– Меня врачи так накрутили, что я мужу заранее поставила ультиматум: «Ты можешь меня бросить, можешь уйти от меня. Я сама уйду от тебя жить на вокзал! Но я буду рожать!» Я уже настолько любила этого ребенка, что не рассталась бы с ним ни при каких обстоятельствах!
Анна. Под одной из моих статей о женщине, которая сделала аборт, она написала свой комментарий. Мне часто пишут после таких историй. Делятся своими – радостными, грустными, иногда трагическими. О любви, о боли, о страхе и смелости, о счастье или разрушенной жизни. Иногда ругают. Это больше те, кто «мое тело – мое дело».
– Я хочу рассказать о том, что случилось со мной, – писала Анна. – Я очень надеюсь, что кого-то моя история убережет от непоправимого.
«Пазик с цыганками»
Замуж Анна вышла очень рано – в девятнадцать лет. А с будущим своим мужем она познакомилась в восемнадцать. Он же был на четыре года старше, но все равно очень еще молодой человек.
– Это была огромная, сумасшедшая любовь, страсть даже. Иначе я это назвать не могу. Мы были совсем молодыми. Я училась в педагогическом колледже, Олег стажировался в тогда еще милиции. И был мне самым близким, самым родным человеком.
Закончив колледж, Анна начала работать учителем в сельской школе – в деревне, которая находилась в пятнадцати километрах от ее небольшого городка.
Рассказывала, что в то время с транспортом у них дела обстояли очень плохо. Такси не было (только маршрутка), а по городу по кругу ходил всего лишь один рейсовый автобус. И второй – до той деревни.
Эту «схему» я очень хорошо знаю, потому что до сих пор точно так же один раз в день (и то не каждый) ходит автобус из нашей «подоптинской» деревни в Козельск. И если опоздал, а денег нет – иди пешком. Те же пятнадцать километров.
– Это было очень тяжело, – вспоминала Анна. – Только в одну сторону я могла добираться 3–4 часа на перекладных. Сначала – пешком на центральную улицу, потом – на маршрутке или автобусе на вокзал. Потом опять на автобусе и опять пешком. И тот автобус – это был какой-то пазик с цыганками, как я его называла. К нам тогда приехало очень много переселенцев, большинство – цыгане. Остальные – бабушки с молоком и яйцами, которые ехали это все продавать. Ну и я со своим пакетом. Я всегда на работу брала с собой сумочку для мелочи и пакет с книжками, тетрадками. И всегда удивлялась, что я выходила из автобуса, а в руках у меня не только ручки от пакета, настолько он был переполнен. У нас еще директор такая была: «Ой, Анна, зайдите ко мне». При этом она знала, что автобус у меня в 14:00. Это сразу после уроков. Если я задержусь хоть на минуту, то попадаю только на 17-часовой. Так и получалось. Бывало, я оставалась в школе совсем одна. Все уходили.
Однажды зимой с Анной приключилась история. «Куковала» она так одна до следующего автобуса, и вот, наконец, подошло его время. А была зима, и оказалось, что замок замерз.
– Мне школу закрывать, на остановку бежать, а он ни туда ни сюда. На автобус опоздала, рыдаю. Мобильного у меня тогда не было, так я звонила по стационару папе (даже не супругу), чтобы он ехал меня вызволять из той деревни. И директор часто так делала. Промучилась я так четыре месяца и сказала мужу: «Я только до декрета могу доработать. Доработаю и уйду отсюда».
К тому времени Анна уже была беременна их первенцем.
«Явные отклонения»
Одновременно с этим всем Анна еще и училась заочно в педагогическом университете в областном центре – за 70 километров от дома.
– Мы, «деревенские», могли поступить только заочно. На дневное брали только за жуткие взятки. Одна моя знакомая поступила за машину, которую ее папа «подарил» деканату. Все ругают ЕГЭ, но благодаря ему сельские дети, трудяги, могут куда-то пробиться.
Пришло время очередной Аниной сессии – летней. Она была уже на шестом месяце беременности.
– И как раз подошло время второго скрининга, – рассказывала она. – «Анализ на уродства», как говорили. Тогда его только еще начинали вводить, был 2003 год. А первый – кровь на какие-то гормоны – отправляли на исследование даже не в наш областной центр, а в соседний. А потом результаты должны были прийти в наш городок на 20 тысяч человек, в нашу местную поликлинику. Но они почему-то не пришли. Возможно, пришли в областную.
В областном центре, куда Анна поехала на сессию, находилась областная уже поликлиника. Девушка решила, что второй скрининг она сделает там самостоятельно. И узнает про пропавшие анализы. Все равно же она будет в том городе сдавать экзамены.
– И я буквально перед парами поехала в этот областной медицинский центр делать второй скрининг, УЗИ, еще что-то, – рассказывала Анна. – И планировала сразу же вернуться в университет на занятия. Училась очень ответственно – синдром отличницы. Но когда я приехала к врачу, мне сказали, что раз анализов нет, то нужно их искать. Начали звонить в соседнюю область, и оттуда прямо при мне по телефону назвали какие-то ужасающие цифры. Потом уже, когда я вернулась в свой город, я смотрела табличку этих гормонов по неделям. То, что назвали, было завышено больше чем в десять раз.
Анну сразу отправили на УЗИ, которое явных отклонений у ребенка не выявило. Голова, руки, ноги, внутренние органы – все было нормально. И врач, которая ее смотрела, сказала:
– С твоим анализом что-то очень странное. Там такие показатели, что ребенок – как минимум урод с двумя головами. Но раз одна, то там явно тяжелые хромосомные отклонения. И он – инвалид на всю эту свою единственную голову.
«Реже ходили зубы лечить, чем на аборты»
– Меня затрясло, – вспоминала Анна. – Я и так – человек эмоциональный. А тут такое: первый ребенок – и «на всю голову». Тем более что поддержать и как-то пожалеть меня в тот момент было некому. Вся семья – муж, родители – осталась в нашем городке. Позвонить сразу я им не могла. Мобильного у меня не было.
Врач отправила Анну в коридор ждать дальнейших по ней решений. Она сидела там одна и плакала.
– Было очень страшно, – признавалась Анна. – Но беременность я не собиралась прерывать ни в каких ситуациях. И с мужем это было оговорено еще до брака: «Я всех своих детей буду рожать! Так что ты смотри – аккуратно. Потому что я себя не вижу на аборте».
Для меня было неожиданностью, что при всем этом Анна в то время была совершенно невоцерковленным человеком. И родители ее – совершенно нецерковные. В храм никто никогда не ходил и никого не водил. Крестили детей – и всё. Она и сейчас, по ее словам, «человек верующий, но мало что соблюдающий».
– Стыдно, конечно. Но поститься не могу, – говорит она. – Закинула, что под руку подвернулось, побежала. Но с детства у меня почему-то была вера в Бога. Как говорят: «В душе». Вот она в душе и была. И всегда была уверенность – никаких абортов. Родственники делали, я знаю. Они реже ходили зубы лечить, чем на аборты. Помню, мне было тринадцать или пятнадцать лет, совсем еще девчонка, и мне кто-то из них говорил: «Ань, если что – говори, мы тебя по-тихому свозим мимо матери». А я отвечала: «Никогда и ни за что! Пусть мне мать голову оторвет, но я буду рожать!» Хотя у меня и не было еще никого.
А еще у Анны была уверенность, что если свадьба – то обязательно нужно венчаться.
– Это была какая-то необъяснимая упертость: «Венчаться – и всё!». Муж был из семьи еще менее воцерковленной, чем моя. Но он меня поддержал: «Давай венчаться!». Это всё несмотря на то, до свадьбы у нас были «близкие отношения». А мы еще и без исповеди и причастия шли на венчание. И нигде у нас ничего не екнуло. Что я такая невеста в белом, да не в белом. Но мы венчались!
«Что вы так держитесь за эту беременность?»
А тем временем врач второй раз позвала Анну на УЗИ. Тщательно осмотрев ребенка, она сказала:
– У тебя там кошмар какой-то! Подписывай согласие, будем брать у тебя кровь из пуповины.
При этом ни синдром Дауна, ни какие-то другие хромосомные аномалии не были названы.
– Как вы будете его делать? – спросила девушка.
– Под местным обезболиванием.
В ту пору Анна была не очень сведуща в вопросах медицины. Но сомнения у нее закрались сразу.
– А если я ребенка потом потеряю? Вы же будете все это прокалывать.
– Да нет. Там риск минимальный. Буквально один процент. Никого ты не потеряешь, – ответила врач.
Тут я хочу сделать маленькое отступление. Несколько лет назад одной моей знакомой, которая в тот момент была беременна, врачи поставили высокий риск синдрома Дауна и настояли на кордоцентезе. Она сделала. И в результате преждевременных родов потеряла абсолютно здорового ребенка.
– Но что бы она ни говорила, я поняла, что вероятность-то есть, – продолжала Анна. – «Ну это же живой ребенок, – говорила я врачу. – Ему шесть месяцев, он все время двигается. Вы там будете метить в пуповину, а попадете ему в глаз, еще куда-то». «Ну ты накручиваешь! – отвечала она. – Ничего такого не будет. Да и что вы все так держитесь за эту первую беременность? Рожать – рожать! А вот родишь ты инвалида, а муж тебя бросит. Куда ты одна с таким больным ребенком? Где ты жить будешь?»
И пошел напор.
– Вон смотри – девочка. Не хотела сначала. А потом подумала – пришла, – наступала на Анну врач. – А вас таких много. А ты еще и с района. Давай решайся сразу. Не ровен час, дел наворочаешь, родишь непонятно кого. Кто все это потом будет расхлебывать? Ты же молодая.
– Мое состояние под таким давлением можно себе представить, – рассказывала Анна. – Прерывать я не собиралась никаким образом. Я чувствовала и очень хотела этого ребенка. Он уже шевелился вовсю. Но на тот момент все это довело до самой натуральной истерики. Я рыдала в голос, у меня тряслись руки. Ужас что было.
«На меня смотрели квадратными глазами»
Выйдя из кабинета, Анна увидела в коридоре очередь из женщин, которые уже пришли сдавать эту кровь из пуповины.
– Я встретила там молодую девчонку с бабушкой. Бабушка эта сказала, что муж внучки запретил делать этот анализ: «Не вздумай ни в коем разе! Никаких проколов! Мы можем потерять ребенка. Я тебе запрещаю ходить туда!». А бабулька такая: «А вот мы его обманули. Он на работу пошел, а мы – сюда. Потому что он – мужик. Он сейчас наговорит с три короба, а родит она урода, он ее бросит. Поэтому мы все равно пришли».
Подошла очередь Анны заходить в кабинет.
– Я ничего сдавать не буду! – сказала она.
– Почему?
– Потому что я смысла не вижу. Это мой ребенок, и я все равно буду его рожать. Давайте я напишу расписку и уйду.
– Это было сказано с громким ревом, с трясущимися руками, в глубокой истерике, – вспоминала она. – И тогда врач вдруг посмотрел на меня человеческими глазами. На меня впервые в тот день в той поликлинике посмотрели человеческими глазами. «Знаешь что, я тебе дам неделю, – сказал он. – Если ты в течение этого времени передумаешь, приходи, мы у тебя этот анализ возьмем, несмотря на твою расписку. Позвони родным, позвони мужу, что они тебе там скажут». Как сейчас помню, абсолютно трясущимися руками, захлебываясь слезами, я писала, что я такая-то и такая-то беру жизнь и здоровье своего собственного ребенка под свою ответственность. Расписалась и пошла на остановку. Стояла там и орала в голос. И ко мне никто не подошел. Представляю. Я – с отекшими ногами, у меня отеки были жуткие, жара, июль, общественный транспорт, беременная девчонка орет. Абсолютно опухшая я приехала в университет. Зайдя в аудиторию, я сразу сказала: «Дня три-четыре никто ко мне не подходит! Ни о чем не спрашивает!» И все замолчали, но смотрели на меня квадрантными глазами. Но я правда смогла говорить только через четыре дня.
«Моих детей я никому в обиду не дам!»
Спустя эти дни Анна рассказала о своей беде родственникам, у которых жила на квартире во время сессий и которые не понимали, в чем дело. К новости они отнеслись спокойно:
– Ой, все будет нормально!
Потом Анна позвонила маме.
– Мобильного не было, от родных я звонить не хотела, чтобы им не нужно было оплачивать счета. Ходила на переговорный пункт, заказывала разговор, – вспоминает она. – В двух словах я описала маме ситуацию, и она, не сведущая в медицинских вопросах, сказала: «Ой, Аня, ну ты что. Все это глупости, откуда у вас может быть больной ребенок? Вы оба здоровы, вы не пьете, не курите, не колитесь. Он у вас точно здоровый, выкинь все из головы!» Сейчас-то я знаю, что у здоровых и благополучных родителей тоже рождаются больные дети. А тогда меня это успокоило.
Еще раз сделаю отступление. Лет пять назад родители детей-инвалидов проводили флешмоб под названием «Я не алкаш!». Тогда главный научный сотрудник института социологии РАН Ольга Крыштановская во время эфира на центральном телевидении заявила, что главной причиной рождения больных детей является «пьяное зачатие». И вот совершенно здоровые, социально благополучные, дружные, не пьющие, ведущие здоровый образ жизни семьи делились историями рождения у них детей с особенностями. От себя скажу, что абсолютно все знакомые мне семьи, в которых растут дети с синдромом Дауна, – благополучные. И в 80% случаев – полные.
Но вернусь к Анне.
После разговора с мамой она позвонила мужу и поставила тот самый ультиматум. Ничего не предвещало, что он ее бросит с больным ребенком, но давление врачей свое дело сделало.
– В общем, сразу начала, как казак шашкой махать: «У меня плохой анализ, я могу родить ребенка с хромосомными отклонениями, но я подписала отказ. Ты как хочешь, но я буду рожать! И уйду на вокзал жить!». Люблю я, конечно, кидаться громкими словами. Я ему и раньше подобное говорила. Он у меня из пьющей семьи, у него отец 20 лет пил. У меня папа тоже регулярно принимал. И я очень боялась почему-то, что и у меня муж будет пьющий. До свадьбы ему было сказано: «Если ты будешь пить, знай, что я не останусь с тобой. Я уйду на вокзал с тремя детьми и беременная четвертым». В какой-то момент я даже подумала, что так часто говорю про этот вокзал, что напророчу еще себе… А если серьезно, то в детстве в школе я пережила травлю. «Буллинг», как сейчас говорят. Это меня ожесточило. И я решила, что моих детей я никому и никогда не дам в обиду! И буду любить их безоглядно! Конечно, было страшно говорить такое мужу. Я боялась, что он под давлением родственников может сломаться. Но я настолько любила и ждала моего ребенка, что не рассталась бы с ним ни за что и никогда! Несмотря ни на какую любовь к мужу! Слава Богу, он отнесся спокойно.
«Вы сами во всем виноваты!»
Анна рассказала о своей беде и девчонкам-однокурсницам. Хотя им всем было лет по двадцать, не больше, у кого-то уже были дети. Кто-то хотел родить. У кого-то уже были в «анамнезе» болезненные истории.
– Мы еще застали тех бестактных гинекологов советского поколения, которые орали на нас: «А ноги раздвигала – не больно было?» – рассказывала Анна. – А мы же молодые совсем, девчонки, считай. Слушали, терпели. Но я до сих пор в поликлиники захожу, и мне плохо!
Спустя недели две после тех событий с анализом к Ане подошла девушка с ее курса.
– Ты не отчаивайся! – сказала она. – Ничего еще до конца неизвестно. И кого ты родишь, неясно. Может, все нормально будет. А вот у меня по всем скринингам, по УЗИ все было идеально. Но я переносила ребенка. А врачи ничего не делали и передержали меня до 42-х недель. Пока думали, пока в область направили. Пока кесарево сделали. В итоге – сильное кислородное голодание и дочка – глубокий инвалид. Сейчас ей полтора года, и она не развивается вообще никак. Зато по анализам все было прекрасно. Поэтому никогда не угадаешь, что с твоим ребенком. Решила рожать – рожай! Борись за него! Инвалид – не инвалид, тут дело случая.
До того момента Анна даже не подозревала, что у этой девушки такая дочь. Она никогда не говорила. Потом они еще поддерживали отношения. В десять лет у ребенка не было речи, туалет так и не был освоен, ее полностью обслуживали родители. Но они решились на второго. И родилась совершенно здоровая девочка.
– Была у нее еще история, она мне рассказывала, – вспоминала Анна. – Однажды ее муж встретил в их городе священника. Подошел, заговорил о дочери. А они люди нецерковные были, но все равно подошел. Так батюшка тот их во всем и обвинил: «Вы сами виноваты! Вы интимной жизнью не по тем дням живете, по средам-пятницам. Вот вам в наказание Господь и дал этого ребенка!» Ох, как им было больно, обидно. Они и так в церковь не особо ходили. А это их тогда окончательно отвернуло.
«Сердечко екает, становится страшно»
Сессия закончилась, и Анна вернулась домой. Она сразу пошла к своему лечащему врачу-гинекологу и отдала результаты УЗИ. А больше у нее ничего и не было. Ужасающие цифры были названы по телефону, а прокол пуповины она не делала.
– Все хорошо! – сказал врач.
– Как же все хорошо? Мне же там сказали, у меня анализ в 10 раз завышенный. Хромосомные отклонения. Беда бедой.
– А я вижу результаты УЗИ. И здесь все просто замечательно. Поэтому носи дальше ребенка, ни о чем не думай.
Анна рассказывала, что этот доктор – мужчина лет сорока пяти – не был каким-то идеальным и тактичным врачом. Он мог быть грубоват, как многие тогда, мог бестактно и с огоньком пошутить, любил деньги. Но тогда он повел себя так.
– Тут еще вот что надо сказать, – продолжала Анна. – Моя родная тетка – сестра моей матери – была в курсе этой ситуации. Мама ей все рассказала. И тетя эта тридцать лет работала акушеркой в роддоме и какое-то время с этим же моим лечащим врачом. Городок у нас маленький, так что все везде пересекались. Потом наш роддом закрыли. У нас же «оптимизация», всё закрывают. А тогда он еще работал. И на одной из смен она подошла к моему врачу и сказала: «УЗИ… УЗИ… Но анализы-то по телефону ужасные назвали. Сказали: “хромосомные отклонения”. Инвалида носим. Племянница написала отказ от прокола. Расписку, что берет ответственность на себя. И что теперь будет?» А этот гинеколог в ответ сказал моей тетке: «Какая же она молодец! Не испугалась, не поддалась! Она большая умница». Мне он ничего не сказал, но вот ей сказал. А она уже – мне.
А еще тот врач рассказал Аниной тете, что в том крупном городе в соседнем районном центре, куда и отправляли на исследования «анализы на уродства» и куда отправили ее первый скрининг с «завышенными цифрами», находилось в ту пору научное медицинское учреждение – ВУЗ или что-то такое. А там, соответственно, студенты, которым нужно писать свои работы.
– И по словам этого моего врача, студентам тогда очень не хватало «материала для практических исследований», – рассказывала Анна. – Потому что мало кто хотел рисковать своими детьми, и женщины отказывались сдавать эту кровь из пуповины. Потом я уже выяснила, что печальные исходы после этой процедуры совсем не 1,5 процента, как мне было заявлено, а гораздо больше. И врач этот сказал моей тете, что в здравом уме никто не пойдет колоть пуповину иголкой. А эта кровь как раз очень нужна для научных работ. Поэтому часть результатов первого скрининга (просто кровь) не присылают вообще, а называют по телефону какие-то страшные цифры. И ничего потом не докажешь. В результате у многих сердечко екает, женщинам становится страшно, и они идут сдавать этот анализ. По анализу у многих все нормально – нет никаких хромосомных отклонений. Но зато есть «материал для изучения», больше почвы для написания научных работ. Какие-то статистические данные, подсчет. А что кто-то может потерять ребенка, им не очень интересно. «Поэтому написала она отказ, и молодец!» – сказал мой доктор.
«Разводись и рожай от другого»
Об этом разговоре врача со своей теткой Анна узнала месяца за три до родов. Это очень ее утешило, и к моменту появления на свет своего первенца она уже начала забывать ту историю с анализами. А когда у нее родился здоровый сын (а он родился абсолютно здоровым), окончательно забыла все это как кошмарный сон.
– Вспомнила я уже потом, когда родила второго, и он загремел в реанимацию с гемолитической болезнью. Еще во время первой беременности выяснилось, что у меня отрицательный резус и с мужем у нас резус-конфликт. До этого у меня в карте всю жизнь стоял положительный. Я даже не сразу тогда поверила. Но когда СПИД, например, у человека находят, он тоже не с первого раза верит. Ну и со старшим ребенком было всё хорошо. А вот со вторым было тяжелее… Ему поставили гемолитическую болезнь не по анализам даже (у нас тут все очень плохо с лабораторией), а по внешнему виду и динамике. Он долго лежал в реанимации, потом мы вместе лежали в детской больнице, ему переливали кровь. А мне почему-то не влили антирезусную сыворотку, которую обязаны были влить, чтобы не развивались антитела (специфические антитела, которые во время беременности проникают в кровоток ребенка и уничтожают его эритроциты, что может привести к его гибели). Хотя я просила, говорила, что хочу третьего ребенка. Мне и во время первой беременности ее не влили. Но тогда я не особо думала. Все было нормально. А тут я сама готова была купить ее за любые деньги. У нас в районе сыворотки не было, в соседнем большом городе – тоже. Я звонила подругам в Москву, оттуда не получилось ее передать.
То, что врачи не сделали Анне укол, еще больше аукнулось ей в третью беременность. Да, несмотря ни на что, они с мужем решили рожать третьего ребенка. Но на тридцать второй неделе у нее в крови уже нашли эти антитела и поставили гемолитическую болезнь плода. Вызывали роды, дальше опять детская реанимация с переливанием крови. У сына были увеличены печень и селезенка, был нарушен мозговой кровоток.
– В общем, он пострадал больше всех, – рассказывала Анна. – Сейчас у него остались проблемы с речью. Мы сменили несколько логопедов. Я сама учусь онлайн на логопеда. Правда, сейчас я уже отпустила ситуацию. Есть маленькие дефекты, но все звуки присутствуют. Слава Богу, нет ментальных нарушений. А могли быть. Но особо никто не заморачивался в перинатальном центре. В последнюю неделю даже не делали УЗИ, хотя я настаивала. Отвечали: «Вы слишком беспокойная, вы слишком тревожная, нервная». Я со всем этим соглашусь. Но я читаю медицинские сайты, и я эту тему с резус-конфликтом знаю, к сожалению, лучше некоторых медиков в нашем районом центре. Даже лучше некоторых областных медиков. Кардиолог мне говорил откровенный бред, что не существует никакого резус-конфликта матери с ребенком. Ребенок просто берет резус матери. «А что я тогда тут делаю? Почему у меня ребенок в реанимации лежит?» – спрашивала я. Тишина. А потом мне вообще врач сказал не рожать… от мужа (!):
– Ты – молодая, здоровая женщина, разводись и рожай от другого, с резусом, как у тебя. И все будет хорошо!
«Ну да, сейчас я с тремя детьми мужа брошу и пойду поищу правильный резус: «Мужики! У кого здесь отрицательный?»
«Да не родит она, понимаете?»
– А почему я вспоминала ту мою историю во вторую и еще больше – в третью беременности? Потому что я поняла, что если бы мне тогда сделали прокол пуповины, то моя кровь смешалась бы с кровью ребенка еще на той стадии. Антитела появились бы еще тогда. Уже у первого была бы гемолитическая болезнь. Из-за этого вмешательства я могла бы его потерять. И второго и третьего ребенка могло бы просто не быть! Или я тоже бы их потеряла. Ведь с резус-конфликтом как? Хочешь рожать – обязательно рожай от первой беременности. Не лезь никуда.
Тут, наверное, надо отдельно пояснить, что при резус-конфликтной беременности аборт резко увеличивает вероятность невынашивания следующих детей. И вероятность врожденных аномалий тоже увеличивается. А при проколе пуповины первого ребенка и следующих детей правда могло бы не быть. Тем более что Анне не вкололи ту сыворотку.
– А у нас девчонок при отрицательном резусе отправляют на аборт и не говорят, что они могут не родить, – продолжала Анна. – Я встречала таких, кто ничего не знал, а потом волосы на себе рвал. У них во время аборта смешалась их кровь и кровь ребенка и выработались антитела. Всё!.. Это же отдельная огромная тема – с резусами. Врачи говорят: «Ой, все нормально, молодая, родишь здоровых». Но про резусы не заикаются. Да не родит она, понимаете?! А мне еще говорили: «Чего ты держишься за эту первую беременность?..», «Прокол пуповины? Да все нормально!». У меня двоюродной сестре с низким гемоглобином говорили за месяц до родов: «Только прерывать! Дурака нам тут родишь!»
«Как же они играют жизнями»
Анна считает, что у них все закончилось относительно хорошо. У них с мужем трое детей, все здоровы. Если не считать некоторых звуков у младшего сына. Но это мелочи по сравнению с тем, что могло бы быть.
Старший – отличник в школе. Был учеником года. Закончил еще и музыкальную, и спортивную. Сейчас серьезно занимается музыкой.
– Когда я вынашивала второго и третьего, а первый уже показывал такие результаты, мне хотелось подвести его к тем дяденькам и тетенькам и сказать: «Ну-ка, покажи, какой ты “инвалид на всю голову”!» Как же они у нас кидаются словами, играют жизнями. А ведь кто-то мог ребенка потерять. Девочки! Думайте! Берегите себя и детей!
Но очень тяжело Анна переживает запрет на рождение четвертого и последующих детей.
– Это моя глубокая душевная боль, – признается она. – Мне не ввели сыворотку – и всё: нельзя. Нам кричат про демографический кризис в стране, а на местах-то – кошмар. Я много об этом думаю. Свекровь мне говорит: «Ты заумная. Ты слишком много думаешь. Вот у меня отрицательный, я родила старшего, потом не рожала, аборты делала. Захотела второго – пошла и родила». Да повезло просто! У нас вообще отношение к абортам слишком легкое. Даже без резусов. Но люди-то не знают, чем они рискуют. Это не магазин: «Пойти, ненужное сдать и купить новых детей».
Анна говорит, что по современным меркам они – малообеспеченная семья. Не голодные, не холодные, но оба, работая (она и муж), во многом себе отказывают. При этом она никогда не жалела, что родила троих.
– Мне кажется, я смогла бы и еще. И мне тяжело с этим смириться. Но Богу, конечно, виднее. Не стоит Его гневить. Быть может, нам этих троих вытянуть надо. А еще я думаю, что у меня их могло бы вообще не быть… Ни одного! Просто из-за какой-то врачебной холодности. И тяжело, не хочется верить, что люди таким вот способом набирают себе «биологический материал» для курсовых. Может быть, это и не так. Но тот доктор сказал. Получается, что люди играют человеческими судьбами. Кому-то, может, и все равно, что детей нет. А у кого-то вся жизнь – дети.
Я свою жизнь без детей не представляю!
P.S. Хочется пояснить, что все это не направлено против медицинской науки. Но однажды священник, который похоронил маленькую дочь с синдромом Дауна, сказал мне обо всех этих «анализах на уродства» такие слова: «Смотря ради чего это все делать. Если ради жизни, чтобы быть готовыми оказать помощь ребенку, – да, их нужно делать. Но если ради того, чтобы ребенка убить, – не стоит».
