Нам на Христа больно смотреть — как на солнце

 — Отец Алексий, вот типичная картина. Человек пришел в храм, пережил радость воцерковления. Его жизнь в Церкви входит в колею, он делает все, что положено, регулярно исповедуется и причащается. А потом… Потом вдруг интерес к церковной жизни угасает, спадает ее накал. Почему так происходит?

— Ответ содержится уже в вашем вопросе: его жизнь вошла в колею. В каком-то смысле это нормально — и ненормально одновременно. Так происходит потому, что представления о воцерковлении человека как раз в этой колее и умещаются. Человек все знает, у него не существует практически никаких вопросов, а если они и возникают, то он знает, как получить на них ответы. И, заметьте, не у Бога, а в каком-нибудь из сотен православных изданий, которых сейчас в изобилии. К примеру, в книге под названием «1453 ответа на все случаи православной жизни». И если подобный подход называть воцерковлением, то это, конечно, катастрофа для человека. «Церковная жизнь входит в колею» — это когда человек начинает жить в рамках представления «что можно, а что нельзя» и, из такого понимания исходя, строит свою духовную жизнь; когда человек вычитывает правило или выстаивает богослужение, но при этом настоящего опыта молитвы у него нет. Он может десятки лет подряд читать утренние молитвы и при этом не представлять, что в пятой молитве утреннего правила (молитве святителя Василия Великого) мы молимся о скорейшем Втором Пришествии Христа. Да и многого другого он не понимает, например, литургии. Он в ней участвует, но не углубляется в ее смысл. То есть человек не ищет глубины и содержательности в своей духовной жизни, а ищет фона в ней. Это мы называем колеей.

— А отчего так происходит? Это закономерный процесс или следствие ошибок, совершенных в «раннем возрасте»?

— Обычно это происходит, если человек тяготеет к некому формализму в духовной жизни. Хотя форма, на самом деле, необходимая вещь, если она наполнена содержанием. Но человек зачастую довольствуется малым — внешним. И не всегда даже сам он в этом виноват, поскольку современная церковная жизнь в чем-то навязывает именно такую форму религиозности. 

— Каким образом?

— Человек, попадая в церковную среду, с самого начала ставится в некие рамки: «За тебя все вопросы решены, ты не имеешь права ни на какой самостоятельный шаг». Его одергивают, если он делает что-то неправильно, «как не положено», и из-за этого он боится даже самой возможности совершить что-то самостоятельно. Все мы слышали о незначительных вещах, давно осмеянных в церковных анекдотах, типа «не той рукой свечку передаешь». Но когда человеку говорят: «Так часто причащаться нельзя» или «Почему ты носишь четки без благословения?» — это ведь, по сути, то же. Суть такого подхода — «это можно, а это нельзя». Человек привыкает к такому положению дел и искренне верит, что жизнь в Православии именно такова. Но, в конце концов, при подобной установке может наступить «кризис духовной жизни». И слава Богу, если этот кризис действительно наступил! Ведь у многих-то людей этого так и не происходит, ибо они всю свою жизнь искренне полагают, что так и нужно: вычитывать, выстаивать, перенимать определенную манеру поведения, интонацию в голосе и т. п. Что все это и есть — духовная жизнь.

 Во многом искаженные представления о церковной жизни связаны еще и с тем, что приходит человек в храм — совершенно новый для него мир — из среды, чуждой Православию, и должен в нем как-то определиться. А на что, помимо Евангелия, он может ориентироваться? — На то, что говорит ему ближний. Кто его ближний? — Священник или старший по вере — тот, кто давно в церковь ходит. И часто новоначальный даже не задумывается, что очень многое из сказанного ему в современном церковном обществе — я не назову это Церковью — к Евангелию отношения никакого не имеет. Говорит апостол Павел: стойте в свободе, которую даровал нам Христос (Гал. 5, 1), а ему все время по рукам бьют и говорят: «Нет никакой свободы, а есть только правила, устав». Это и есть та самая колея. 

И когда человек так привыкает жить, то даже Евангелие им воспринимается совсем иначе, читается другими глазами. Человек не ищет смысла в Священном Писании, а знает, что положено прочитать одну главу из Евангелия и из Апостола. А зачем, для чего, что это мне дает? Этих вопросов у него нет. Он вообще не соотносит прочитанное в Евангелии лично с собой. Например, притчу о виноградарях он воспринимает как относящуюся исключительно к иудейскому народу, который отверг Христа, а слова: не всякий говорящий Мне: «Господи, Господи!», войдет в Царство Небесное (Мф. 7, 21) — как сказанные о протестантах, о католиках и прочих, но никак уж не о нем самом. Заранее все известно, и нет никаких вопросов — одни сплошные ответы. И это, мне кажется, тяжелейшая болезнь современного христианского общества, и именно русского, которая вызывает такую горечь и скорбь во мне…

— Так было всегда или такая ситуация характерна именно для нашего времени? 

— Раньше такого не было, потому что христиане жили или в обществе, им враждебном (это и обуславливало их ответственность за веру, за поступки и дела), или в обществе, которое было исторически, культурно, семейно воспитано в христианской вере. Я не говорю, что тогда не было проявлений, подобных тем, о которых мы говорим, но тогда был и опыт живой веры, передаваемый от поколения к поколению, опыт понимания и восприятия Евангелия, да и вообще отношения между людьми были совсем иные. Сейчас все это утеряно. А люди разучились думать о смысле своей веры, о себе, потому что вокруг мир, где на все вопросы уже даны ответы. И человек не будет вопрошать Христа, спрашивать свое сердце, размышлять над собственным опытом, потому что он боится ошибиться, не доверяет Богу. А Он любит нас и все-таки дает нам право на ошибку… 

— Стало быть, нам не хватает живого отношения к Богу?

— Если коротко говорить, не хватает истинной веры. В Евангелии об этом Христос говорит достаточно громко, обращаясь к фарисеям, к людям, которые находятся в храме и знают Священное Писание наизусть: «Вы Бога не видели и никогда его не слышали». На что они могут сказать: «Но Бог же невидим. И как мы Его услышим? Он же не говорит». Это — и наше состояние. Мы Бога не видим и не слышим, потому что нам это не нужно. Пример — почитание икон: мы знаем, что честь, воздаваемая образу, переходит на Первообраз. Но, к сожалению, нередко за иконами Бога мы можем и не видеть совсем. Я читал один богословский доклад, автор его — священник. Он с горечью говорит, что «наш церковный народ великолепно разбирается в свойствах святой воды и прекрасно знает, перед какой иконой когда нужно молиться, но не читает Священного Писания и совершенно не заботится, чтобы жить по Евангелию». И, действительно, иконопочитание превратилось в некий культ. А что стоит за этим? Человек дальше не идет. И это, конечно, грустно. 

— Не является ли это следствием такой беды нашего времени, как отсутствие духовного руководства? Или того, что, как говорит Псалмопевец, «оскуде преподобный»?

— Да, такая ситуация и от этого происходит. Потому что сами преподобные-то откуда? Они не сами собой появляются, а исходят из среды народа. А как им появиться, если этого почти никто уже не взыскивает? Ну, «никто» — так не могу сказать, конечно, но во многом это взыскание потеряло свою актуальность. 

А духовное руководство всегда было найти сложно, это тонкий вопрос. Хотя, с другой стороны, сегодня время, когда духовное руководство превращается в какое-то «наседание» на человека с захватом его воли. Но хуже всего, что люди-то именно этого и ищут: чтобы за них думали, за них принимали решения. И их совершенно не интересует, в силах ли человек, которого они вопрошают, ответить на их вопросы? Например, спрашивают: «Делать мне операцию или нет?», «Батюшка, мне ремонт делать или нет?». Ну, откуда священнику знать, разве это его здоровье, его квартира, его жизнь? Хочешь — делай, не хочешь — не делай. Люди считают, что это духовное руководство, но ни одного духовного вопроса не задают. Все вопросы касаются исключительно земного бытового устроения. И при этом ссылаются на преподобного Амвросия Оптинского, который кому-то дал правильный совет, как кормить индюшек. Теперь все должны спрашивать, только «как кормить индюшек»? А о том, что такое молитва, как научиться смирению — нет вопросов, то есть не мучают людей эти проблемы. Но если у человека нет настоящего духовного делания, начинается его имитация, отсюда возникают всевозможные виды «борьбы» с ИНН, новыми паспортами и пр. 

А бывает и по-другому: попытки спросить о духовном пресекаются самим священником! Мы этого не хотим, мы этого боимся. Нам свобода не нужна, а где нет свободы, там никакой веры быть не может. Даже священники боятся ответственности. Потому что, как только начинает человек искать смысл, у него появляются вопросы, а значит, есть ответственность за ответы на них. А тут вопросы все решены, ответы все даны. Никуда идти не надо. Открыл книжечку, написал в Интернете на каком-нибудь форуме — тебе ответили. 

— Как сохранить в себе «первую любовь»? Не угасить первый жар? Какие практические и действенные средства существуют?

— Ревность, которая бывает в начале воцерковления, конечно, может оскудевать. Ревность призвана подстегивать человека. Вопрос: на что? Если на «вычитывание-выстаивание», то, конечно, она скоро исчезнет. Но если на познание Бога, на постоянное внимание к себе, на тревогу сердца, то тогда она не будет проходить. Любовь к Богу, как и любовь Божия,— это во многом дар. А с другой стороны — труд. Но труд не над вычитыванием, а труд над сердцем, над собой.

К сожалению, в очень многие понятия мы вкладываем ложный, подмененный смысл. Например, часто произносимое слово «смирение». Все время слышишь, что кого-то надо «смирять», но этому придается смысл вовсе не евангельский. И во многих духовных понятиях чистого смысла — живого и радостного — почти нет. Поэтому самое важное в неофитском «первом чувстве» — не утерять и не исказить его сути: узнавания Бога, чтобы потом не обмануться, не принять за это что-то совсем другое. Бывает, к сожалению, что первое узнавание Бога, то, что вы назвали «первой любовью»,— очень искреннее, чистое, с горением сердечным,— постепенно переходит в некие шаблонные формы, и человек его лишается.

Но это вопрос очень личный. Думаю, что каждый сам должен чувствовать, не утерял ли, не превратил ли в формальность дар, о котором мы говорим. Тот, кто однажды встретил и узнал Бога по-настоящему, этого не сможет забыть и не сможет не почувствовать, если не сохранил этот дар. А сохранить — большой труд, между прочим. 

— Может быть, именно потому, что это большой труд — нужно трудиться, чтобы не остыть,— люди и отходят от этого?

— Но ведь вычитывать правило или просто стоять на всенощной тоже труд, только бессмысленный, ничего не дающий, если человек душой в нем не участвует, не молится в этот момент. Потому что на богослужении каждое слово в сердце должно отзываться — человек как бы живет этой службой. А просто выстаивать — зачем? Хотя, может, кому-то лучше вначале ходить на службы в сокращенном варианте — например, на полиелей, «Воскресенье Христово» пропеть — постепенно приучая себя к богослужению. Лучше двигаться вперед, все умножая, чем потом все бросая. 

Так же и с правилом надо разобраться и не брать себе длинное. Думаю, лучше молиться своими словами, хотя зачастую у нас это не одобряется. Соединяя, конечно, свои молитвы с молитвами, известными и любимыми. Читать Иисусову молитву. И ей не надо учиться по учебнику, как и любой молитве. В ней нет ничего магического, сверхсакрального. Это простые слова, которые каждый всегда может сказать, воздохнув, от себя. Мне кажется, что большинству современных христиан правило в каком-то смысле даже мешает. Человек только подумает, сколько надо вычитывать, и сразу перестает хотеть причащаться. Поэтому необходимо научиться задавать вопросы: «Зачем я читаю правило, что оно мне дает?», «Что для меня Причастие — таблетка благодати, «так положено» — или я встречаюсь со Христом, у меня сердце горит и я не могу не причащаться?».

Человека может тяготить церковная жизнь, если в ней он не ощущает ценности, а лишь обязанность. А когда это превращается в обязанность, то скоро кончится. Посмотрите, как люди приходят на литургию, в каком виде. Будто не на праздник, а повинность пришли отдать. Это видно по тому, как они одеты, как они выглядят, что у них на лицах: в храме стоят с мрачными, тяжелыми лицами, в серой, заношенной одежде. Так они пришли порадоваться Господу! Все это грозит тем, что наше религиозное возрождение кончится сильнейшим оттоком от веры. Потому что наши дети пойдут не в такую Церковь, а туда, где, в каком-то смысле, будет честнее. 

— Бывают такие моменты, когда человек отчаивается в себе, перестает верить, что у него может что-то измениться к лучшему, при этом тоже теряется интерес к вере. Как с этим справляться?

— Я сейчас книгу читаю о греческом старце Порфирии, написанную его духовным сыном, монахом1. Там такие простые и верные вещи описаны! Приходит к старцу монах: «Геронда, на службе тяжело мне. Не выдерживаю, не могу ни службы простоять, ни молитвы творить, устаю…». Тот в ответ говорит: «Ко мне приходит девочка-старшеклассница и говорит: “Батюшка, мне так тяжело. Я все время думаю о Никосе. Иду в школу, сижу на уроках, а у меня только одна мысль — о Никосе”. Я ей: “Нет, Никос потом, а сейчас — учеба”. Она ушла, потом опять приходит: “Ничего не получается. Я стараюсь гнать эту мысль, а все равно в уме и сердце только Никос”. Вот так и с Иисусовой молитвой: если у тебя в сердце Христос, как у этой девочки Никос, ты никогда ни о чем другом и думать-то не будешь. Что, она себя заставляет думать о Никосе или поклоны кладет, чтобы он не уходил из ее сердца? Да ничего этого она не делает! И когда Христос человека так посетит, тогда любая служба для тебя будет, как мед, и ты не будешь чувствовать, сколько времени прошло на молитве. А пока не даст тебе этого Господь, у тебя ничего никогда не получится».

Поэтому нам надо понять, что в нас ничего не может измениться к лучшему, пока нас не изменит Господь; что наше дело — сердечно этого желать. Думать о том, что мы можем сделать какую-нибудь «фигуру высшего пилотажа», чтобы что-то в нас поменялось,— бессмысленно. Надо уметь к себе относиться со смирением. Главное, сердце свое нужно направить туда — вверх. А Господь рано или поздно это увидит и на это ответит.

— Вы как настоятель прихода пытаетесь оберегать свою паству от охлаждения? Или в наше время трудно уследить за каждым прихожанином?

— Это и индивидуальный подход к каждому человеку, но и проповедь священника. Об этой проблеме надо больше говорить, надо теребить людей — хотя бы на каких-то уровнях менять атмосферу на приходе, обязательно. 

— Есть ли еще «болезни», свойственные человеку, именно уже воцерковленному?

— Во-первых, всем надо правильно понять то, что такое страх Божий, и не бояться Его так, как мы сейчас боимся: что Бог будет все время следить за твоими поступками и карать, если ты не так пошел, не туда шагнул. Нужно просто стараться молиться от сердца и научиться чувствовать свободу в Боге. 

Во-вторых, нам не хватает того, что называется экзистенционализмом — поиска сущности, раскрывания и осознания природы человека, то есть самого себя. Нам надо иметь чувство постоянного «неудобства жизни», понимания того, что христианская жизнь не может быть удобной: на это мы согласились с самого начала, когда сказали: «Верую, Господи, и исповедую Тебя!». В христианстве нельзя жить между «можно» и «нельзя». Но тогда это замкнутая система вне Бога: «мне можно» — «мне нельзя», и Бог тут уже ни при чем. 

Главная наша болезнь сегодня — это потеря смысла. А что не имеет смысла, то теряет ценность. Потому, чтобы что-то делать, надо задать себе вопрос, помогающий найти смысл в этом делании. «Зачем я исповедуюсь и как: по списку, по определенной схеме или я действительно пытаюсь разобраться в себе? Или я все время себя оправдываю?», «Зачем вообще я хожу в церковь?», «Люблю ли я Христа?». Надо задать себе простые вопросы и начать читать Евангелие живыми глазами. Если там о чем-то говорится, то говорится сейчас обо мне и для меня. Надо искать и находить себя в Евангелии. Трудиться сердцем. 

Но самое главное — всегда помнить слова, страшнее и сильнее которых на свете нет: кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее (Мф. 16, 24, 25; Мк. 8, 34, 35; Лк. 9, 23, 24). Несколько простых фраз сказано, но на них внимание свое обращать и к ним умом все время возвращаться бесконечно тяжело. А в этом весь смысл жизни христианской. Вот суть следования за Христом — и нет ничего другого. Все остальное — милостыню подавать, поститься, молиться — абсолютно все теряет свою значимость без этого.

У нас есть Христос и Евангелие. Но нам в Его сторону больно смотреть, как на солнце. Поэтому мы читаем ответы на вопросы в Интернете. Вместо Евангелия. Это самая большая наша проблема. 

Беседовала Татьяна Бышовец

http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=9458&Itemid=3