Небольшой отрывок жизненного пути моего отца, которому пришлось в детском возрасте самому увидеть все ужасы фашистской оккупации… Ранним августовским утром отрок Анатолий и пара его друзей выгнали небольшое стадо коров на пастбище. Выпас находился километрах в пяти от окраины казачьей станицы Крымской.
Поутру прошёл небольшой летний дождь, тучки разогнал лёгкий ветерок, и начало припекать раннее солнышко. Над полем поднимался пар, воздух был тяжёлым и влажным. Старая обувь мальчишек насквозь пропиталась влагой, находящейся на траве после дождя. Под ногами чавкало, на подошвы налипала грязь, затрудняющая движение пастухов. Край поля был обкошен, и по его периметру стояли небольшие копны сена. На одной из них и решили расположиться ребята.
Иван и Виктор, напарники Анатолия, достали свои узелки с харчами. Устроившись поудобнее, они решили позавтракать, разложив свой нехитрый паёк на импровизированном столе, и дружно приступили к трапезе.
Разномастные бурёнки, вверенные под присмотр юношам, медленно разбрелись по полю. Мимо то и дело, жужжа, проносились шмели, перелетая с одного цветка клевера на другой. В придорожной канаве стрекотали кузнечики. Одним словом, был штатный рабочий день нанятых за кормёжку пастухов.
В привычный шумовой фон раннего летнего дня вливался посторонний звук. Это был шум явно не природного характера. С северо-запада послышался гул летящих немецких бомбардировщиков, они держали курс на Крымскую. Подростки, как заворожённые, устремили свои взгляды в небо, в котором длинная, пугающая своими размерами стая стальных птиц, помеченная фашисткой свастикой, зловеще заполняла воздушное пространство над казачьим поселением.
Завтрак мальчишек был прерван, они с трудом поглотали недожёванную пищу и стали не по своей воле зрителями театра боевых действий. На фоне Крымской вырастали огромные чёрные грибки, сотканные из чёрного дыма. Они напоминали анимационный фильм. Секунд через двадцать до ребят докатился звук, это были взрывы авиабомб. Бомбардировку произвели перед взятием фашистами узловой станции Крымская. На следующий день войска вошли в населённый пункт. С этого момента и начался период оккупации.
Улицы станицы выглядели ужасающе, повсюду были видны воронки — следы от взорванных бомб. Всё живое как будто вымерло. Дворовые собаки и те, забившись в свои конуры, казалось, совсем разучились лаять. Местное население, большей частью не попавшее под эвакуацию, не покидало свои глинобитные хаты.
Время шло. Кронос исполнял свои обязанности исправно, секунды сплетались в минуты, минуты — в часы, часы — в дни... Заканчивался декабрь 1942-го. Католики уже встретили своё Рождество. Приближался новый 1943 год по Григорианскому календарю.
По улице Кирова (нынешнее название) в одном из дворов немецкие солдаты построили бревенчатую избушку, к входу которой вела широкая, отсыпанная гравием аллея, по обе стороны её стояли трёхметровые сосны. Их срубили в горах, привезли и воткнули прямо в подмороженную почву. Снега в то время ещё не было.
В избушке военнослужащим выдавали рождественские подарки и посылки, присланные из Германии. В хате, расположенной на углу улиц Адагумской и Широкой (нынешняя Фадеева), жил мой отец с бабушкой Марией и мамой Варварой, также с ними проживала его двоюродная сестра Нина. Она была старше его на четыре года. Ей было пятнадцать. Завершал список дядя Павел, он вышел из вражеского окружения и вернулся домой. Чтобы спасти ему жизнь, приходилось прибегать к гриму: его лицо обильно смазывали хиной, после чего оно принимало мертвецки жёлтый цвет. Оккупанты панически боялись желтухи. Дядя не брился и использовал для маскарада костыли, изображая старого, больного человека. Костыли ему достались от его отца Василия, кубанского казака без одной ноги, репрессированного в 1937-м и сгинувшего в сталинских лагерях где-то под Акмолинском в Казахстане.
Во дворе у них был вырыт Г-образный окоп, сверху накрытый брёвнами и присыпанный землёй на случай бомбёжки. В этой части нынешнего города и по сей день присутствуют подпочвенные воды. Поэтому в то время в окопе стояла вода выше щиколотки. «Это и было на руку нашему семейству», — рассказывал папа. В то время оккупанты устраивали облавы на молодых девушек и увозили их в Германию. Поэтому окоп был оборудован под убежище для сестры Нины, которую при любой неосторожности могли забрать. За углом окопа поставили дощатые ящики, на которых в особо опасные дни отсиживалась девушка.
Военные часто устраивали проверки. Если стучали немцы, торопились впустить. Стоило немного промедлить с открытием двери, как сразу раздавались автоматные очереди либо в окно влетала граната. Румынские солдаты любили мародёрничать, но бесчинствовать без приказа немцев боялись. Поэтому им зачастую пытались не открывать.
Но вернёмся к рождественской избушке. Приближался новый 1943 год. Анатолий с двоюродным братом Иваном под вечер побрели на прогулку. У подростков была навязчивая идея: нужно было приобрести ёлку к Новому году.
Поначалу их внимание привлекли ели, торчащие возле избушки. Братья решили хотя бы сломать несколько больших ветвей. Но, понаблюдав со стороны, они поняли: слишком многолюдно, немцы сновали туда-сюда, диверсия не получится.
Начало темнеть, и ребята двинулись в сторону дома. Проходя возле здания, в котором до войны были детские ясли (младшая группа детского садика), увидели стоящую на открытой веранде ёлочку и направились к ней. Ребята уже поднялись на веранду, как вдруг рядом с ними внезапно открылась дверь, за которой находилась сапожная мастерская. Из дверей вышел коренастый немец средних лет в военной форме, поверх которой был надет брезентовый фартук. По всему было ясно, это сапожник. Увидев их, он радостно позвал: «Пан, пан, ком».
Не знаю, с чем это связано, но во время оккупации в Крымской солдаты обращались к местному населению мужского пола «пан», и крымчане к солдатам так же — «пан». Возможно, предшествующая оккупация фашистами Польши оставила свой отпечаток.
Войдя в мастерскую, юные диверсанты увидели сметённый в кучу мусор. Сапожник, указав на неё, объяснил жестами, и ребята пригоршнями стали выносить мусор на улицу. Поначалу им было интересно заниматься этим. Анатолий нашёл в хламе жестяную статуэтку, она изображала сапожника за работой. Да и так попадались разные интересные фрагменты отходов сапожного ремесла. Когда им это наскучило, они немного успокоились от пережитого шока и, поняв, что операция с ёлкой потерпела фиаско, решили уйти. Жестами объяснили немцу, что они принесут лопату и дело пойдёт быстрее, на что тот согласился. Выйдя на дорогу, пацаны задали стрекача, только их и видели…
Однажды утром постучали в дверь. Анатолий выглянул через край занавески. Во дворе стояли трое румынских солдат. Один из них, который был помоложе, держал на плече автомат ППШ, очевидно, трофейный. На его ствол было нанизано два велосипедных колеса. Он-то и тарабанил в дверь.
В доме все притихли. Так бывало много раз: не открыли, ну и не надо, румыны разворачивались и уходили. Но не в этот раз. Молодой солдат подошёл к окну, стекло которого было отколото в уголке и закрыто другим кусочком. Он пальцем отодвинул осколок и попытался вытащить всё стекло. Отрок, видя, как проникают в его жилище, недолго думая, схватил скалку и ударил румына по пальцу.
Дальнейшие события разворачивались следующим образом: солдат сбросил колёса со ствола, передёрнул затвор автомата, направил ствол в оконный проём. Отрок Анатолий спрятался за простенок ниже окна, под прицелом оказалась кровать, на которой лежала его мать Варвара, наблюдавшая за всем происходящим. Осознав, что через мгновение могут грянуть выстрелы, она громко заголосила. Дальнейшее можно охарактеризовать словами М.Ю. Лермонтова из Бородино: «Не будь на то Господня воля, не отдали б Москвы».
Мужчины, что постарше, ухватившись за оружейный ствол, увели разгневавшегося товарища со двора. Отец позже рассказывал, что бывали случаи, когда немцы били румынских вояк за мародёрство. Возможно, это тоже как-то повлияло на развитие вышеописанных событий.
Через дорогу от их дома, на другой стороне улицы, располагался колхозный двор. Сюда часто сгоняли людей для отправки в Германию, а чаще для местных работ. Ну а местные работы носили разный характер. Можно было наблюдать такую картину: подросток нёс на спине катушку с телефонным кабелем, а рядом шёл налегке солдат в форме связиста, похлопывая лозинкой себе по сапогу, ну и всякое разное…
Было промозглое весеннее утро, по ложбинкам серо-голубой массой скопился густой туман. Стаи ворон с криками перелетали с акаций, разросшихся вдоль берега реки, протекающей недалеко от колхозной площади, на близлежащие огороды. Улицы были раскисшие после небольшого ночного заморозка. Передвигаться по ним стоило большого труда.
Оккупанты затеяли очередную облаву. Два румынских военных со знаками жандармерии на шинелях и винтовками в руках осуществляли эту грязную работу. На описанной мною выше площади уже была кучка людей, согнанных сюда солдатами. Один жандарм охранял их, а другой ходил по дворам, сгоняя на колхозный двор всех, кто не успел скрыться. На сапоги военных налипала вязкая грязь, её сбивали о фруктовые деревья, обильно росшие вдоль дворов. Эта процедура их сильно раздражала, они были на взводе, сгоняя свою злость на жителях станицы.
Наискосок от площади, в одном из огородов, чернела гигантская яма, оставленная после взрыва авиабомбы. Она поражала своими размерами. Очевидно, фашисты испытывали какую-то экспериментальную бомбу. Воронка была в глубину метров пять и в диаметре пятнадцать. Вокруг неё были разбросаны огромные глыбы плотного грунта не менее полутора метров высотой. Когда немцы вошли в Крымскую, офицеры фотографировались на фоне изуродованного тела земли, фиксируя при помощи фотографии силу немецкого оружия.
За одной из этих глыб и спрятался Анатолий, остальные члены семьи ушли в прибрежные заросли реки заранее. Из укрытия хорошо просматривалась вся местность: было видно площадь и стоящие через дорогу хаты. Из одной из них, которая не была обнесена плетнём, с протяжным скрипом отворив дверь, вышел дедушка. Звали его Сидоренко Максим Федотович. Был он в преклонных годах, но по всему было видно, что в зрелом возрасте имел богатырское здоровье. Рост его был около ста восьмидесяти сантиметров, широкие плечи обвисли, спина сгорбилась. На нём был синий изрядно вылинявший свитер, в тонкую полоску, с заплатками на коленях штаны, а на босых ногах кирзовые сапоги с отрезанными голенищами — вместо галош. Притворив за собой дверь, он мелкими шажками засеменил в сторону стоящего в глубине двора туалета.
Находящийся поблизости от него жандарм начал ему кричать: «Пан, пан!» Максим Федотович никак не реагировал и продолжал свой путь. Разгневанный до предела военный быстрыми шагами устремился вдогонку за старичком. Настигнув его посреди двора, он с размаху ударил стволом винтовки его по плечу. Вскрикнув от боли, дед попытался бежать, взывая о помощи… «Он же глухой!» — кричали с площади женщины.
Но обезумевший от злобы военный, словно коршун, налетевший на свою добычу, не давая опомниться, долбя её клювом, глумился над старым человеком. Воронёная сталь то и дело обрушивалась на дряхлую плоть, на плечи и на спину. Дед Максим остановился и с криком «что же ты, окаянный, делаешь» пятернёй ударил по лицу агрессора. От удара ответчик выгнулся, словно вопросительный знак, в обратную сторону, но на ногах удержался. Далее разыгралась трагедия. Оскорблённый воин, отступив шаг назад, передёрнул затвор винтовки и выстрелил в грудь нападавшему. Последний, на мгновение застыв, повалился набок. Глаза его оставались открытыми, он как бы взирал на своего обидчика, из уголка рта скатилась на землю струйка крови.
Убийца, повесив винтовку на плечо, сплюнув в сторону покойника, направился дальше выполнять свою мерзкую миссию.
А в это время через огороды от соседей с другой улицы бежала маленькая, щупленькая старушка, ещё не осознавая, что она вдова. Взглянув на труп, она забежала в сени, взяв ведро воды, выйдя, вылила его на голову покойному супругу. Женщина находилась в шоковом состоянии, от горя мозг её был парализован. Она бегала по двору, не понимая, что делать.
Минут через пять пришли пожилые мужчины, взяли колья, положили на них доски и на таких собранных наскоро носилках унесли деда Максима. Отец позже говорил, что они были баптисты. Не знаю, играет ли в этом случае это какую-то роль.
Владимир Анатольевич Малёванный, продюсер, режиссер, писатель, Краснодарский край
