Источник: Зеркало

Пандемия коронавируса нанесла сильный удар по мировой экономике. Каждая страна по-своему реагирует на вызовы. Где-то сразу введены жесткие меры карантина, а где-то и вовсе он не был объявлен. Как Вы считаете, что правильнее в этих условиях спасать- экономику или людей?

— А бывает ли экономика без людей? Экономика существует для людей, для общества, наполняется людьми и люди являются потребителями продуктов экономики. Поэтому дилемма ложная. Тем более ложной эта дилемма является для любого политического лидера, главной задачей которого является благополучие граждан страны. Правильнее было говорить о том, что в силу нашего невнимания к проблемам санитарной в широком смысле (а не только эпидемиологической) безопасности мы вообще пришли к этой дилемме. И это уже показатель того, что в развитии мира в целом многое шло не так.

Но если говорить, абстрагируясь от профессионального политологического цинизма, по-человечески, трудно принять решения, принятые в некоторых государствах, не вводить ограничения, оставив все, как есть. Это какое-то социальное людоедство, когда целые социальные группы оказались сознательно поставлены под удар. Как, например, в Швеции, где о слишком высокой социальной цене «шведской модели» начинают постепенно говорить, хотя до признания ее ошибочности вопреки многим сообщениям, еще очень далеко. Но очевиден факт, что обществам, где решили, например, просто дать умирать старикам, не останавливая экономику, нанесена большая психосоциальная травма.

Кто-то с этим жить сможет, как минимум, некоторое время. Такова их цивилизационная культура. Кто-то, как США, выплеснет это в некий политический протест. Что мы и видели в Нью-Йорке и Пенсильвании, где в американских протестах мы видели четкое примешивание к расовым вопросам психологической травмы коронавируса. То же самое в Лондоне, где смертность зашкаливала, даже несмотря на карантин. Там тоже к социальности протеста примешивается ощущение обиды на власть за «брошенность». Российское общество точно не переварило бы смерть стариков. Никогда не был в Азербайджане, но думаю, что и в Вашей стране это вызвало бы такую боль, которую пережить было бы очень сложно. Вопреки мнению некоторых российских политиков, наше общество долго и больно помнит пренебрежение к себе.

— Какими будут , в конечном итоге, экономические и политические последствия коронавируса для России?

— Я бы их не преувеличивал, хотя они, конечно, есть. Главное последствие, впрочем, не политическое, а социальное: в России в обществе в целом, за исключением, конечно, откровенных маргиналов, закрепилось важное понимание того, что врачи, социальные работники, — это, если хотите, «люди служения», важнейшая часть общества, от которой зависит устойчивость страны и государства. И одновременно, что «бизнес», в особенности, «малый», — некий политический фантом, который не способен быть основой развития страны, хотя бы потому, что не является и не собирается становиться легальным.

Это некая политически сконструированная сущность, постоянно требующая, чтобы государства было «меньше», чтобы оно «не вмешивалось», но чуть что, требующая от него помощи, не стремясь брать на себя никакую ответственность. Наше общество, вполне осознав первую мысль, второе обстоятельство переваривает пока, но, думается, что последствия этого вполне очевидны: растет запрос на усиление влияния государства и повышение статуса тех, кого в России именуют «люди государевы». В совокупности эти социальные сдвиги будут иметь серьезные политические последствия, существенно сокращая шансы на реализацию «олигархической» или даже «аристократической» модели развития.

Наиболее очевидные именно политические последствия пандемии сведу, наверное, к четырем обстоятельствам:

Во-первых, то, что не удалось изменить баланс отношений между Центром и регионами говорит о слабости региональных элит. Им была дана большая свобода рук и большие полномочия, в том числе и с элементами «заступа» за формально определенные границы (конечно, разрешение на «заступ» было дано Центром сознательно, но, тем не менее…), но в подавляющем большинстве случаев с новым уровнем ответственности регионы не справились. А очень часто мы увидели просто фанфаронство со стороны региональных руководителей. В целом, очевидно, что, при всех издержках, федеральный Центр оказался эффективней региональных элит. Думаю, что идея политического регионализма в России оказалась надолго дискредитирована. И это очень хорошо. Правда, не все «региональные бароны» это поняли, но разъяснение новых реалий, вероятно, дело ближайшего времени.

Во-вторых, стала понятна ограниченность возможностей политических технологий и информационных манипуляций. Пропаганда может быть эффективной, только когда общество видит реальную дееспособность власти и ее честность. А российское общество далеко не везде увидело желаемое. А это в свою очередь обострило проблему кадров, которые способны не изображать из себя крупных и средних государственных деятелей, управленцев, а ими быть. Впрочем, по данному вопросу ничего нового мы не узнали, просто стала понятна острота вопроса и потребность в относительно быстром обновлении элиты. А это, увы, резкий слом той модели кадрового развития «стабильность номенклатуры друзей и друзей друзей», которая у нас проповедовалась последние два десятилетия и которая, увы, при всех позитивных моментах, совершенно «выгорела», что и доказала пандемия. Правда, и оппозиция убедилась, что информационные манипуляции в интернете, которые в период пандемии были сверхагрессивными, реальных результатов дали мало. И надо «слезать с дивана» и начинать заниматься тем, что называется «реальная политика». А это страшно, да и трудно звать на баррикады в, скажем, Челябинске, находясь за тысячи километров от нее в какой-нибудь комфортной Праге, Риге или даже Нью-Йорке. Посему, вероятно, мы увидим попытку обновления оппозиции, что, кстати, будет вызовом не только для нее, но и для власти, которой нынешняя оппозиция была комфортна, поскольку боролась не за власть, а за доходы. А, вот, на смену ей могут прийти гораздо более опасные люди, и мы уже наблюдаем сейчас сближение правых и крайне левых радикалов.

В-третьих, и это, вероятно, главное негативное последствие пандемии, — надо признать падении уровня доверия к власти на всех уровнях. Тому есть объективные причины и субъективные (огромный, зашкаливающий объем информационных манипуляций, с которыми соответствующие структуры явно не справились), но это факт. И это в той или иной степени будет оказывать негативное воздействие на голосование по поправкам, хотя по сути этих поправок большая, если не сказать, — подавляющая часть общества выступает «за». Но будет использовать голосование, как повод высказать свое «фэ», как у нас в России говорят, властям и в целом, и по частностям поведения в период санитарных ограничений. И это очень и очень большой вызов для власти, которой нужно объяснить, что поправки в Конституцию имеют для России самостоятельную ценность. И это, вероятно, самый большой вызов системе государственной пропаганды в России за последние годы, острота которого, на мой скромный взгляд, близко не осознана.

В-четвертых, российская власть была вынуждена действовать в режиме беспрецедентной открытости. Понятно, что эта открытость была вынужденной, связанной с остротой и, порой, спорностью принимавшихся решений. Но это задало определенную модель разъяснения властью своих решений обществу, диалога с обществом, если хотите «новой прозрачности». Но если кто-то во власти думает, что по окончанию пика коронавируса можно будет вернуться к так любимой российской номенклатурой закрытости, принимать решения келейно, а потом ставить общество перед фактом (как это было с пресловутой «пенсионной реформой»), ограничиваясь чистой пропагандой, то он очень сильно ошибается. Общество будет требовать сохранения этого к себе отношения. А, вот, сможет ли власть на постоянной основе действовать в условиях «новой открытости», — остается пока не вполне очевидным.

— Как Вы считаете, как коронавирус сказался на экономическом потенциале Таможенного и Евразийского союзов?

— Если коротко, то пока никак. Я не вижу внутри названных Вами организаций в целом признаков осознания серьезности изменений. Большая часть политических элит, не исключая в значительной мере и российскую элиту исходит из того, что «новая реальность» касается только социально-санитарной стороны дела, но никак не геоэкономической. У нас все ждут некоей «новой стабилизации», прежде всего, стабилизации на Западе, после которой можно будет думать о том, чтобы выстраивать некие среднесрочные планы развития. И пока не будет осознано то, что подлинная экономическая стабилизация не наступит на Западе еще долго, а социальная нестабильность, похоже, на десятилетия (все социальные модели, которые предлагал Запад за последние 20 дет, пошли прахом), осознание необходимости формирования самодостаточного политико-экономического ядра в Евразии, увы, не наступит. И мы будем наблюдать тактическую возню вокруг торговых преференций.

Но, с другой стороны, все понимают, что Запад и, прежде всего, США будут ослаблены нынешними трансформациями и для стран Евразии может возникнуть несколько большая степень свободы. Вопрос в том, что пока я не вижу понимания того, что новые возможности для развития могут и должны реализовываться через евразийскую интеграцию. Главная проблема, — мы слишком думаем о евразийской интеграции, как об инструментарии расширения торговли и почти не задумываемся о необходимости реиндустриализации Евразии, для чего интеграция критична. В большинстве стран Евразии доминирует, если хотите, «инерционный» сценарий экономического развития, в рамках которого никаких принципиальных усилий предпринимать не надо, а стоит только дождаться новой волны экономического роста на Западе, попутно выторговав некоторые дивиденды от Китая, который находится в крайне сложном положении и очень нуждается в союзниках или их видимости.

Мне иногда кажется, что во многих странах Евразии – и Азербайджан здесь одно из немногих исключений – рассматривают собственный суверенитет, как некую случайность, которую нужно не развивать и укреплять, а лучше — выгодно «разыграть» в отношениях с более сильными партнерами. Классический пример, — это Молдова, но молдавизация политики начинает быть свойственной многим другим странам. Главное, чтобы молдавизация не переросла в украинизацию. То есть в утрату суверенитета, сперва экономического, а потом, — политического. Какая уж тут интеграция…. Интеграция, — удел стран и обществ, осознавших ценность суверенитета, но одновременно и его пределы. До этого осознания большинству стран и их элит Евразии расти и расти.

— В Армении, как мы видим, имеет место не только самый высокий уровень заражений и смертей от коронавируса на Южном Кавказе, но и углубление политико-экономического кризиса. Как Вы считаете, может ли это привести к смене власти в РА?

— Я бы хотел оставить этот вопрос без комментариев, в конечном счете, это право народа Армении решать, насколько действия руководства страны в ситуации пандемии коронавируса были адекватными. Хотел бы отметить только одно: пандемия больше, чем все политические заявления и прекрасные планы вместе взятые показала, чем является власть для того или иного политического деятеля. Средством развития своей страны, инструментом заботы о своем народе или же поводом для самолюбования, бездумной бравады и пиара. Увы, но касается это не только ситуации в Армении и не только лидеров соответствующих государств. В конечном счете, лидер ведет себя так, как позволяет ему вести себя общество и особенно политическая элита. И, если лидер демонстративно пренебрегает санитарными мерами ради того, чтобы продемонстрировать свой «блеск», то это всего лишь означает, что политическая элита соответствующего государства, а в значительной мере и общество, проявляют высокую степень незрелости.

— Как Вы оцениваете потенциал развития российско-азербайджанских отношений в этих, качественно новых, условиях?

— Ценность и, если хотите, «интересность» российско-азербайджанских отношений в том, что высокая степень скоординированности в них достигается вне форматов т.н. «евразийской интеграции», но в значительно большей степени, нежели в формате ЕАЭС включает в себя политический компонент. Мне кажется, что взаимопонимание между Баку и Москвой носит куда более глубокий и содержательный характер, нежели с большинством других стран Евразии и это очень показательно: когда в отношениях есть прозрачность, всегда можно договориться на взаимовыгодных условиях. Что же касается посткоронавирусной ситуации, то я бы не считал, что существует какая-то жгучая потребность в изменении форматов взаимоотношений между Россией и Азербайджаном. Лучшее – враг хорошего и хорошее стоит менять на лучшее либо вынуждено, либо проработав все детали.

Исключение составляют две сферы, где потребность в выходе на качественно новый уровень взаимодействия становится критичным. Во-первых, это взаимодействие в рамках реализации проекта глобального логистическо-индустриального коридора «Север-Юг». Этот проект может принципиально изменить геоэкономическое «лицо» Евразии, но не все этому проекту будут рады. Конкурентов никто не любит. Поэтому Москва, Баку и, конечно, Тегеран, что представляет особую сложность, должны иметь полное взаимопонимание по этому проекту и по ситуации в Прикаспии. Особенно учитывая, что ряд внешних сил (и далеко не только США) могут попытаться политически манипулировать настроениями в элитах соответствующих стран. Нельзя это позволить.

Второе направление, — реально сформировавшаяся потребность в существенно большей координации политики в сфере углеводородов. Рынок будет лихорадить, а это значит, что нам нужно лучше понимать логику поведения друг друга и уж точно не дать внешним силам, прежде всего, покупателям углеводородов сталкивать Россию и Азербайджан лбами, играя на понижение цен. Этого необходимо избежать.