Александр Потёмкин - профессор МГУ, доктор экономических наук, бизнесмен. Автор многих художественных произведений, а также статей на темы науки, экономики, культуры, искусственного интеллекта, футурологии. Как учёный, профессионально занимается проблемой опасности бесконтрольного развития искусственного интеллекта и созданием биоинтеллекта на основе уникальных нанотехнологий.
- Александр Петрович, из ваших произведений следует, что человек, прежде всего, обязан быть разумным, интеллектуальным. Вы даже вводите новый уровень оценки интеллекта (HIC - высший уровень выражения сознания). Но почему именно мыслящим, а не глубоко чувствующим? Читателю сегодня, мне кажется, больше нравится именно чувственная литература. Разве не так?
- Начнём с простого. Рынок и чувственность - абсолютно взаимообусловленные и взаимозависимые вещи. Как экономист, я могу точно сказать, что любой бизнес занят, как ни парадоксально звучит, развитием чувственности в человеке. Рынок прирастает соблазнами. С их помощью растут экономические показатели, богатеют страны и граждане. Чтобы покупательский спрос возрастал, необходимо развивать в человеке и некий потребительский мазохизм. Иначе - спад и разорение. У многих сегодня под личный гардероб отводятся несколько комнат, а то и залы. Их ассортимент часто превышает склады известных бутиков.
Человек-интеллектуал вряд ли будет вовлечён в подобный процесс чувственных удовольствий. А общество потребления их всё поднимает и поднимает - как планки скорости в спорте. Оно уже в кабале у самого себя - оно уже не может остановиться. Венец любого бизнеса - акт продажи. Понимая неизбежность этого как экономист, одновременно я, как автор, вижу губительность такого процесса для человека. А результат? Угасание интеллектуального костра во всём мире. Хотел купить в Германии Макса Штирнера. И напрасно - его не знают даже в антикварных лавках. Уже опасно спрашивать Канта и Шопенгауэра - не поймут и поинтересуются, что за бренд? Во Франции не знают Монтескьё и Сартра, в Европе - Кафку и Джойса. Превращение человека в огромное «чувствилище», плохо справляющееся с собой, - это тупик цивилизации. Получается и так, что развитие чувственности в человеке сопровождается бунтом против культуры, игрой на понижение. Личности тут не ищите - все процессы в человеке распределяются между стимулом (входом) и реакцией приобретения (выходом). Если раньше публика тянулась к высоким интеллектуальным именам, в квартирах и домах повсеместно висели портреты Эйнштейна и Достоевского, Бетховена и Чайковского, то сегодня, увы, оно тянется к высоким по стоимости товарам.
- Вы написали экономическую книгу «Виртуальная экономика», в
которой за несколько лет до кризиса указывали на его приближение. Но и
человека вы помещаете в виртуальный мир - в романе «Кабала», например.
Почему вы так настойчивы в этом?
- Быть может, это покажется странным, но виртуализация сознания может
служить и щитом от чувственности, от потребительского общества.
Виртуальное владение любым предметом приглушает чувственное. Быть может,
это и не лучшая, но преграда. Главные герои «Кабалы» уходят в
виртуальный мир сознательно, полагая его даже в чём-то более честным. Но
обратная сторона этого ухода - невозможность вернуться к реальности.
Тоже своего рода обречённость. Весь объективный мир, мир вещный и
природный, вынесен за скобки.
Но, к сожалению, подобные процессы происходят не только с культурой. Ведь сегодня знание производится тоже только для того, чтобы быть проданным... Вы что-нибудь знаете о нобелевских лауреатах России? Кто из нас может сказать, сколько нулей после запятой в значении терагерцевого излучения или атто-метрового диапазона? Но почти каждый знает, сколько цифр после запятой курса евро к доллару. Многим известно, какая цена на новые коллекции от ведущих кутюрье мира. Вы что-нибудь слышали, что знание должно распространяться не только в силу полезности для рынка, но в силу своей изначальной образовательной значимости и ценности? Хотя рыночный статус знания, в общем-то, тоже несёт упадок для всего того знания, которое не может вмиг превратиться в полезную товарную форму, которая не может быть прикладной. Наши реформы науки и образования обанкротились, привели в упадок фундаментальную науку. И те гуманитарные блоки, что связаны с общекультурным пафосом, такие как литературоведение, история, политология, обществоведение (вообще исчезло), культурология, переживают тяжелейший кризис. Насколько мне известно, многие гуманитарные институты РАН пребывают в научной деградации. И более того, на нас во всех вышеперечисленных сферах наступает искусственный интеллект. Он становится умнее, чем мы.
- Внешний мир для многих ваших героев - это зона отрицания, но
отнюдь не трагедии. Вы тут всегда ироничны - к богатствам мира внешнего.
Зона трагедии - это сознание. Человек заперт внутрь своего сознания,
но, как правило, бунт разума, вопли сознания ничего не могут изменить в
реальном мире. Почему?
- Мне хорошо известен большой рынок цивилизации. И действительно,
многие реальные процессы в России происходят в том же ритме и ключе, что
в развитых странах мира. Я хочу сказать, что понятие «реальный мир»
сегодня очень расширено. И в европейском мире давно пребывают две
концепции реальности, если можно так сказать. Одна из них связана с
Францией, и в ней утверждается, что человека нужно освободить от всех
оков и каких-либо предрассудков. Другая - немецкая. В ней акцентируется
необходимость нынешнюю раскованную чувствительность заново
социализировать, но не деспотическим методом, а согласуя с человеком, с
его исконными запросами. В России люди обладают и тем, и другим. Для
культуры вообще важны масштабы страны, - российский простор, как это ни
странно, мешает всё окончательно перевернуть и поставить с ног на
голову, мешает окончательному патологическому перевёртыванию всех
статусов - и социальных, и культурных.
- Я читала в других интервью, что вы очень любите Достоевского. Отмечу, что вы не боитесь прямых цитаций, схожести тем, использования классических форм. Например, традиции говорящих фамилий. Я тут подбираюсь к социуму, каким он у вас предстаёт. Вы часто высмеиваете и богатых людей, их образ жизни, названный вами отличным словом «шикерия». И несмотря на то, что вы всё укутываете в иронию, чуть смягчаете, романное поле показывает вас как резко социального писателя. Я бы даже сказала, идейного писателя. Это так? Я правильно понимаю?
- Достоевский и Гоголь - две недосягаемые вершины, и в моей любви к ним я совсем не оригинален. Я их читаю всю жизнь, и есть, естественно, влияние, но о нём и его качестве судить читателю. Мне нравится игра с фамилиями моих персонажей. Я очень много времени трачу именно на то, как назвать героев. Кому-то важно написать первую строчку романа, найти её так, чтобы она потянула за собой нить повествования. А я придумываю имена, накрепко сплавленные с героями. Для меня в фамилиях Махоркин или Парфенчиков, Иверов или Алтынов уже заключена судьба. Идейность же моя, конечно, не состоит в неком политическом выборе между либерализмом, патриотизмом, социал-демократизмом и т.д. Моя социальность очень проста - я и русский, и немец, и еврей, и японец, и грузин, я - каждый из моих читателей. Выросший в Грузии, перенявший дружелюбие этого народа, ценю честь, мужественность, искренность в любом общественном, гражданском проявлении. Да, я считаю, что в богатстве можно также потонуть и деградировать, как и в бедности. А расхожее мнение, что финансовое состояние и интеллект вещи несовместимые, - совершенно нелепо. Этот штамп - тень коммунистического прошлого. А болезни наши и экономические, и бюрократические тоже мне слишком хорошо известны, потому так естественно присутствие их в моих сочинениях. Однако мне важно показать, что, несмотря ни на что, в России есть то, что можно назвать «областью современного гражданского чувства». И я считаю, что своими сочинениями я оживляю его в читателе, чтобы не падало оно до нуля и ниже. Кроме того, я вижу, что и в России, и в Европе заметны тенденции подмены социального актуализацией этнических вопросов. В недалёком будущем может произойти «отключение» в человеке социального. Я попытался это показать в «Кабале» через воспламенение этнических состояний.
- Лично вы не нуждаетесь в господдержке для издания и распространения своих книг. Но ведь многие писатели нуждаются. Есть ли у государства обязанности перед писателями, должны ли они быть?
- Государство должно поддерживать культуру деликатно. Ему бы надо
слышать экспертов самых разных, чего явно нет сегодня. Например, я вижу,
как мало известна российская провинция, но как много там подлинных
талантов. Однако почему-то их книги неизвестны, их не видно на
выставках. Что, в ведомстве г-на Сеславинского нет ресурсов, чтобы
направить людей в столицу на литературный форум? Не верю! Одних и тех же
посылают и за рубеж - об этом говорят и сами писатели. У меня здесь нет
никакого личного интереса, я семь-восемь месяцев нахожусь за рубежом, а
говорю об этом, зная, в каком отчуждении живёт наша интеллектуальная
провинция. Позор! Нужна нормальная культурная стратегия, а не
исключительное внимание к неким группам «авторитетов». Есть писатели в
стране, которые могли бы достойно представлять Россию, - те же Борис
Агеев, Михаил Тарковский, Пётр Краснов, Олег Павлов. Чиновники не имеют
морального права быть субъективными, они должны идти в народ, а не
сидеть в кабинетах. Но у нас всё наоборот - мы идём к чиновникам.
Чиновное чванство - одно из нравственно-социальных безобразий России. О
чиновниках я сказал в своей повести «Стол».
- Вы много путешествуете по миру. Нет, скорее, живёте и работаете. Что выбираете?
- Работа моя в разных странах абсолютно одинакова - мир финансов
унифицирован, и нет разницы, если ты понимаешь функционирование
инфраструктур. Правда, удивило меня, например, отсутствие в китайском
банке личной подписи. У них нет их как таковых - иероглифы не позволяют.
Вот, пожалуй, и все различия. Китайские книги я не покупаю. Но считаю
необходимым в беседах с китайцами цитировать Лао Цзы, Конфуция, Мен Зи,
Чжуан Цзы, в чём вижу естественный жест расположения к китайской
культуре и своим партнёрам. В Германии я покупаю и читаю книги на
немецком, и в основном экономического содержания. Но немецкую литературу
знаю неплохо.
- Что вас лично беспокоит, настораживает в нашем мире?
- Меня беспокоит резкое сжатие интеллектуального пространства во всех
развитых странах мира. Я обеспокоен высокой ценой в мире на подделки и
суррогаты, тогда как подвиги подлинного творческого взлёта человека
оказываются ненужными и непонятыми. Где она, фаустовская пытливость в
человечестве? Вместо неё - манипулятор-чародей, подсовывающий нам нечто
гнилое в блестящей и дорогой упаковке. Вот об этом гигантском маятнике
современного мира я и стараюсь говорить в своих книгах.
Беседу вела Алевтина Рослякова
Столетие.Ru
