Текущий супруг экс-кандидата в президенты России Ксении Анатольевны Собчак, театральный режиссер и потомственный творческий интеллигент, в прошлом доверенное лицо кандидата в мэры Москвы Алексея Навального Константин Богомолов сдетонировал в либеральной медиасфере России манифестом "Похищение Европы 2.0". Количество отповедей режиссеру разной степени гневности идет на десятки, а ведь не прошло и полусотни часов.
...Вообще творческое сословие по итогам очередного шатания режима, не состоявшегося в физической реальности, похоже, решило восполнить пустоту гражданской войной среди себя.
Интенсивность боев нарастает с каждым днем: не успела остыть земля после битвы при Слепакове, как свой манифест "накануне гражданской войны" выпустила группа музыкантов, в подавляющем большинстве эмигрантов: в манифесте эти воспитанники великой русской музыкальной школы, явно не собирающиеся бросать свои смычки и рояли и возвращаться шатать режим лично, требуют от Кремля немедленно остановить террор, освободить ВСЕХ, начать диалог с несистемными политиками и вообще прекратить безумное кровопролитие (не спрашивайте, о чем они, — у них своя атмосфера).
На этом фоне манифест режиссера, опубликованный в беспорочно антигосударственной "Новой газете", был воспринят как предательство общего антикремлевского дела. Как политическое дезертирство, уход с фронта и все такое.
В действительности муж Собчак не вышел ни за рамки либерального канона, ни за пределы того, что называется "творческим взглядом на жизнь". Он просто констатировал то, что российским либералам и тем более эмигрантам констатировать не положено: что той Европы, которую воображали себе российские западники и прогрессисты последние лет тридцать, в настоящей нынешней Европе нет.
России от него досталось вполне как положено: она "во многом страна рабов и вертухаев", излечение нас от "лагерного страха, стукачества, молчания и насилия" — предмет долгой и терпеливой терапии, вывести нас из рабско-вертухайского состояния, конечно, необходимо.
Но выводить Россию в то, чем является современная Европа, режиссер не хочет. Потому что:
— "Освободившись от нацизма, Запад решил застраховаться, ликвидировав сложного человека. Того сложного человека, которого Европа формировала долгие годы Христианства. Того человека, которого описывал Достоевский: одновременно высокого и низкого, ангела и дьявола, любящего и ненавидящего, верующего и сомневающегося, рефлексирующего и фанатичного. Не в силах интеллектуально и духовно преодолеть последствия нацизма, Европа решила кастрировать сложного человека";
— "Современный западный мир оформляется в Новый этический рейх со своей идеологией — "новой этикой" <...> "Нацики" сменились столь же агрессивным и так же жаждущим тотального переформатирования мира микстом квир-активистов, фем-фанатиков и экопсихопатов. Традиционные тоталитарные режимы подавляли свободу мысли. Новый нетрадиционный тоталитаризм пошел дальше и хочет контролировать эмоции";
— "В Новом этическом рейхе человека натаскивают на любовь и лишают права свободно ненавидеть. Ты больше не можешь сказать "я не люблю…", "мне не нравится…", "я боюсь…";
— "В старые времена диссидент имел возможность покинуть свое общество и обрести новое. Границы страховали свободу личности: многообразие этических и ценностных систем создавало возможность для человека найти свою — или максимально его принимающую, или просто не мешающую жить — среду обитания и реализации. Новая этическая империя жаждет экспансии и унификации обществ. Так создается новая глобальная деревня, где несогласному не скрыться от блюстителей этической чистоты. Этическая чистота пришла на смену расовой чистоте";
— Россия в 90-е годы "мечтала вернуть себе статус европейской страны. И вернуть себе европейские ценности. Ценности прекрасной довоенной Европы. Европы, которая не боялась сложного человека во всем его многообразии". Но такой Европы больше нет;
— Поэтому "благодаря стечению обстоятельств мы оказались в хвосте безумного поезда, несущегося в босховский ад, где нас встретят мультикультурные гендерно-нейтральные черти. Надо просто отцепить этот вагон, перекреститься и начать строить свой мир. Заново строить нашу старую добрую Европу. Европу, о которой мы мечтали. Европу, которую они потеряли. Европу здорового человека". И дать европейским несогласным поддержку, которая "нужна им как воздух", и "ясно и внятно сформулировать новую правую идеологию, строго и непримиримо отстаивающую ценности сложного мира в опоре на сложного человека".
Что тут стоит отметить.
Во-первых, конечно, в физической реальности не было никакой старой доброй довоенной Европы. Была Европа только межвоенная — толпа колониальных держав и тех, кто мечтал ими стать, бешено вооружавшихся друг против друга. Европа всегда находилась между Первой и Второй мировыми войнами, между бесчисленными балканскими и гражданскими, между франко-прусской и Первой мировой, между австро-прусско-датской и франко-прусской, между подавлением революций и войнами за объединение Германии, между ними и Крымской войной и далее вглубь времен.
В подавляющем большинстве стран старой доброй довоенной Европы к власти в результате военных переворотов пришли авторитарные лидеры и партии; там, где оставались либеральные монархии и демократии, они обычно стояли на согнутых спинах миллионов покоренных народов, чьи земли были обращены в колонии, и премьер-министр старой доброй Великобритании Уинстон Черчилль без стеснения именовал индийцев "тупой нацией, только бешеное размножение которой спасает ее от заслуженной судьбы", а несправедливость в отношении австралийских аборигенов и индейцев отрицал, ибо "лучшая, более чистая раса пришла и заняла их место".
Этот оскал старой доброй межвоенной Европы можно, конечно, принять за "принятие человека во всей его сложности", но куда вероятней, что это было банальное отражение той самой хищности, готовой к очередной схватке — и в нее в итоге ввязавшейся.
Во-вторых — старая добрая довоенная Европа, безусловно, имелась (некоторое время) в той реальности, где обитают художники и режиссеры, то есть в реальности культурной. Она особенно имелась в "ревущих двадцатых", когда Северная Америка и Старый Свет купались в потребительской оргии, а смелые творческие эксперименты на грани и за гранью безумства оплачивались восторженными нуворишами.
Эта старая добрая Европа закончилась великим биржевым крахом и Великой депрессией, когда всего за три года промышленное производство в США упало на 46%, в Германии — на 41%, во Франции — на 24%, в Великобритании — на 23%, безработица удвоилась в Великобритании, утроилась в Германии и Франции и ушестерилась в США — после чего весь Запад внезапно разлюбил оргии и творческие эксперименты и полюбил шагать строем.
То есть возвращение в "старую добрую Европу здорового человека" возможно в действительности примерно так же, как возвращение в фильм "Волшебник страны ОЗ".
В-третьих — Европа современная, безусловно идеологически кастрированная, есть единственно логическое следствие Старой Доброй Европы, закончившей свою блестящую карьеру в середине века. Она, конечно, не "избавилась от нацизма" — это советский солдат весьма насильно избавил ее от нацизма, написав знаменитое "можем повторить" на стене Рейхстага.
Современная Европа в принципе не в состоянии быть иной, кроме как кастрированной, улыбающейся из-под палки и идеологически принуждаемой к повторению мантр "мы свободны, у нас свобода, мы запросто можем ругать наши правительства за то, что они недостаточно заботятся о мигрантах, наркозависимых, трансгендерах, экологии, Гонконге и Навальном, и нам за это ничего не будет — не то что в авторитарных странах". У нее, современной Европы, тупо нет ресурсов на то, чтобы снова стать витальным хищником и полюбить "сложность".
Поэтому, собственно, автор манифеста фактически и предлагает сделать из России (которая, напомню, в его мире страна рабов и вертухаев) Европу 2.0, которая смогла бы проспонсировать возвращение Старой Доброй Европы.
Вряд ли это именно сознательная заявка на финансирование, но у российского творческого сословия есть очень давняя традиция — видеть в российском госбюджете естественный источник решения своих проблем. И если у него проблемы с отсутствием нужной ему Европы — то источник их решений, надо думать, подразумевается тот же.
...Ну и, наконец, в-четвертых и в-главных.
Несмотря на все вышесказанное, манифест Богомолова является, безусловно, гигантским шагом отечественного творческого сословия навстречу реальности. Это очень смело — переместить Россию из хвоста цивилизации и с ее обочины в "последний вагон поезда, несущегося в пропасть" и призвать свой вагон отцепить. Такое не прощают — как, собственно, легко видеть по первой реакции передовой медиасферы. Эмиграция и несгибаемые западники свели богомоловский текст к "ахахаха, опять "у вас негров вешают", и это когда в России сидит целый отравленный Навальный, продолжайте выгораживать своего кремлевского саурона".
И тут стоит отметить одну вещь.
Примерно двадцать лет назад, в начале нулевых, в России уже был период массового написания манифестов, концепций Будущего Мира и места России в нем, а также футурологий на тему "как наша страна вновь обретет свое достойное место в семье великих наций".
Так вот: тогда — в эпоху, когда однополярность мира не вызывала сомнений, Rammstein пел "Мы все живем в Америке", а Россия пыталась закончить войну с террористами на собственном Кавказе и одновременно выплатить гигантские долги 90-х, чтобы начать жить без траншей и гуманитарной помощи — в нашей футурологии обычно фигурировал следующий сценарий:
— Россия изобретает (или находит оставшееся от СССР) какую-нибудь Прорывную Технологию, нужную всем. Или создает Новую Идею, покоряющую всех. Или лекарство от эпидемии. И это заставляет великие нации взять нас в свои и общаться на равных.
Однако спустя 20 лет мы внезапно оказались в другой реальности. Россия, конечно, изобрела несколько новых интересных технологий а также лекарство от эпидемии, но сделала это без особых Великих Прорывов, в рабочем порядке. Просто вернувшись в состояние нормальной великой страны, и даже с не очень стабильно растущей экономикой, обойдясь без собственного айфона и майкрософта.
А передовой мир все сделал с собой сам. Нам не понадобилось придумывать ничего глобально нового, чтобы встать вровень с глобальными конкурентами — просто оставаться нормальными. И теперь уже наши домашние экс-миссионеры Европейских Ценностей просят у России спасти Европу.
Есть в этом какая-то глобальная справедливость.
