил этого!
Отец Сергий действительно имел искреннее сокрушение сердечное
И я свидетельствую, что отец Сергий, уже близко к тому моменту, когда остановилось его сердце, и он уже не мог служить просто физически, – свидетельствую в том числе и как священник, который принимал две последних и подробных Исповеди, – что отец Сергий действительно имел искреннее сокрушение сердечное!
Я не буду говорить, что он считал себя самым грешным человеком на земле, но он искренне считал себя недостойным.
Может быть, как сыну (все-таки сын принимал Исповедь), он что-то и недоговаривал (и не нужно было это говорить!), но священник обязан засвидетельствовать покаяние («аз же точию свидетель есмь»). И я это не только слышал, я это видел! При всех его бесспорных заслугах в деле прославления новомучеников и исповедников, в деле преподавания, в деле передачи той любви – горящего любовью сердца – к богослужению, к Господу Иисусу Христу, – искреннее сознание: «Как я вообще пред Ним предстану!»
Это и был, для меня по крайней мере, пример того, к чему мы должны стремиться. Мы можем себе много чего воображать относительно покаяния. Но одно дело, когда ты слушаешь, а другое – когда ты искренне, непритворно, без всякой фальши чувствуешь в своем сердце именно это. «Господи, когда Ты придешь в Твое Второе и Страшное Пришествие, посмотри во ад! Там не будет никого – Ты спасешь и помилуешь всех! Я там буду один. И вот тогда – пощади и помилуй меня!» Вот это я увидел и почувствовал непритворно и искренно в последние дни земной жизни батюшки отца Сергия.
И что еще могу сказать… Когда мы привезли его туда, в родное село, где он хотел, чтобы мы его похоронили (и мы его там похоронили), когда была завершена могила, поставлен крест, – наконец-то возникло ощущение, что он дома. Все! Потому что, когда мы его из Голенищево привезли, было очень тяжело подходить ко гробу (наверное, по-сыновнему), прикладываться к его руке. А здесь возникло ощущение – все, он свободен! Все закончилось!
И я верю, что Господь его принял… Я не знаю, мы все это узнаем однажды. Мне кажется, что уж кто-кто, а отец Сергий, который был призван в вечность почти в тот же день, когда празднуется память новомучеников и исповедников Соловецких, – что они его и приняли!
Приоткрою маленькую завесу: еще когда 17 лет назад его готовили к операции в Германии, благодаря чему он дожил до 2024 года – он был в кардиологическом Бакулевском центре на Рублевке, его готовили к операции, которая была совершена не в России, а в Германии (ее устроили его духовные чада, дай Бог им всем здоровья и спасения, когда наступит их час), – я приехал к нему. Вот почему-то тоже Господь так сподобил: я и тогда к нему приехал один, и сподобился быть рядом в тот момент, когда остановилось его сердце вот сейчас.
Когда я к нему приехал, я еще не был в сане, я не ожидал, что отец будет настолько со мной откровенен. В том смысле, что мы с ним прощались, я уже собирался уходить. А контекст нашего прощания был таков: он улетает в Германию, там будет операция, очень сложная, тяжелейший наркоз, и бывает, что такую операцию человек просто не переносит.
И вот, наверное, впервые за всю мою жизнь – я сын, а он отец, – я увидел, как ему страшно предстать пред Богом. И он очень смутился духом, говоря по-евангельски, прослезился и просил молитв о нем, когда он будет там, на операции, на операционном столе. И, конечно, это подразумевало, что жизнь закончится, и он отойдет в вечность и предстанет пред Богом, – и я увидел вот это вот сокрушение сердечное: «Я такой грешный человек!» Это было уже тогда. А я понимал, как ему тяжело и страшно – страх Божий, вот он! И я ему сказал: «Папа, да что тебе переживать. Ты способствовал прославлению стольких святых, они тебя там все и встретят!» И вот, когда я приезжал к нему в последние его месяцы или даже уже недели, он в какой-то момент это вспомнил и меня поблагодарил: «Ты меня тогда так поддержал!»
А я в то время совсем не отдавал себе отчета, насколько это может его поддержать, мне казалось это очевидным. Это о чем говорит? Что он абсолютно не кичился и не гордился тем, что он сделал. Он это делал искренне, с любовью к новомученикам и исповедникам. А я со своей маленькой сыновней колокольни сказал: «Чего тебе переживать? У тебя такая поддержка!» Видимо, так и произошло…
Теплота отцовская
Вот, что хотелось сказать к 40-му дню. На самом деле, говорить можно очень долго.
В детстве (я не знаю, сколько мне было лет, может быть, даже в школе еще не учился), не помню, был ли у нас в семье телевизор (если был, значит, я уже учился в школе)… Но или по телевизору, или по радио было сообщение, что какая-то очень большая комета рядом где-то летит и может врезаться в Землю. В общем, траектории как-то пересекутся, и может произойти то же, что произошло, когда вымерли все динозавры. И я, по детскому своему возрасту, очень испугался, что мы все сейчас умрем. И я не мог заснуть, я прибежал к папе, залез к нему на колени. Я, наверное, плакал, но я помню его голос и какие-то слова утешения, которые буквально сейчас уже не вспомню. Но это были слова о Христе, о Боге, о вечности: что, если Господь так попустит, то мы же будем с Господом! Вот эта его вера живая – от отца к сыну – вроде бы в таких совершенно простых словах, – тогда меня успокоила! И я пошел и уснул, это была теплота отцовская…
Я не могу сказать, что папа был каким-то нежным отцом, который постоянно своих детей обнимает, тискает. Но я никогда не чувствовал дефицита любви, это было настолько органично и уместно, что я могу сказать – я всегда чувствовал, что отец любит нас, своих сыновей. И когда мы с братом решились на священнослужение и были рукоположены, тогда он сказал (нам тогда показалось, что отчасти в шутку): «А вот теперь можно умирать! Я об этом молился всю жизнь!»
Конечно, умирать страшно. Конечно, хочется жить. Когда его брат умирал, то сказал своему сыну: «Я не представлял, как хочется жить!» Но он-то умирал в 55 лет, от онкологии. Но человек, который всю жизнь молился о чем-то, и это свершилось, – он просто пред Богом говорит: «Ну, вот теперь можно…». Но произошло это, конечно, намного позже!
А как это произошло – я сейчас этим попытался поделиться: это было по-настоящему Таинство! Это было горько для меня, как для сына, тяжело, но было ощущение Таинства – и что так благоволил Бог!
Протоиерей Сергий Правдолюбов
Я думаю, даже не нужно себе представлять, что открывается, когда душа отходит от тела, а в сердце отца Сергия вмещались многие судьбы людей (может быть, звучит несколько пафосно). Я сейчас, разбирая некоторые вещи личные его (я думаю, это только вершина огромного айсберга), вижу какие-то записочки с циферками… Сначала не обратил внимания, но вот – житейский пример. Я понял, что это номер чей-то карты, и там стоит сокращение – три буквы. Это вдова священника… То есть он регулярно помогал материально. И я думаю, что таких людей – огромное количество, которым он регулярно материально помогал. Но это помощь материальная, а есть помощь молитвенная! И если он умудрялся это делать, пока жив был, то тем более не забудет, когда душа отошла от тела! Там невозможно уже забыть. И все, с кем он общался здесь, дружил, был единомышленником, с кем он не дружил – я уверен, я это знаю – он простил всех, кто, может быть, несправедливо с ним разорвал отношения из-за каких-то проблем на приходе или где-либо еще, с кем он мог не сойтись во взглядах. А иногда иной раз, особенно в контексте того, что сейчас происходит (СВО и так далее), – люди, которые всю жизнь дружили, верующие, церковные, – не сойдясь во взглядах, вдруг не общаются или даже становятся врагами. Я уверен, что отец Сергий, умирая, уже не мог ни на кого обижаться. Вот это состояние непритворной кротости – я это видел, когда приезжал к нему и в Москву, и в загородный домик. Это тоже, видимо, дар Божий, который способствует тому, чтобы человек увидел в первую очередь свои грехи, даже не думая о ком-то другом.
Да сподобит нас Господь молитвами батюшки в свое время такого! Наверное, в прошении «христианския кончины – безболезненны, непостыдны, мирны» – как раз об этом идет речь! Когда Господь дает тебе возможность увидеть все именно твое греховное, и человек искренне перестает даже видеть какие-либо основания к тому, чтобы на кого-то обижаться! Вот и все! Храни всех Господь!
2 октября 2024 г.
