Обычно в этой рубрике «Нескучный сад» публикует интервью с
интересными современниками. Но так вышло, что с Беллой Ахмадулиной нам
не удалось пересечься при жизни. И всетаки хочется поговорить и о ней -
одном из самых загадочных и глубоких поэтов нашего времени. «Будьте
прежде меня»
Ее при жизни рисовали акварелью, отливали в металле и фотографировали.
Бесконечно фотографировали. Ни от одного русского поэта не осталось
столько фото. Как будто Белла Ахмадулина была не поэтом, а актрисой.
Постановочных
среди этих фото немного, если они вообще есть. Красота, не смущаясь,
обходится без поз. Белла Ахатовна часто обиженно подчеркивала, что она
обычный человек: ходит в магазин, стоит в очередях, ездит в электричке.
«Это я - человек-невеличка, / всем, кто есть, прихожусь близнецом...»,
«Плоть от плоти сограждан усталых...» (Обе цитаты из стихотворения «Это
я...», 1968). Но все замечали, скорее, царственность и стремились
запечатлеть чудо ее существования, поймать хотя бы кадр ее жизни,
которая во все десятилетия казалась современникам чем-то вроде
запрещенного фильма-легенды.
«В 1999 году я защитила первую кандидатскую диссертацию на постсоветском
пространстве по поэзии Беллы Ахмадулиной, тогда же и познакомилась с
ней, - рассказывает литературовед Татьяна Алешка. - Я
не могу сказать, что была дружна с ней - была знакома, имела возможность
видеться с ней в Москве, Петербурге, Тарусе и Минске, где
организовывала ее выступления. Белла Ахатовна была очень закрытым
человеком, немногих подпускала к себе близко, была избирательна в
отношениях с людьми. Даже ее близкий друг Андрей Битов на прощальной
панихиде сказал, что было, пожалуй, только два человека, которые могли
чувствовать себя с ней на равных - Высоцкий и Окуджава. Ее замкнутость,
некоммуникабельность, отрешенный вид вполне уравновешивались особым
отношением к своим читателям, которыми она никогда не пренебрегала. Она
почти всегда раздавала автографы до последнего желающего, даже когда уже
почти ничего не видела, подписывая книги на ощупь. Она была
величественна, прекрасно осознавала масштаб своего дара и в то же время
нуждалась в подтверждении своего таланта, поддержке, интересе к своим
стихам. На равных могла говорить с Набоковым, Шагалом и с совершенно
простыми людьми, многие из которых любовно описаны ею в тарусских
стихах, в дневниковой прозе. Всегда была безупречно одета, даже с
некоторым налетом изысканной старомодности (чего стоят только ее шляпы),
и могла (в советские времена) стоять в одном из гастрономов Арбата в
очереди за кусочком вареной колбасы, пересчитывая мелочь и уступая
очередь особо нетерпеливым: "Будьте прежде меня". Ее внешний вид
удивительно гармонировал с ее слогом - возвышенным, сложносочиненным,
причудливым и в то же время дающим нам возможность слышать подлинный
русский язык, "чудо свершенной речи"».
«Лучшее, что есть в русском языке»
Если смотреть сохранившиеся видеоинтервью Ахмадулиной, то видишь,
скорее, застенчивого человека, где-то прячущего, как ядерный чемоданчик,
тот запальчивый задор, с которым она читает стихи.
Василий Шукшин в свое время предложил ей роль в фильме «Жил такой
парень». По замыслу режиссера, она должна была изобразить какое-то
инопланетное для героя фильма существо - столичную журналистку, эдакую
фифу, модную и равнодушную к окружающим штучку. Ахмадулина прочитала
сценарий и сказала Василию Макаровичу, что он ошибся, она совсем не
такая и не сможет создать подобный образ. Шукшин предложил сыграть как
получится. Ахмадулина сама когда-то работала журналисткой - и героиня у
нее вышла вполне земной, милой и сострадательной девушкой.
Какая там инопланетность? Белла родилась в 1937-м в Советском Союзе,
мама у нее - еще раз подчеркнем советскость - была переводчицей в КГБ,
майором по званию. Самая рафинированная и заумная в будущем поэтесса в
юности поработала в многотиражке «Метростроевец», ходила в обычную
литературную студию.
Но вот стихи ее - для советской обезличенной действительности - были
инопланетны. По своей культуре, подобной тайнику с сокровищами,
обнаруженному на чердаке московской хрущевки. По барочной роскоши языка -
он был игривым, манерным, но с гениальным размахом вбирал в себя и
всякие иностранные словечки, и диалекты, и жаргон, и церковнославянизмы,
и совершенно новые невероятные образы-метафоры, и простодушные
восклицания. Ахмадулина сама замечает: «Не только к Далю - всегда я была
слухлива к народным говорам и реченьям: калужским и тульским, разным по
две стороны Оки, например: "на лОшади" и "на лошадИ", "ангел" и
"андел", так и писала в тех местах. "Окала" в Иванове-Вознесенске, но
никогда не гнушалась неизбежных, если справедливых, иностранных влияний,
любила рифмовать родное и чужеродное слово, если кстати». И эта
мешанина языковых стилей не мешает ее стихам звучать прозрачно, в полном
согласии с пушкинским требованием «гармонической точности». Совсем не
склонный к лести Иосиф Бродский, предваряя одно из выступлений гостьи из
СССР в США, объявил: «Сейчас вы услышите лучшее, что есть в русском
языке, - Беллу Ахмадулину». Ахмадулина делала то, на что не отваживался
никто из писателей до нее, кроме разве что Хлебникова, - демонстрировала
все богатство русского языка с его грамматической цепкостью и
лексической всемирностью. Ее поэтический словарь, наверное, совпадает с
самым полным академическим, но, разумеется, отличается от него, как
живой человек от анатомического атласа. Кто хоть раз слышал или читал ее
тексты, уже не мог избавить память от чуда этой речи, которая
сутулится, делает угловатый реверанс, прыгает с камешка на камешек,
плещется, брызгает, сердится.
Когда-нибудь, во времени другом,
на площади, средь музыки и брани,
мы свидимся опять при барабане, вскричите вы:
«В огонь ее, в огонь!»
За все! За дождь! За после! За тогда!
За чернокнижье двух зрачков
чернейших,
за звуки, с губ, как косточки
черешен,
летящие без всякого труда!..
И дальше:
О Господи, какая доброта!
Скорей! Жалеть до слез!
Пасть на колени!
Я вас люблю! Застенчивость калеки
бледнит мне щеки и кривит уста.
Что сделать мне для вас хотя бы раз?
Обидьте! Не жалейте, обижая!
Вот кожа моя - голая, большая:
как холст для красок, чист
простор для ран!
Я вас люблю без меры и стыда!
Как небеса, круглы мои объятья.
Мы из одной купели. Все мы братья...
Сказка о дожде. 1962
Большинство стихов Ахмадулиной разомкнуты. Они начинаются с пустяка, со
сценки под окном, с бормотания под нос, с попытки заговорить, заглянуть в
свою душу. А потом вдруг вид за окном и душа на глазах преображаются и
становятся одной вселенной, где правят не обыденное равнодушие, не
корысть, не одно из низких чувств. Мир как будто извлекается из немоты и
творится заново: вода, которая, булькая, течет из крана, начинает
говорить по-грузински, самолеты превращаются в маленьких Соломонов,
дождь - в огонь... И кончается - без окончания, без морали - образом,
точно ключиком, положенным в руку как бы с призывом продолжать эту
культурную экспансию: заполнять заданную интонацию уже собственными
переживаниями и словами. Ну или в крайнем случае, вспоминать прочитанное
стихотворение - с любого места.
«Первые впечатления от ее стихов? Ошеломление и узнавание одновременно, -
говорит поэт Марина Кудимова.- В каждом человеке, рожденном в той или
иной культуре, эта культура живет - или спит, даже если человек не умеет
читать. Так и я, читавшая в свои девять-десять лет всякий рифмованный
хлам, которым были заполнены страницы тогдашних журналов, безошибочно
узнала в Белле не просто талант, но нечто коренное, общее для всех, кто
говорит по-русски. Это обычно называется культурной традицией. Но
назвать Ахмадулину традиционным поэтом неверно. И мое детское
ошеломление было связано, вероятно, с тем, как она ювелирно сочетала в
себе пушкинское, блоковское и авангардное - будь то ассонансная рифма
или система образов эпохи НТР. Да, я остывала к ее стихам по мере
вхождения в более глубокий контекст русской поэзии. Такова участь всех
шестидесятников: они, условно говоря, "будили Герцена", называли своими
именами многое, что парадоксальным образом потом работало против них. Но
это называние, дешифровка запретного, отсутствующего в открытом доступе
- значительное просветительское достижение поколения Ахмадулиной и
лично ее. К тому же, мне кажется, Белла на каком-то этапе стала
заложницей своей уникальной музыки. Кстати, это тоже характерная черта
генерации - плен манеры. Но где-то в 1980-е я прочла новую Беллу и
поразилась этому обновлению и мастерству».
...Неумение просвети ума,
поозяб в ночи занемогший мозг.
Сыне Божий, Спасе, помилуй мя,
не забуди мене, Предивный мой.
Стану тихо жить, затвержу псалтирь,
помяну Минеи дней имена.
К Тебе аз воззвах - мене Ты простил
в обстояниях, Надеждо моя.
Отмолю, отплачу грехи свои.
Живодавче мой, не в небесный
край -
восхожу в ночи при огне свечи
во пречудный Твой, в мой
словесный рай.
Из стихотворения «На мотив икоса».
В ночь на 20 января 1999 г.
И в книге «Нечаяние» Ахмадулина объясняет: «По молитвеннику - словесный
рай есть обитель не словес, не словесности, но духа, духовный рай.
Искомая, совершенная и счастливая, неразъятость того и другого - это
ведь слово и есть». В одном из интервью Белла Ахатовна сказала:
«Утешением человеку может быть чистая и ясная вера в Бога. Я не
церковный человек, не принадлежу к прихожанам, но без веры в Господа не
понимаю жизни. Кстати, крестили меня уже в возрасте, в грузинском храме
Свети-Цховели». При крещении ей было дано имя Анна.
«О Его временной смерти, о нашей временной жизни»
Дневниковая (и ночниковая - прибавила бы сама поэтесса) книга
Ахмадулиной «Нечаяние» незаслуженно находится в тени ее поэтических
сборников. А в небольшом этом сочинении немало признаний, которые
помогают понять и стихи Беллы Ахатовны, и ее характер. Здесь она
рассказывает о частых поездках по Русскому Северу и о длинных кусках
своей жизни вблизи Ферапонтова монастыря.
Книгу открывает повествовательное стихотворение про не в меру суровых
стражей на границах сокровенного мира - мира русской святости и
одновременно русского беспамятства:
В нечаянье ума, в бесчувствии
затменном
внезапно возболел, возбрежил
Белозерск...
Как будто склонны мы к Отечеству
изменам,
нас милиционер сурово обозрел.
Как Нила Сорского, в утайке леса,
пустынь,
спросили мы его, проведать
и найти?
То ль вид наш был нелеп, то ль
способ речи путан, -
он строго возвестил, что нет туда
пути.
Взгляд блекло-голубой и ветхость
всеоружья -
вид власти не пугал, а к жалости
взывал.
- Туда дорога есть, - сказала нам
старушка, -
да горькая она и неподсильна вам...
Ахмадулина объясняет стилевую тайну этой очень неожиданной книги. То,
что открылось ей в этих путешествиях, заставило отказаться от рифм. Или
для того, чтобы непрерывно работающая в мозгу «поэтическая машина»
профессионального поэта не помешала передать трагический масштаб и
новизну увиденного. Или для того, чтобы получше вслушаться в себя, в
молчание самых сильных чувств.
...Пусть Нила Бессеребренника
пустынь
словесное мое отринет серебро...
Собственные писания показались поэтессе заунывными рядом с тем, что ей
открылось, например, в «скорбнейшей из всех виданных» церкви - в
Троицком соборе Данилова монастыря в Переславле-Залесском: «Страшно
убитвище никогда не мирного времени. В церкви размещалась некогда
воинская часть, используя оскверненный, опоганенный приют как
развлекательное стрельбище. Все изображения были изранены тщательными
или ленивыми пулям, наиболее меткие стрелки целились в очи Спасителя,
так и взирал Он на нас простреленными живыми зрачками с не упасшей его
высоты. Душераздирающее зрелище многое говорило о Его временной смерти, о
нашей временной жизни».
В окрестностях Ферапонтова Белла Ахатовна с мужем Борисом Мессерером все
время останавливались у жительницы деревни Усково «тети Дюни», которой и
посвятила книгу. Только раз бывавшая в Москве и напуганная ее
«громадной и враждебной сутолочью», тетя Дюня вряд ли знала о мировой
славе своей гостьи, но нежно любила и жалела ее. Ахмадулина стала своей
среди деревенских жителей и завороженно ловила своеобразный говорок
своей хозяйки, восхищаясь ее бедным опрятным настоящим и опытом больших
испытаний в прошлом. В монастырь - к фрескам Дионисия и на кладбище
возле - Белла Ахатовна ходила бессчетное количество раз. А приветившая
ее тетя Дюня сама когда-то была свидетельницей того, как разоряли
монастырь, и рассказывала, как окрестные жители пытались защищать
монахов: мужики - с вилами в руках, бабы - воплями. С этого «веролютия»
пошел разор и земли, и русских семей. «...Потом все дети рождались
словно не от любви, а от беды и ей же обрекались... Генеалогия древнего
крестьянского рода достигла в образе тети Дюни последнего совершенства и
затем стала клониться к упадку, соответствующему разгрому церквей,
войнам, колхозному и общему гнету».
Хоть сама Ахмадулина стала известна в годы эстрадного торжества поэзии,
но, по собственному признанию, всегда тяготилась стадионными концертами.
Благодаря ее маленькой повести о тете Дюне, начинаешь и в стихах
различать не столько эффектную мелодику публичных выступлений, сколько
ласковую запинающуюся интонацию деревенских задушевных разговоров при
свете вечереющего окна. И угадываешь ее попытки усвоить и передать
«небесные и околонебесные, озерные и приозерные цвета и оттенки»,
«благородную суровость, высокородную печаль» северной русской земли.
Завершается книга «Нечаяние» рассказом про путешествие на место Ниловой
пустыни, от которого пыталась отговорить бабка вначале, ссылаясь на то,
что «туда хорошего пути нет, подите лучше в магазин, там нынче завоз». В
магазине люди рассказали, что «после "веролютия" обитель стала
узилищем, но потом арестанты были перемещены кто в "небелесветие", кто в
худшие места... <...> Когда мы достигли, наконец, искомой цели,
церковь при входе в бывший маленький монастырь, произросший из Ниловой
кельи, оказалась наглухо закрытой... <...> Нас сразу же окружили
обитатели "пустыни"... <...> Они сбивчиво и восторженно улыбались,
лепетали, протягивали к нам просительные руки, в которые ссыпали мы
сушки, сигареты и другие мелкие имевшиеся припасы, до неимоверного
счастия услаждавшие их детские души, но не могшие утолить их истощенных,
светящихcя сквозь ветхую одежду, неземных тел. Острог, по мягкости
времени, переменился в нестрогую "психушку", относительно вольготную -
ввиду смирного и неопасного слабоумия пациентов, медицинского персонала
мы не видели. Кроткая, блаженная детвора этого народа вызвала неизбывную
жалость, любовь, а во мне - и ощущение кровного,
терзающе-сострадательного родства».
Гламурные персонажи и кахетинские крестьяне
«Белла Ахатовна была необыкновенно, завораживающе красива до последних
дней, - вспоминает Татьяна Алешка. - Кроме того, она, безусловно, была
наделена особым обаянием, харизмой, безотказно воздействующими на людей.
Очень умна, остроумна, с тонким чувством юмора и полным отсутствием
инстинкта самосохранения. Могла производить на окружающих впечатление
отрешенной особы, не от мира сего, не сведущей в проблемах реальной
жизни, но вдруг отдельным словом, замечанием давала понять, что она все
прекрасно понимает и следит за ходом дел. Многие ее стихотворные строки
афористичны. Существует и множество устных рассказов среди друзей и
знакомых о ее острых словечках и фразах».
Чью традицию в русской поэзии продолжает Ахмадулина? «Традицию всех, кто
доверился регулярной поэтике и воспринял пушкинскую просодию как
непрерывно возобновляемый код, - отвечает поэт Марина Кудимова. -
Русская "классическая" поэзия гораздо моложе и неопытней "авангарда",
который уходит корнями в древние магические формы. Ахмадулина - поэт
большой творческой отваги. Она могла себе позволить работать с ямбом
так, словно впервые его открыла. Но именно так и происходит с большими
поэтами. Так и Блок наполнял пушкинские мехи новым вином. А непохожесть
Беллы в том, что она никогда не говорила языком улицы и никогда
высокомерно не считала эту улицу "безъязыкой". Ее, рафинированную и
отстраненную, за такое доверие любили гламурные персонажи, таксисты и
кахетинские крестьяне. Все признавали ее "инакость" и не раздражались, а
принимали. В этом чудо Ахмадулиной. Актуальность ее - в ее
консервативности. Белла работала с языком, а не с публикой. Никогда не
потрафляла никаким "дискурсам", кроме данного Богом».
...Свести себя на нет,
чтоб вызвать за стеною
не тень мою, а свет,
не заслоненный мною.
Из стихотворения «Зима». 1961
текст: Андрей КУЛЬБА
http://www.nsad.ru/index.php?issue=9999§ion=10000&article=1539&print=1
