У вас есть старинный семейный альбом? Если нет - сходите в ближайший краеведческий музей. Посмотрите на человеческие лица двадцатых, сороковых, шестидесятых годов. Внимательно посмотрите. Еще внимательней. Ничего не настораживает?
По-моему, это какие-то очень странные люди. Как будто игрушечные. Они, позавчерашние, совсем не такие, как мы сегодняшние. Я не могу почувствовать с ними живой контакт. Не могу представить себе, что вот с этой дамой в берете и с тонко накрашенными губами я мог бы сидеть в кафе за одним столиком или даже за соседними. А вот этот мужик в слегка перекошенном мешковатом пиджаке вроде как брат моего прадеда, но у меня нет к нему не то что родственных, а вообще каких бы то ни было чувств. Какой походкой он ходил, какой улыбкой улыбался, что у него было на уме и языке, что он любил, что ненавидел? Такое ощущение, что все эти люди жили на совсем другой планете Земля - не той же самой, которая сейчас у нас под ногами.
Даже
на фотографиях
восьмидесятых годов, когда я сам уже был вполне живой
и сознательный - тоже сплошь одни
«инопланетяне». Я не могу себе
представить, чтобы вот этот крепкий мужик мог дать
мне в морду, а вот эта вполне привлекательная вроде
девушка почему-то не вызывает во мне никакого
отклика. Я даже сам себя на этих фотографиях
«не вижу». Что это за тип? О чем он
думает? Нет, я, конечно, помню, чем я жил в то время,
о чем мечтал, к чему стремился. Но неужели тот я,
который остался в моей памяти - это и есть вот
этот улыбающийся в пол-лица подросток с длинными
волосами в дурацкой мятой шляпе? Просто
возмутительно!
Ну, ладно, ладно, чего уж там. Ну, подумаешь, была эпоха, прошла эпоха, люди поменялись, время перекроило мозги, и лица - обычное явление природы.
Но вот недавно я забрел в Духовную академию Троице-Сергиевой лавры и в ожидании одного человека долго разглядывал исторические фотографии на стенах коридоров. Тридцатые, пятидесятые, семидесятые. Ректоры, преподаватели, семинаристы. «Я был в шоке» - это, конечно, отвратительный журналистский штамп, но в данном случае без него не обойтись.
Эти фотографии - полная противоположность семейному альбому и краеведческому музею. За двадцать, сорок и даже восемьдесят лет внешность человека из монастыря почти не изменилась. Это те же самые люди. Я легко могу представить, как вот этот студент с коллективного фото 1956 года сходит, как в советских мультиках, с бумаги в реальную жизнь и тут же смешивается с толпой сегодняшних учащихся, идет вместе с ними по каким-то общим делам. А вон тот черно-белый архимандрит - вдруг становится цветным и моментально вписывается в сегодняшнюю современность.
Можно, конечно, попробовать списать этот эффект на то, что граждане из фотоальбома одеты по устаревшему фасону, а монашеское облачение не меняется веками. Увы - не получается. Людей в светских пиджаках на этих стенах тоже хватает, но и у них лица внятные, понятные. Вот, например, стоит в пиджаке черно-белый Виктор Степанович Комаров, регент хора Богоявленского собора в Елохове. А вон идет по коридору разноцветный профессор Духовной академии Константин Ефимович Скурат. Что мешает им прямо сейчас пойти по этому коридору вместе, моментально найти общую тему для разговора и сходу наметить несколько совместных важных дел? Ничто не мешает.
и архимандрит Питирим - инспектор Московской духовной академии и семинарии (МДАиС) с братией лавры
Неужели все-таки форма так зависит от содержания? Неужели наши лица по крупицам запоминают все нами увиденное, услышанное, съеденное, выпитое, сказанное, сделанное и даже подуманное? Неужели лицо человека - это та мозоль, которую он натирает о все то временное, что пролетает мимо, моментально забывается и даже потомкам не будет понятно. И только лица по-настоящему верующих людей не меняются веками. Их глаза почти не интересуются вечно бегущей строкой сегодняшнего дня. Их сознание в минимальной степени сопряжено с неизлечимым бешенством мира сего. И это не может не отражаться на выражении глаз, линии губ, форме морщин.
Интересно, что скажут правнуки про мою собственную рожу? Как мы объясним им выражение наших сегодняшних лиц? Какой-нибудь будущий Соколов-Митрич будет вглядываться в них и писать: «Ну, откуда на этих старинных фотографиях десятых годов двадцать первого века столько одутловатой усталости и равнодушия? Я не знаю, чем занимались все эти люди в свободное от селфи время, но выражение их лиц мне решительно ни о чем не говорит! И вообще - почему они, как минимум, в полтора раза шире, чем наши?! Эй, предки! Вы меня слышите? Чего это вы там делаете, а?»
