драгоценнее в очах Бога, нежели тысячи миров со всем их содержимым.
Изречения пустынных отцов
Подлинное чудо
"Расскажи мне о видениях, которые ты видишь", - сказал однажды некий монах преп. Пахомию (286 -346). "Грешник вроде меня не ждет от Бога видений, - отвечал Пахомий, - (...) но позволь сказать тебе о великом видении: святой и смиренный человек - вот великое видение. Ибо что может быть более великое, чем видеть невидимого Бога, явленного в Своем храме - видимом человеке?"[1]
Таково величайшее из видений, подлинное чудо: человеческое существо, созданное по образу и подобию Божию. "Славлю Тебя, Господи, потому что я дивно устроен" (Пс. 138:14). Быть может, нет более насущной задачи в духовной жизни каждого из нас, чем обновить в себе трепет и изумление перед чудом и тайной нашей собственной личности. Словесное таинство особенно нуждается в выражении. Кто я? Что я? Ответ вовсе не очевиден. Я знаю лишь крошечный кусочек самого себя. Границы же человеческой личности неизмеримо широки. Они простираются далеко в пространство и за пределы пространства - в бесконечность; они убегают в прошлое и будущее и за пределы времени - в вечность. Во мне сокрыты таинственные и бездонные глубины, ускользающие от моего сознания.
В этом таинстве человеческой личности, сотворенной по образу живого Бога, можно выделить четыре особо важные черты: свобода, благодарение, общение, возрастание.
Свобода
Творец свободен, и человек, созданный по Его образу, также наделен даром свободы. Каково наиболее существенное отличие животного по имени "человек" от других животных? Прежде всего, это самосознание, голос совести, сила свободного выбора, способность принимать нравственное решение. В то время как другие животные действуют по инстинкту, человек стоит перед Богом по совести и с полным сознанием, стоит в точке "кайроса" - в переломный момент благоприятной возможности - и выбирает. Бог ежедневно говорит человеку: "Жизнь и смерть предложил Я тебе, благословение и проклятие: выбирай же..." (Втор. 30:19). Только благодаря этой способности свободного выбора человек становится человеком в собственном смысле слова.
Поэтому прежде всего человека следует определить как свободное животное. Эта тема мощно развита в "Легенде о Великом Инквизиторе" в "Братьях Карамазовых" Достоевского. Великий Инквизитор понимает, что Христос принес человеку именно дар свободы: Сын Божий пришел освободить нас (Ин. 8:36). Но эта свобода в глазах взбешенного кардинала - слишком тяжкое бремя, чтобы человек мог его понести, слишком острый меч, чтобы люди могли им владеть; человечество было бы счастливо, если бы этот дар был у него отнят. "Мы исправили Твое дело", - говорит Инквизитор Иисусу. В некотором смысле он прав: слишком часто свобода оказывается ужасным даром. И однако, чем менее человек свободен, тем менее он человек.
Жизненная важность свободы яснее всего видна на примере Пресвятой Девы Марии, которая после Христа являет собой высочайший образец человека как он изначально задуман Богом. В момент Благовещения архангел не просто сообщает Пресвятой Деве Божий замысел, но ждет Ее свободного ответа: "се, раба Господня; да будет Мне по слову твоему" (Лк. 1:38). Она могла отказаться. Инициатива исходила от Бога, но добровольное содействие Марии было также необходимо: Она - не пассивный инструмент, но активный участник в деле спасения. Ее ответ ни в каком смысле не был предрешен, и от этого свободного ответа зависела вся будущая история человечества.
В мире все возрастающей дегуманизации, контролируемом, кажется, лишь психоанализом, статистикой и машинами, христиане тем более должны отстаивать высшую ценность свободы. В целой Вселенной нет ничего драгоценнее свободного выбора личностей, наделенных даром разума и совести. Конечно, как человеческие существа, мы зависимы от окружающей среды и собственных неосознанных побуждений, но никогда полностью не порабощены ими. Мы остаемся свободными. Каждого из нас Бог поставил на этой земле царем, доверил владение "над всяким животным" (Быт. 1:28). Не следует же нам из-за малодушия или недостатка творческой мысли отрекаться от этой царской власти.
Отсюда следует важный вывод. Свобода порождает разнообразие, различие. Если каждый из нас свободен, то это означает, что каждый выражает образ Божий исключительным и неповторимым способом. И поэтому каждый обладает бесконечной ценностью; каждый является целью, а не средством для какой-то иной цели. Современная культура навязывает нам мышление стереотипами, которые измеримы, статистически классифицируемы и программируемы на компьютере. Как христианские гуманисты, мы должны сопротивляться этой тенденции во всем. Мы обязаны всегда смотреть глубже поверхностного уровня, где человеческие существа размещены группами, проникая до подлинно личностного измерения, где ни один человек не скучен и не предсказуем. Святой Дух, делая всех нас свободными, делает нас и разными, и поэтому духоносные люди, святые, те, кто явили нам истинный образ человека, оказываются в высшей степени различными. Однообразным является именно зло, а не святость.
Благодарение
Созданное по образу Божию и наделенное даром самосознания и нравственного выбора, животное по имени "человек" не просто живет в мире и пользуется им, как другие животные. Человек может славить Бога за мир, возвращая Ему творение обратно с благодарностью, и в этом акте приношения каждый становится воистину человеком, в полном смысле личностью. Это второй существенный аспект нашей человечности. Человек - не только свободное животное, но и евхаристическое животное. Каждый из нас является священником так же, как и царем.
Эту мысль опять можно проиллюстрировать примером из Достоевского. Один из его героев, точнее, антигероев, говорит в "Записках из подполья":
"Господа, положим, что человек не глуп... Но если и не глуп, то все-таки чудовищно неблагодарен! Неблагодарен феноменально. Я даже думаю, что самое лучшее определение человека - это: существо на двух ногах и неблагодарное... проклинать может только один человек (это уж его привилегия, главнейшим образом отличающая его от других животных)..."
Все это - несомненная истина по отношению к падшему, отвернувшемуся от Бога человеку. Но по отношению к человеку, задуманному Богом и искупленному Христом, все как раз наоборот. Наилучшее определение человека, его главная характеристика, делающая его самим собой, есть благодарность или благодарение. Отличительная особенность человека среди других животных, его привилегия как священника творения - способность благословлять Бога и привлекать Божие благословение на другие лица и вещи.
Снова самым подходящим образом и примером здесь служит Богородица в момент Благовещения. Получив весть от архангела, Она отвечает актом благодарения: "Величит душа Моя Господа, и возрадовался дух Мой о Боге, Спасителе Моем" (Лк. 1:46-47). Ее благодарность полна радости, носит евхаристический и доксологический характер.
Поэтому, если мы являемся истинными людьми в своей внутренней жизни, наша молитва должна быть проникнута духом благодарения. "Молитва - это состояние постоянного благодарения", - утверждает св. Иоанн Кронштадтский (1829-1908), а св. Иоанн Лествичник пишет:
"Прежде всего изобразим на хартии нашего моления искреннее благодарение Богу; потом исповедание грехов и сокрушение души в чувстве; после сего да представляем Царю всяческих наши прошения".[2]
Благодарение, покаяние, просьба - такова нормальная последовательность видов молитвы. Не следует начинать с исповедания грехов. Перед тем как посмотреть вниз, на собственное уродство, взглянем с благодарностью вверх и за пределы самих себя - на славу Божию. Вот почему суточный богослужебный круг Православной Церкви начинается ежедневно вечером с чтения или пения 103-го псалма, который представляет собой хвалебный гимн Богу за творение:
Благослови, душа моя, Господа!
Господи, Боже мой! Ты дивно велик,
Ты облечен славой и величием (...)
Как многочисленны дела, Твои, Господи!
Все соделал Ты премудро.
И Божественная Литургия начинается не с покаяния, а с провозглашения Божией славы: "Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа". Как царственное священство, мы начинаем с благословения Бога за радость Его Царства.
Общение
Кроме того, что человек является свободным и евхаристическим животным, он еще - общественное животное. Это третья отличительная его черта. По словам Аристотеля, человек есть "политическое животное", так как он становится самим собой - истинным человеком - только когда живет в "полисе", в организованной социальной общине. Даже отшельник должен подготовить себя к отшельничеству общинной жизнью среди монашеской братии. Человек диалогичен; по словам Джона Макмюррея, "не может быть человека, пока не будет в наличии по крайней мере двоих людей, находящихся в общении".
"И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему" (Быт. 1:26). "Сотворим" - по учению восточных Отцов, это означает, что три Лица Троицы как бы держат совет друг с другом.[3] Человек создан по образу Троицы - по образу Бога, Который, так сказать, не Один, но Един в Трех. Поэтому человек призван выразить себя, как и Бог, в общении и общине. Подобно Богу, Который является не изолированной монадой, но единством Трех Личностей, живущих друг в друге в вечной взаимной любви, человек становится полностью человеком - в соответствии с образом Божиим - только когда он живет в других и ради других. Мы становимся людьми через участие (sharing).
И снова Достоевский обеспечивает нас подходящей иллюстрацией. В "Братьях Карамазовых" он приводит народное сказание о зловредной бабе, которая после смерти оказалась в огненном озере. Ее ангел-хранитель, пытаясь помочь ей, смог вспомнить только одно доброе дело в ее жизни: однажды она дала нищенке луковку со своего огорода. Он взял эту луковку, велел бабе крепко ухватиться за нее и начал вытаскивать ее из озера за луковку. Тогда другие обитатели озера сгрудились вокруг и стали цепляться за бабу в надежде, что и их вытащат оттуда. Она с возмущением начала пинать их ногой и закричала: "Прочь, это меня вытаскивают, а не вас, это моя луковка, а не ваша!" В тот момент, когда она прокричала это, луковка порвалась, а баба плюхнулась обратно в озеро и горит там по сей день.
Скажи она: "Это наша луковка", быть может, вытащила бы их всех из огня. Но коль скоро произнесла: "Моя луковка, а не ваша", она стала менее, чем человеком. Отказавшись от участия, она отреклась от своей личностности. Истинная человеческая личность, верная образу Бога-Троицы, всегда говорит не "я", но "мы", не "мое", а "наше". Молитва, которой научил нас Сын Божий, начинается словами "Отче наш", а не "Отче мой". Участие было отличительной чертой первой апостольской общины в Иерусалиме: "И они постоянно пребывали в учении Апостолов, в общении (to share the common life) и преломлении хлеба и в молитвах. (...) Все же верующие были вместе и имели все общее" (Деян. 2:42-44). Мы, христиане двадцатого столетия, отчаянно нуждаемся в открытии заново этого значения общинности, в том, чтобы снова научиться разделять (share) луковку. В сущности, это главная цель нашего Содружества св. Албания и преп. Сергия.
И опять образец этого участия - Пресвятая Дева. Сразу же после Благовещения Она поспешила "в нагорную страну, в город Иудин" разделить (share) добрую новость со своей родственницей Елисаветой (Лк. 1:39-40). Обратим внимание на эту поспешность, неотложность: Она чувствовала, что не может держать новость в Себе.
Как показывает притча об овцах и козлах (Мф. 25:31-46), критерием суда при втором Пришествии Христа будут не мои внутренние мысли и чувства, не мои видения и экстатические опыты. Равным образом меня не спросят о моих аскетических упражнениях, постах и возлежании на земле. Но меня спросят: накормил ли я голодного, посетил ли заключенного и больного, принял ли странника? Вот все, о чем я буду спрошен. Иными словами, как я относится к моим собратьям? Делился ли я с ними? Был ли я только индивидуальностью, обращенной к самой себе, или настоящей личностью, живущей в общении с другими? Вовсе не случайно греческое слово, означающее личность (prosopon), означает также и лицо. Я являюсь живой личностью (в отличие от индивидуальности) только когда я обращен лицом к другим лицам, гляжу в их глаза и позволяю им смотреть мне в глаза. Святой Дух, обитающий в наших сердцах, есть Дух общения: делая нас различными, Он делает нас всех одним.
В современном обществе, где все более возрастает холодность и одиночество, наше христианское призвание состоит в том, чтобы вновь и вновь утверждать ценность личного общения. Мы не должны позволить машинам властвовать над нами. Существует рассказ о человеке, который пришел на осмотр к психиатру. "Мне легче сосредоточиться, - сказал врач, - когда я не смотрю в лицо. Ложитесь на кушетку, а я сяду в углу за занавеской". Через некоторое время посетитель встревожился, так как в углу царила зловещая тишина. Он на цыпочках пересек комнату и заглянул за занавеску. Его худшие опасения оправдались. За занавеской стоял стул с магнитофоном, но не было психиатра. Однако посетителя это не очень смутило. Он много раз рассказывал свою историю психиатрам и носил с собой ее запись. Поэтому он просто вытащил из своей сумки магнитофон, поставил его на кушетку, включил и ушел. Выйдя на улицу, он зашел в бистро выпить кофе. Там он обнаружил своего психиатра за чашечкой кофе и подсел к нему за столик. "Однако, - запротестовал врач, - вы должны сейчас лежать на кушетке и рассказывать свою историю". "Все в порядке, - последовал ответ. - Мой магнитофон рассказывает вашему мою историю".
Как христиане, мы должны утверждать высшую ценность прямого участия, непосредственной встречи - не машины с машиной, а личности с личностью, лицом к лицу.
Рост
Такова человеческая личность - свободная, евхаристическая, общинная, делающая себя, по примеру старца Зосимы у Достоевского, ответственной за всех и за всё. Но эти три характеристики следует восполнить четвертой - ростом, движением вовне, непрерывным прогрессом. "Возлюбленные! мы теперь дети Божии; но еще не открылось, что будем" (1 Ин. 3:2). Животное по имени "человек" не статично или стационарно, но динамично. Человек - пилигрим, странник, "гомо виатор".
Этот аспект человеческой личности иногда выражают, проводя различие между образом и подобием Божиим. Автор Книги Бытия, написав: "по образу, по подобию", вряд ли хотел подчеркнуть различие между этими терминами и скорее всего употребил их просто как синонимы. Но многие греческие Отцы (особенно св. Ириней, Ориген, св. Максим Исповедник и св. Иоанн Дамаскин[4]) видели здесь различие. По их толкованию, "образ" означает то, чем человек обладает с самого начала, то, что он, несмотря на падение, никогда полностью не утрачивает, тогда как "подобие" означает нашу конечную цель, полноту освящения и жизни в Боге, теозис, т.е. обожение. Образ дарован человеку при творении, а подобие достигается путем правильного употребления нашей свободы, всегда вспомоществуемой благодатью Божией. Образ относится к подобию как возможность к осуществлению или как начальный пункт движения к конечному. Образ знаменует не самодостаточность, но движение вперед, направленное к своему исполнению в подобии. Человек - странник, "гомо виатор", всю жизнь стремящийся от образа к подобию.
Христианские авторы иногда подчеркивали изначальное совершенство человечества в Раю: Адам при сотворении был наделен всей возможной полнотой святости и знания. Сегодня нам крайне трудно сохранить за этой идеей сколько-нибудь приемлемый смысл. Но подобный взгляд на состояние людей до грехопадения - не единственный в раннехристианской традиции. Другой взгляд, разделяемый такими авторами второго века, как Феофил Антиохийский и Ириней, гораздо лучше соответствует указанному динамическому различению между образом и подобием. Согласно этому взгляду, человек при творении был подобен ребенку - совершенным не столько актуально, сколько потенциально. Он не был наделен актуальной мудростью и праведностью, но находился в состоянии простоты и невинности. "Человек был мал, ибо он был дитя, - утверждает Ириней, - и для него поэтому необходимо было возрастая достигать совершенства".[5] Бог-Творец направил Адама по верному пути, но ему предстояло далекое путешествие, прежде чем он достиг бы своей цели. "Гомо виатор" должен двигаться не по кругу, а по пути, ведущему ввысь.
Эта мысль раскрывается при надлежащем осознании смысла Христова Воплощения. Усвоив Себе нашу человеческую природу в Воплощении и обожив ее в Преображении, Воскресении и Вознесении, Логос ввел во Вселенную некое новое измерение, изначально отсутствовавшее в ней. Он не просто восстановил образ, но предоставил широчайшие возможности для осуществления подобия. Конец более, чем начало, эсхатология - не просто археология.
Но и это еще не все. По св. Григорию Нисскому (ок. 330 - ок. 395) в его "Жизни Моисея", внешний прогресс и непрерывное возрастание человека (Григорий использует термин epektasis, означающий протяжение по направлению к тому, что находится впереди - см. Фил. 3:13) продолжается не только в этой жизни, но и в грядущей, в вечности. Не только на земле, но не в меньшей мере и на небе возрастание - неотъемлемая черта человеческой личности. Бог бесконечен, и поэтому Григорий верит, что искупленное человечество никогда не прекратит все более полно приобщаться к Божией безграничной славе и любви. Наше познавание Бога, хотя и будет постоянно расти, никогда не закончится. Природа совершенства парадоксальным образом заключается в том, что мы никогда не станем полностью совершенными, но всегда будем двигаться "от славы в славу" (2 Кор. 3:18). По словам Жана Даниэлю, "любой конец - не более чем начало, любое прибытие - не более чем новое отправление".[6] Любая граница, по мысли св. Григория, подразумевает то, что находится за ней; любое ограничение указывает на свое превосхождение.[7] Как и история, вечность - не замкнутый круг, но путь, ведущий ввысь; не геометрическая точка, но вечно восходящая спираль.
Итак, вот что означает подлинный человек: возможность выбора, благодарение, участие, возрастание. Gloria enim Dei vivens homo, утверждает св. Ириней: "Слава Божия есть живущий человек".[8] Пусть же каждый из нас постарается дать этой славе полнее проявиться в себе. Пусть каждый становится все более подобным Богу, все более становясь человеком.
Перевод с английского Ю. Вестеля.
[1][2] "Лествица" 28, 7 (PG 88, 1132A).
[2][3] Это толкование возникло во втором веке: см. Феофил Антиохийский, "К Автолику" II, 18 и ср. "Послание Варнавы" V, 5; VI, 12; Иустин, "Разговор с Трифоном иудеем" LXII, 2.
[3][4] См. Ириней, "Против ересей" V, 1, 3 и V, 6, 1; Ориген, "О началах" III, 6, 1; Максим, "О любви" III, 25; "Богословские главы" I, 13; Иоанн Дамаскин, "Точное изложение Православной Веры" II, 12. Подобное различение находим у Климента Александрийского, Мефодия, Кирилла Иерусалимского, Иоанна Златоуста и Диадоха Фотикийского. Однако другие Отцы, как Ипполит, Афанасий, Григорий Богослов, Григорий Нисский, Кирилл Александрийский, Феодор Мопсуестийский и Феодорит Кирский, отрицают это различение или, во всяком случае, не проводят его отчетливо и последовательно.
[4][5] "Доказательство апостольской проповеди" 12 [русск. перев. проф. Н. Сагарды в: "Св. Ириней Лионский. Творения". М., "Паломник-Благовест", 1996, с. 574]; ср. Феофил, "К Автолику" II, 25 и 27.
[5][6] J. Daniélou and H. Musurillo, From Glory to Glory: Text from Gregory of Nyssa's Mystical Writtings (London 1962), p. 69.
[6][7] "Толкование на Песнь Песней" (PG 44, 1024 BCD).
[7][8] "Против ересей" IV, 20 [24], 7.
