ВИНОВАТ И КАЮСЬ, что не смог так, как следовало бы, написать об отце и матери. Писал, но не поднялся до высоты понимания их подвига, полной их заслуги в том, что чего-то достиг. Ведь писатели-то они, а не я, я записчик только, обработчик их рассказов, аранжировщик, так сказать.
И много в завалах моих бумаг об отце и матери. И уже, чувствую, не написать мне огромную им благодарность, чего-то завершенного, так хотя бы сохранить хоть что-то.
Читаю торопливые записи, каракули – все же ушло: говор, жизненные ситуации, измерение поступков. Другие люди. «До чего дожили, – говорила мама, страдавшая особенно за молодежь. – Раньше стыд знали, а сейчас, что дурно, то и потешно». «Да, – подхватывал отец, – чего еще ждать, когда юбки короче некуда, до самой развилки. Сел на остановке на скамье, рядом она – хлоп, и ноги все голые. У меня в руках газета была, я ей на колени кинул: на, хоть прикройся. Она так заорала, будто режут ее. И, знаешь, мамочка, никто, никто меня не поддержал».
РАССКАЗ МАМЫ. Запишу рассказ мамы о предпоследнем земном дне отца.
«Он уже долго лежал, весь выболелся. Я же вижу: прижимает его, но он всю жизнь никогда не жаловался. Спрашиваю:
– Коля, как ты?
Он:
– Мамочка, все нормально.
А отойду на кухню, слышу – тихонько стонет. Весь высох. Подхожу накануне, вдруг вижу, он как-то не так глядит.
– Что, Коля, что?
А он спрашивает:
– А почему ты платье переодела? Такое платье красивое.
– Какое платье, я с утра в халате.
– Нет, мать, ты была в белом. Подошла от окна, говоришь: “Ну что, полегче тебе?” – “Да ничего говорю, терпимо”. Говоришь: “Еще немного потерпи, скоро будет хорошо”. И как-то быстро ушла.
Говорю:
– Отец, может, тебе показалось?
– Да как же показалось, я же с утра не спал».
Назавтра, под утро, он скончался. Был в комнате один. Так же, как потом и мама, спустя восемнадцать лет, тоже на рассвете ушла от нас.
Великие люди – мои родители.
БОЮСЬ СИЛЬНО умных. Налетает: «Вам это надо знать! Записываете? “Энергетические силовые линии идут векторно по России. Это сакрально и мистически раздвигает информационное поле нашего влияния, которое заполнено другими. А ждут нас. Это понятно?» – «Еще бы», – торопливо соглашаюсь я. Он доволен: «Да, так. Подключайтесь. Мы не за баксовое, а за нравственное благополучие».
МАТУШКА: «Мать очень суровая была, по голове не погладит, парней больше любила. Раз я, еще девчонкой, корову подоила, хлев забыла закрыть, а корова уже копытом в ведре с молоком стоит. Мне влетело».
ЭПИГРАФЫ: «Нет в жизни счастья» – наколка на груди. «Спи, мой милый, не ворочайся» – из причитания жены над гробом мужа. «Отец, ты спишь, а я страдаю» – надпись на могильном памятнике. «Без слов (слез), но от души» – отрывок из дарственной надписи.
МЕДИЦИНСКАЯ ВЕРША: «На горе стоит больница, там приемная. Приходи ко мне лечиться: ночка темная».
МОЛОДЫЕ УЧЕНЫЕ изобрели аппарат, который работает на доверии. Чем больше ему доверяешь, тем лучше он работает. Но приемная комиссия такому изобретению не поверила. Вот и все.
СТЫДНО ПЕРЕД детьми и внуками: им не видать такого детства, какое было у меня. Счастливейшее! Как? А крапиву они ели, лебеду? А лапти? И что? Но двери не закрывали в домах, замков не помню. Какая любовь друг к другу! Какие счастливые, работая в поле, огороде, на сенокосе! Какие родники?!! Из реки пили воду в любом месте. А какая школа! Кружки, школьный театр, соревнования… Какая любовь к Отечеству: «Наша родина – самая светлая! Наша родина – самая сильная!»
ОТЧЕГО БЫ НЕ НАЧАТЬ с того, чем заканчивал Толстой, – с его убеждений? Они же уже у старика, то есть вроде как бы у мудреца. А если он дикость говорит, свою религию сочиняет, то что? Чужих умов в литературе не займешь. И не помогут тебе они не жить, не писать, не поступать по их. На плечи тому же Толстому не влезешь, да и нехорошо мучить старика. Это в науке, да, там плечи предшественников держат, от того наука быстра, но литература не такая. Наука – столб, литература – поле, где просторно всем: и злакам, и сорнякам. Ссориться в литературе могут только шавки, таланты рады друг другу. Не рады? Так какие же это таланты?
ИСКУССТВО И ЖИЗНЬ. Нет, сколько не говори, что искусство – это одно, а жизнь – другое, бесполезно. Все-таки в искусстве есть магия, в этом искусе, в искусственности, что тянет сильнее, чем жизнь. Приезжает с гастролями какой-нибудь актеришка, пустышка душой, глупый до того, что говорит только отрывками из ролей, еще и бабник, приехал, и что? И все девочки его. Известен, вот в чем штука. Играл героев, говорил правильные слова, лицо мелькало, запомнилось. Сам подлец подлецом, приехал баранов стричь, ему надо «бабок срубить», заработать на шубу для очередной жены, которая, как и предшествующие, оказалась стервой.
Прямо беда. И ничего не докажешь, никого не вразумишь. Дурочки завидуют актрисам, топ-моделям и даже проституткам (еще бы – интервью дает, в валюте купается)… И что делать? Говоришь девушкам: да, хороша прима-балерина, а за ней, посмотрите, десятки, сотни девушек-балерин в массовке, которые часто не хуже примы, но вот не вышли в примы, так и состарятся, измочалят здоровье в непосильных нагрузках, оставят сцене лучшие годы и канут в безвестность. Да и прима не вечна, и ее вымоет новая прима, другая. А эту, другую выхватит худрук из массовки. Все же они что-то могут, все прошли балетные классы. В балете, правда, худрук чаще любит не балерину, а другого худрука.
Сколько я ездил, сколько слушал самодеятельных певцов, видел танцоров, народные танцы, и они гораздо сильнее тех, которых навязывают нам на телеэкране. Кого воспитали в любви к родине Пугачева, Киркоров? Очень патриотические песни у Резника?
Хрипеть, визжать, выть, верещать, свистеть, дергаться, прыгать – это тоже искусство.
Ой, неохота об этом.
ЖЕНЩИНА, оглядываясь на идущих за нею мужа и сына: «Не распыляйтесь!» – то есть не отставайте.
Похоже, как в больнице, врач пришедшим посетителям громко: «Не тромбируйте коридоры!»
ПОЗАВЧЕРА – ПАВЕЛ ФИВЕЙСКИЙ, сегодня – Антоний Великий, завтра – Кирилл и Афанасий Александрийские. Будем молиться! Есть нам за что благодарить Бога. Есть нам, в чем пред Ним каяться. Есть, о чем просить. Надо омыть Россию светлыми слезами смирения и покаяния, иначе умоемся кровью.
ИСКАТЬ НА ЗЕМЛЕ то ценное, что будет ценно и на небе – прочитал или где-то услышал.
КОШКА ВО СНЕ – к недругу, собака – к другу, лошадь – ко лжи. Смешно все это. Ко лжи оттого, что ложь – лошадь? А по-немецки лошадь – der Pferd. А лгать по-немецки – lügen. Где тут ложь? Исчезнет все, «яко соние восстающего», то есть просыпающегося. Лучшие сны – это река, берег, прохлада.
И ЧТО НАМ за указ Международное право. Оно уже одобряет педерастов, и ему подчиняться? Свобода ювенальной юстиции и содомии? Нет, это окончательно последние времена. Дожили. Именно в наше время, время прозрения. Так нам и надо.
ИДЕОЛОГИЯ, КОНЕЧНО, всегда есть, как какая-либо идея. И если она предтеча веры в Бога, то и хорошо. Но как идея вообще бесплодна. Вот идея чем плоха: народ настолько верит государю, насколько государь верит в Бога. А идеология марксизма-ленинизма – это зараза мертвечиной, противление Христу.
ЗНАКОМ БЫЛ со старушкой, которая в 1916 году в приюте читала императору Николаю II молитву «Отче наш» по-мордовски. Она была мордовкой. Потом стала женой великого художника Павла Корина. Привел нас с Распутиным в его мастерскую Солоухин. Конечно, созидаемое полотно не надо было называть ни «Реквием», как советовал Горький, ни «Русь уходящая», как называл Корин, а просто – «Русь». Такая мощь в лицах! Такая молитвенность!
ЧЕГО ЕЩЕ нам не хватило и не хватает? Войны, конфликты, истребление лесов, отравление воды – это же все от нас самих. Поневоле оправдаешь и возблагодаришь Господа за вразумления: наводнения, землетрясения, огненные очищения...
– СКАЖИ НАШИМ: «Мы пашем».
«РАСТРЕПАЛА ДУНЯ косы, а за нею все матросы» – так же говорили. А нынче чего? Дуне той хоть было чего растрепывать. И, небось, в юбке была. А нынешние? Или подола совсем нет, или штаны в такую обтяжку, что срамотища. Я бы парней нынешних за то, что на девок набрасываются, не судил. Девки такие – это же собаки-сучки, кобелей подманивают. Вот и получай, сама же подманивала.
«АХ, ГАГАРИН! Ах, Гагарин! Ты хороший русский парень! Ты летаешь на орбиту, захвати с собой Никиту. И на радость всему люду звездани его оттуда».
– О, У НЕГО эрудиция была трехэтажная.
– Мат у него был трехэтажный. Из матери в мать, да из души в душу, прости, Господи. Чего вот он теперь? Там-то не поматеришься, язык сгнил.
«ЛЕТ-ТО МНЕ сколько было – копейки!» Конечно, обманул. «Женюсь, женюсь». Женился, да на другой. А мне: «Нельзя быть такой доверчивой». Вот и вся тут лайв стори.
«РЕБЕНОК НАУЧИТ быть матерью». Такая пословица. Отнесем ее к рождению идеи. Родилась идея, и воспитает, и вытянет. И сама родит. Да, если ее оплодотворить. Оплодотворяется мысль. Чем? Духом.
ВЗВИНЧЕННЫЙ, ВЗДУТЫЙ авторитет Сахарова. Это ненадолго. Конечно, другого вырастят. Боннеры-то на что. А откуда боннеры, новодворские, алексеевы, ковалевы? Из инкубатора ненависти к России. Но инкубатор – это нечто искусственное, а оно не вечно. Перестанет сатана его подпитывать, тут ему и кирдык.
ЕВРЕЙ И СУББОТА. Кошелек. Брать нельзя: суббота. Четверг вокруг кошелька в субботу.
ПРИШЛО СМС: «Тонкий месяц, снег идет. Купола с крестами. Так и чудится: вот-вот понесутся сани. Ждешь и веришь в волшебство, кажется все новым. Так бывает в Рождество. С Рождеством Христовым!» И: «Струится синий свет в окно, весь серебрится ельник. Все ожиданием полно в Рождественский сочельник. Встает звезда из-за лесов, а сердце так и бьется. Осталось несколько часов, и Рождество начнется».
ПРИНИМАЛ НА РАБОТУ по трем параметрам: может работать, хочет работать, не обманет. И еще – обязательно – кто жена, какая.
ЦИВИЛИЗАЦИЯ: вода чистая, но мертвая.
ВОЕВАЛИ ВРАГ с врагом, воевали друг с другом, воевали со своим народом. Надо последнюю войну: каждого со своим несовершенством. Победа или смерть перед смертью.
СОБОЮ ВСЕГДА был доволен, своим положением никогда.
ТЕХ, КТО УСТРАИВАЛСЯ по блату, по звонку «сверху» так и называли «блатники», «позвоночники». Конечно, семейственность («как не порадеть родному человечку») была и будет. Отец очень смешно истолковывал слово «протеже»: «Это – протяже, своих протягивают».
Но вот есть искусство, в котором семейственность очень предпочтительна, – это цирк. Жена Георгия Владимова, Наталья Кузнецова, дочь репрессированного директора Госцирка, несколько раз водила нас в цирк, ходили с дочкой за кулисы. Я летал в Сочи в 72-м, жил в гостинице артистов цирка. То есть знал немного циркачей, был даже на свадьбе карликов. Там как раз задумал рассказ «Пока не догорят высокие свечи». Также написал стихотворение, из которого не стыдно за строки: «Попробуй по блату пройти по канату, вот тут-то семья и заметит утрату».
В ТОКИО у машин левостороннее движение, у пешеходов – правостороннее. Как понять этих японцев. Японцы думают: ну и варвары эти русские!
ДЕРЕВЬЯ ПО ПОЛГОДА в снегу, в холоде, а живы. Реки подо льдом очищаются. Так и мы: замерзнем – оттаем. Как говорили, утешая в несчастьях: «Зима не лето, пройдет и это».
Русские самой природой закалены. Лучше сказать – Богом.
ХУДОЖНИК: «Нам сказать есть чего, а не можем, а журналистам сказать нечего, а только они и болтают».
В ЯПОНИИ память о Хиросиме – государственная политика. У нас забвение Чернобыля тоже государственная политика.
ВРЕМЯ, ПОТРАЧЕННОЕ на себя, сокращает жизнь, потраченное на других, продлевает ее.
«МНЕ СКАЗАЛИ: “Боря умер”. Я и не поверила: неужели в гроб засунут этакого мерина?»
«НА СВИДАНИЕ хожу к мужику Фадею: учит пить одеколон, я сижу, балдею».
– ВИДИШЬ, какая стала худая. Вся истеснетилась.
– Лучше тесно, чем пусто.
– Наука – блуд ума.
ВСЕГДА ОСУЖДАЛИСЬ пустосмешники. Звали: зубомойка, оммалызга (от ухмыляться). Вообще показывать зубы значит угрожать. Смех – оружие против ума. Юмор ослабляет защитные свойства души. «Зубы грешников сокрушил еси», чтоб не смеялись. Конечно, лучше, когда «сеющие слезами радостию пожнут». А всероссийская ржачка над натужным юмором хохмачей КВН, зубоскальством «Аншлага», пошлостью «Камеди Клаб», что это? Ума это явно не прибавляет, а силы душевные и нервные утягиваются в черный квадрат экрана.
