Писатель Юрий Поляков, рисунок | фото из личного архива yuripolyakov.ru
Известный писатель Юрий Поляков, автор нашумевших в перестройку «Ста дней до приказа» и «ЧП районного масштаба», не скрывает своих симпатий к советскому прошлому. О фронтовом братстве и о том, почему критически относится к литературным премиям, сможет ли искусственный интеллект заменить писателей, должен ли писатель быть эгоистом, он рассказал в интервью «ЭГОИСТУ»
Юрий Михайлович, есть мнение, что для осмысления происходящего сегодня нужно время, и вот тогда напишутся хорошие книги, снимут новую «Балладу о солдате», напишут еще одну Седьмую симфонию. Вы согласны, что нужно время, или для вас все ясно?
Юрий Поляков. Одно другому не мешает. Книга Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда» вышла сразу после войны и тогда же была отмечена Сталинской премией. Поэты-фронтовики признавались мне, что многие пронзительные стихи о войне, которые они смогли опубликовать только в «оттепель», были написаны ими еще на передовой или в медсанбатах. Думаю, те талантливые поэты, прозаики, сценаристы, режиссеры, которые явят нам в художественной форме нынешнее время, уже сформировались как личности и формируются как мастера. Просто у различных жанров внутриутробный период разной продолжительности. Впрочем, поэзия уже отразила новую реальность – после начала СВО вышло немало сборников, и в них есть очень сильные стихи.
Однако на пути к прорыву в отечественном искусстве я вижу три препятствия. Первое – это культивируемый в постсоветские десятилетия воинствующий дилетантизм, когда самовыражение важнее литературного уровня. Затем это постмодернистская вторичность: тех же щей пожиже влей. И, наконец, нежелание властей предержащих увидеть в зеркале честного искусства плод своих усилий по трансформации общества. Поэтому реализм и кажется им карикатурой, а сатира – поклепом. Дело не в цензуре, дело в непонимании того, что честная литература – союзник, а не враг власти.
Все ли мне понятно? Конечно, нет… Но литературное творчество обладает странным свойством – увидеть, выразить и запечатлеть даже то, что тебе еще непонятно. Разве изображая позднюю советскую номенклатуру в повестях «ЧП районного масштаба» и «Апофегей», я понимал, что живописую тех самых «комиссаров в пыльных шлемах», которые будут свергать советскую власть и капитализировать страну? Разве в начале 1990-х, рассказывая в романе «Козленок в молоке» смешную историю про то, как папку с чистыми листами объявили лучшим романом, удостоенным «Бейкеровской премии», я мог вообразить, что невольно «проинтуичил» вектор развития отечественной словесности на ближайшие четверть века? Сам того не подозревая, я предсказал некоторые нынешние события. Например, в повести «Демгородок» (1993) я писал (это можно проверить, заглянув в журнал «Смена») о частичной мобилизации, объявленной по ходу острого российско-украинского конфликта. Писатель – невольный сейсмограф грядущих политических катаклизмов. Жаль, власть к нам теперь почти не прислушивается, предпочитая спорт и балет.
Вы хорошо угадываете героев своего времени: от «ЧП районного масштаба» до «Ворошиловского стрелка». Каким вам видится герой нашего времени?
Ю. П. Ну, лавры «Стрелка» я уступаю Станиславу Говорухину и автору первоисточника –повести «Женщина по средам» – Виктору Пронину. Оба уже, увы, не с нами. Я всего лишь соавтор сценария. И хочу сразу отметить: герой своего времени и положительный герой не одно и то же. Положительный герой – это, скорее, прерогатива житийной (Пётр и Феврония, Павка Корчагин), романтической (Мцыри, Овод, Данко) или детско-юношеской (Санька Григорьев, Тимур с командой) литературы.
Во «взрослом» искусстве даже симпатичный персонаж амбивалентен: Печорин, Базаров, Обломов, Нехлюдов, Мелехов… Да взять хотя бы героя моего романа «Замыслил я побег…» Башмакова. Я и сам не знаю, положительный он или отрицательный. Вроде и человек неплохой. А толку? По мнению критиков, именно из-за таких вот эскейперов, не способных выбрать между двумя женщинами, между двумя социальными системами, между добром и злом, рухнула великая Советская цивилизация. Но тогда получается, Башмаков – такой же значимый исторический типаж, как «лишние люди», «новые люди», «люди в кожанках»? Наверное… А дальше – внимание! Выходит, для тех, кто считал советский проект благом, мой бедный Башмаков – герой отрицательный. А для тех, кому красный проект не по душе, он сугубо положительный. Вот такая катавасия…
Мне кажется, новым героем нашего времени, а также положительным персонажем литературы (театра и кино, ибо эти виды искусства производные от словесности) будет человек, прошедший горнило СВО. Эту мысль я высказал еще весной 2022 года и за прошедшее время в ней только укрепился. Мы в известной степени, но на ином витке повторим опыт послевоенной истории и литературы Великого Подвига. Напомню, что стремительным восстановлением после нашествия фашистов и мощным рывком вперед во всех сферах мы во многом обязаны фронтовикам, после войны пришедшим сначала в низовые и средние звенья руководства, а потом и в высшие.
Я хорошо помню это фронтовое братство и трудовое соратничество могучих людей с орденскими планками на груди. Они на три десятилетия оздоровили номенклатуру. Это был отнюдь не тайный, а явный орден рыцарей Победы. И вовсе не случайно кризис советского проекта совпал с естественным уходом фронтовиков из жизни и социально активной сферы. Уход некоторых знаковых фигур стал потерей вариантов развития страны. Я имею в виду, например, странную гибель Машерова. К слову, именно герои военной прозы Бондарева, Воробьёва, Кондратьева, Курочкина, Симонова, Шолохова и многих других писателей фронтового поколения стали, безусловно, положительными героями отечественной литературы второй половины 20-го века. Сей факт признают даже те, кого воротит от одного упоминания про соцреализм. Это потом нашу словесность заполонили фанаты «утиной охоты», страдающие, не зная, что делать: влюбиться, уволиться или застрелиться…
Я жду нового героя литературы, рожденного испытаниями и целями войны за Донбасс, за Русский мир. Люди, рисковавшие жизнью во имя Родины, «за други своя», поправшие смерть, обладают особым нравственным и гражданским опытом, у них совсем другая шкала ценностей и степень ответственности. Именно таких акторов, как сказал бы постмодернист, нам не хватает в нынешнем управленческом слое, в СМИ, в культуре, в системе просвещения, погрязших в пороках компрадорской элиты, которая, конечно, сделает все, чтобы не пустить чужаков во власть. Думаете, после той войны такого сопротивления не было? Было. Перечитайте «Тишину» Бондарева! Но Кремль принял верное решение. Тогда.
Как вы относитесь к литературным премиям? С одной стороны, творческие люди нуждаются в признании, с другой – обществу сообщается, что есть такой прекрасный писатель, хотя на самом деле он средний…
Ю. П. К премиям я отношусь скептически. У Бабаевского было три Сталинских премии, у Платонова – ни одной. И что? В свое время, громко хлопнув дверью, я вышел из числа «академиков» «Большой книги» – не было сил смотреть на весь этот мухлеж, когда попадание сначала в длинный, а потом в короткий список определяло все что угодно (политическая, групповая и сексуальная ориентация, родственные связи), но только не уровень текста. Я даже разразился тогда в «Вечерке» гневной статьей «Бутовский полигон». В ту пору главным модератором, а вернее, манипулятором «Большой книги» был окололитературный персонаж с псевдонимом Бутов. Вы не представляете, какое давление испытывают бедные «академики» накануне голосования! Когда десятый, наверное, доброхот позвонил мне и стал умолять отдать голос Прилепину, я взорвался: «Это почему же?» – «Не кипятись, старик, мы знаем, что ты скептически относишься к Захару, но он перешел от либералов к патриотам, и его надо поддержать. В противном случае победит Алексиевич! А это катастрофа! Администрация настаивает…» И всё в таком же духе.
Кстати, для истории: премию Ленинского комсомола мы с Алексиевич получали одновременно. Я – за «ЧП районного масштаба». Она – за одическую книжку о Дзержинском. Почему-то хорошо запомнил на ее груди новенький орден, полученный за активную работу в партийной печати. Вообще, литературные премии – это в последнюю очередь награда за талант, а в первую – итог многолетних сложных интриг и случайных обстоятельств.
В начале 1980-х я, поставленный во главе комиссии парткома Московской писательской организации по персональному делу коммуниста Солоухина (он пытался передать за границу рукопись рассказов, а это строго каралось), сделал все возможное, чтобы «исключение из рядов» заменить на выговор. Удалось с помощью фронтовиков. Но Владимир Алексеевич до конца жизни не мог мне простить этого, полагая, что, лишившись партбилета, он как с куста получил бы Нобелевскую премию, его как раз выдвинули. Не уверен, хотя кто знает… Тех, кого эта история заинтересовала, отсылаю к моему ретророману «Веселая жизни, или Секс в СССР».
А вот нынешняя Государственная премия – это вообще особая статья. Напомню: с начала 1990-х до 2004 года лауреатов выбирала особая комиссия. Мы в «Литературной газете» опубликовали два списка – лауреатов и членов комиссии, и списки совпали буквально. Был скандал, и отбором соискателей поручили заниматься Совету по культуре при президенте.
Вы, наверное, не сильно удивитесь, если узнаете, что многие члены совета за эти года стали лауреатами Госпремии. Что с этим делать? Как бороться? Бесполезно… Надо просто ценить деятелей культуры не за звания, а за мастерство. Ну и самим не ввязываться в эти неопрятные игры. Я в течение двенадцати лет был членом Совета по культуре при президенте, но на предложения выдвинуться отвечал, что считаю это неэтичным… Наличие Госпремии, по совести, в судьбе художника сегодня влияет только на обширность некролога, престижность кладбища и комфортность могиломеста.
Не секрет, что многим молодым писателям в прежние годы помогали состоявшиеся и признанные мастера. В принципе, это нормальный процесс. Скажите, сегодня есть что-то похожее или авторы сами пробиваются в издательства? Может, есть пример, когда лично вы помогли кому-то из начинающих?
Ю. П. Да, и таких примеров множество. Если перечислять всех, кому я писал предисловия, продвигал рукописи в издательства, публиковал в «ЛГ», давал рекомендации в Союз писателей, то ваш журнал из эгоистических соображений не станет печатать такое длиннющее интервью.
Но два характерных примера приведу. Середина 1980-х. Я только что избранный секретарь правления СП РСФСР по работе с молодыми литераторами, и тут мой однокашник по пединституту Владимир Вишневский жалуется, что в издательстве «Современник» маринуют его первую книжку стихов. Начинаю разбираться: да, рукопись явно тормозят – не сложились отношения с редактором. Возможно, сказался «пятый пункт». Я-то знал Володю еще как студента Гехта. Пришлось объясниться с директором, пообещать поднять вопрос на правлении, и сборник вскоре вышел. Второй случай. Нулевые годы. В мой кабинет главного редактора «ЛГ» входит писатель-таежник Михаил Тарковский, с творчеством которого я, конечно, знаком был, но лично не знал. Он принес в газету рассказы, а заодно пожаловался, что у него не складываются отношения со столичными издательствами, тоже вроде намекая на «пятый пункт», только теперь с обратным знаком. Я снимаю трубку и звоню Валентину Фёдоровичу Юркину, ныне, увы, покойному гендиректору «Молодой гвардии», объясняю ситуацию, прошу помочь. «Хорошо, но за счет вашего лимита», – отвечает он. «Договорились!» Тут надо бы пояснить. У нас с ними был договор: «Литературка» широко освещает книги издательства, они же, в свою очередь, издают в год трех авторов, нами рекомендованных. Это и называлось лимитом. Сборник прозы Тарковского без проволочек вышел в свет. Вроде бы два разных и по времени и по обстоятельствам случая, но есть у них общее: оба писателя так и не удосужились сказать мне потом спасибо.
А различного рода фондов, конкурсов и семинаров, помогающих молодым авторам дебютировать, сейчас множество, больше, чем при советской власти. Некоторые ловкачи умудряются за казенный счет раз пять дебютировать и прописаться на курортной «Тавриде», причем организаторы, по моим наблюдениям, так и не научились отличать таланты от самопиарщиков.
Но есть и серьезные начинания. Сошлюсь хотя бы на тверской Дом поэзии, которым руководит вдова поэта Андрея Дементьева Анна Пугач, а я возглавляю там жюри премии «Зеленый листок». Так вот, за восемь лет работы не один питомец, прошедший наши семинары, выпустил первую книгу, обжился в периодике, а некоторые стали заметными фигурами в новой отечественной поэзии…
Но дебют – это первичное ускорение, дальше нужно лететь самому – к своей цели и по своей траектории. А главное – помнить: писатель не тот, кто пишет, а тот, кого читают.
Писатель Юрий Поляков | фото из личного архива yuripolyakov.ru
Современные технологии занимают в человеческой жизни все больше места. Говорят, скоро и журналисты будут не нужны, их сможет заменить искусственный интеллект. Сможет ли он заменить писателей?
Ю. П. Плохих журналистов и бездарных писателей искусственный интеллект, без сомнения, сможет заменить. Ведь что такое плохой, а точнее – бездарный литератор, шире – художник? Тот, кто пользуется штампами, чужими наработками, не умея создать что-то самобытное. Вспомните, сколько раз, вникая в новый роман, увенчанный каким-нибудь «Букером», вы ловили себя на ощущении, что всё это уже читали в немного иной конфигурации: знакомые слова, идеи, коллизии, типажи, сюжетные повороты… Если и есть «новизна», то удивительно напоминающая то, что давно открыто другими, эдакое типовое новаторство. В общем, плохой писатель, как и искусственный интеллект, конструирует текст по заложенной в него программе, оперируя загруженными в его память штампами. Отличие среднего писателя от плохого лишь в количестве штампов и сложности программы. Это то, что Блок вслед за Пушкиным называл «без божества, без вдохновенья». И не случайно другой большой поэт обмолвился: «Талант – единственная новость…»
Проблема сегодняшней литературы в том, что талант вынесен за скобки при оценке текста, в том числе при определении лауреатов. А это то же самое, как взвешивать мертворожденного младенца и радоваться: «Ого! Три кило семьсот! Богатырь!» Не уверен, что в искусственный интеллект возможно заложить талант, и в первую очередь потому, что природа этого феномена неведома. Дар он и есть дар. Вот только чей, от кого, зачем?
Поскольку журнал называется «ЭГОИСТ», не могу не спросить о вашем отношении к эгоизму. В советские времена он считался пороком, эгоистов общественно порицали. Так ли он плох на самом деле? И, кстати, эгоизм помогает творческому человеку или, наоборот, разрушает?
Ю. П. Эгоизм – одно из ментальных проявлений инстинкта самосохранения. От этого никуда не денешься. Но в душе человека он соседствует рядом с другими чувствами – состраданием, самоотверженностью, альтруизмом… Тут все дело в доминанте. В нашем народе чрезмерное себялюбие всегда осуждалось. У Даля множество пословиц на эту тему. Себялюб никому не люб.
Во времена моего детства слово «эгоист» употреблялось в отрицательном смысле. Когда я убирал тарелку только за собой, про меня громко говорили: «Эгоист растет!» Хотя разумный эгоизм героев Чернышевского преподносился нам в школе как пример разумного жизненного поведения. Разумеется, когда на руинах общества распределения стали лепить общество потребления, слово «эгоист» было реабилитировано, став своего рода синонимом сочетания «человек, стремящийся к достойной жизни». А что в этом плохого? Думаю, именно в таком смысле это слово попало на обложку вашего уважаемого журнала.
Однако если мы сегодня поговорим об эгоизме с участниками специальной военной операции, мы узнаем много интересного. В ком-то экстремальные ситуации активируют истошный эгоцентризм, в ком-то – самоотверженность. Глядя на человека в обстановке стабильного комфорта, не угадаешь, как он поведет себя в особых обстоятельствах. И вообще, это вопрос сложный. Маресьев, чудовищным усилием воли вернувшийся на протезах в кабину самолета, он кто – эгоист или подвижник? Первый ответ: конечно, подвижник. Но ведь он всеми силами добивался выполнения своего желания снова летать. Значит, в известной мере – эгоист. Но если есть разумные эгоисты, должны быть и героические эгоисты, не правда ли?
Должен ли писатель быть эгоистом? На первый взгляд – непременно. Вокруг рушатся царства, а он ищет свежий эпитет к слову «ягодицы». Да, я знал литераторов, которые отдавались творчеству, совсем не думая о прожиточном минимуме, забыв, что у них есть семья, дети, престарелые родители, гражданские обязанности, наконец. По моим наблюдениям, чаще всего так ведут себя посредственности, одержимые честолюбивой целью, но их усилия и жертвы безрезультатны, ибо «смысл творчества – самоотдача». А если отдавать нечего?
Талантливые люди, поверьте, гораздо гармоничнее, пластичнее, они умеют сочетать служение профессиональной сверхзадаче с обслуживанием бытовых нужд, собственных и своих близких. Во всяком случае, гении, которых я знал, тратили массу времени и сил на организацию комфортного пространства для себя и своих близких, да еще на субботники ходили и детям Никарагуа помогали.
Закончу примером из своей творческой биографии. 1977 год. Декабрь. Я вернулся из армии, лежу на диване, выздоравливаю после дембельских возлияний, обдумываю повесть «Сто дней до приказа» и соображаю, где бы похмелиться. Входит теща Любовь Фёдоровна, критически смотрит на меня и произносит голосом, каким умеют говорить только тещи: «Юра, скоро месяц, как лежишь, а у тебя семья. Пора на работу устраиваться…» Обидно: я же в процессе… Но встал, пошел в люди, устроился в райком, где меня знали еще как школьного комсомольского активиста, впрягся… И что? «Сто дней до приказа…» я все-таки написал, да еще собрал материал к повести «ЧП районного масштаба», которая, выйдя в «Юности» у Андрея Дементьева, меня прославила в январе 1985-го, еще при Черненко. А если бы я, как настоящий эгоист, остался бы лежать на диване? Неизвестно, чем бы дело закончилось…
